Центральное радио тут же принимает эстафету, и начинает рассказывать о дедушках, вылечивших свой простатит, и пустившихся в бурную половую жизнь, к ужасу своих бабушек. Рекламные бабушки не остаются у рекламных дедушек в долгу. Они пьют элексир молодости, и вступают, в пику дедушкам, в недозволенную связь с Карлсоном, после чего превращаются в чудовищных «турбобулей». Затем рекламные слепые пьют лекарства от слепоты и прозревают, а рекламные инвалиды пьют лекарства от инвалидности, и отбрасывают рекламные костыли.

Вконец отчаявшись услышать от радио что-нибудь вразумительное, я выхожу на улицу. Но там меня встречают уличные репродукторы, которые тоже начинают на меня кричать и пытаться заставить меня что-нибудь у них купить. Рекламные репродукторы окружают и места отдыха, и входы в магазины, спортзалы, массажные салоны, аптеки и косметологические кабинеты. Мне очень сложно найти даже простую лавочку, на которой можно тихо посидеть и почитать книжку, потому что на каждую лавочку находится свой бубнящий репродуктор и свой вопящий фонарный столб, равно как и своя вонючая мусорная урна, которая идет с ними в комплекте.

Перед входами в тюменские магазины и аптеки меня встречают надувные рекламные чучела, которые бьются передо мною в конвульсиях и пытаются, с помощью конвульсий, заставить меня что-нибудь у них купить. Одни чучела страдают нервным тиком, другие- пляской Святого Витта, третьи- эпилепсией, но все они вызывают у меня тяжелые чувства, и наводят меня на трагические мысли. Я стараюсь от этих чучел поскорее и подальше уйти, в то время, как других прохожих эпилепсия не пугает (они, наверное, еще и не такое видали), и они смело заходят в рекламируемые чучелами заведения.

Однако в Тюмени реклама бывает еще более суровой. Она спрашивает покупателей напрямую: «вы чё, ку-ку?», и покупатели, внезапно столкнувшись с суровой реальностью, сворачивают с того пути, по которому шли, и честно отправляются в «ку-ку» и в «ничёсе», и что-то там покупают.

Но реклама в Тюмени бывает еще и трогательной и умилительной. Она сообщает детям, что скоро по такому-то адресу начнется «Мозгобойня: веселая интересная игра». Дети, заинтересовавшись, отправляются по указанному адресу, и начинают играть в «мозгобойню».

Так и не найдя себе в городе места без рекламы, я возвращаюсь домой. Но реклама встречает меня и на двери моего подъезда, и я утыкаюсь в нее носом, когда подношу ключ к замку. Хотя реклама находится на нашей двери незаконно, и хотя жильцы ее постоянно отдирают и соскребают, но она неизменно возрождается в новом виде, и делает приличную дверь какой-то похабно- бомжовской.

Не оставляет меня реклама и на моем телефоне. Мне постоянно звонят на телефон незнакомые персонажи, требуют «уделить минутку», и, не получив разрешения, тут же пускаются в рекламу своих услуг. На мою попытку вклиниться в их увлекательный разговор с самими собой они отвечают: «чего?», и «чего вы орете?».

В Бад Райхенхалле реклама никогда не приставала к людям на улицах, в общественном транспорте и в местах отдыха: она понимала, что люди приходили туда не ради нее. Не вмешивалась реклама и в личную жизнь людей. Единственное, что в Баварии приставало на улицах, лезло в двери и в личную жизнь- это свидетели Иеговы, которые, как и в России, ходили парами, и имели ко всем окружающим множество вопросов.

На улицах Бад Райхенхалля не было рекламных табло: ни световых, ни механических. Двери бадрайхенхалльских домов были чисты и солидны. Уличные лавочки и сиденья автобусов были непорочны, и не носили на себе ни рекламных, ни похабных надписей. Чучела были забавны, и наводили на юмористические, а не на трагические мысли.

Мое знакомство с немецкой рекламой происходило преимущественно посредством телепередач. Немецкие телепередачи, как и русские, время от времени прерывались рекламой, но делали они это в несравненно более мягкой форме, и с несравненно меньшей частотой, чем русские. Немецкая реклама никогда не взрывала телевизор залпами, шизофреническими воплями и полоумным мельтешением, не старалась перекричать «предыдущего оратора» и не наезжала «тихой сапой», коварно подстраиваясь под предыдущую передачу, и заставляя думать, что телезритель продолжает смотреть передачу, когда он давно уже смотрит рекламу. В отличие от русской, немецкая реклама знала свое время, свое место и цивилизованные способы общения.

Немецкая реклама была приятной, и даже забавной. Она обладала даже юмором, хотя русские и считают, что у немецев юмора нет. Она не голосила, не вопила, не пугала, не угрожала и не завывала. Наоборот, она старалась обойтись с телезрителем как можно тактичнее, и не вызвать у него собою стресса.

Если русская реклама старается захватить телезрителя штурмом как раз в то время, когда он расслабляется перед телевизором, и нападения не ожидает, то немецкая реклама, очевидно, заключила с телезрителем мирный договор. Немецкая реклама показывала свои товары миролюбиво и спокойно, провозила их по экрану медленно и плавно, и объясняла особенности товаров тихим мелодичным голосом. Она не взвинчивала нервы, а наоборот, их успокаивала. Она вежливо сообщала то, для чего она перед телезрителем являлась, и спокойно уходила восвояси, без прощальных залпов и канонады.

На немецком телевидении, так же, как и на русском, под конец передачи показывался анонс следующей передачи. Немецкий анонс был всегда лаконичен, сдержан и короток. Каковы анонсы на русском ТВ, вы знаете и сами: еще задолго до окончания передачи, на фоне ее сюжета, начинают появляться персонажи из следующих передач, и усиленно телезрителю мешать: бродить из одного конца экрана в другой, пускать стрелы, подмигивать, махать топорами, и делать любые непотребства, лишь бы не дать ему досмотреть то, что ему хотелось.

Когда я приезжала в Германию из России, где реклама постоянно меня запугивала, угрожала, шантажировала и держала в перманентном стрессе, даже на платных телеканалах, которым я платила за отсутствие рекламы, то, внезапно, я обнаруживала, что немецкая реклама мне очень нравилась. Могла ли я когда-нибудь подумать, что смогу испытать симпатию к рекламе!

Знакомство с немецкой рекламой позволило мне лучше, чем что-либо другое, понять, почему немцы так спокойны и уравновешенны, и почему русские так мрачны и раздражительны. Откуда у русских возьмется уравновешенность, если «куда не взглянешь- всюду непорядки, то кариес, то запах изо рта; у женщин- перхоть, у мужчин- прокладки»?

Когда по российскому радио и телевидению с утра до вечера повторяются команды такого типа, как: «простатит, катаракта, запор, тромб, гангрена, перелом», то слушатели и зрители становятся из-за этого нервными, раздраженными, начинают чувствовать неопределенное беспокойство и неотчетливую тягу куда-то, и начинают нервно ходить по улицам, пока неотчетливая тяга не приводит их прямо в аптеку. В аптеке у них, наконец, срабатывает условный рефлекс, в мозгу загорается красная лампочка: «вот оно!», и их неопределенное беспокойство оформляется в покупку лекарств. Они облегченно вздыхают от того, что, наконец, поняли, что им было нужно, и начинают поглощать лекарства от болезней, которых у них, вероятнее всего, нет. Это называется нейропрограммированием.

Реклама подстраивается под то, как люди воспринимают действительность вокруг себя, и отражает подсознательные запросы людей.

Например, английская реклама рекламирует товары через смешные и нелепые ситуации. Она использует склонность англичан к парадоксальному мышлению. Пусть это и кажущееся для нас странным мышление, но все же это- мышление.

Немецкая реклама отражает склонность немцев к основательности, упорядоченности и серьезности.

А российская реклама отражает слепую веру людей в волшебные таблетки, в элексиры молодости, и в доброго радио(теле)-барина, который бесплатно о них позаботится.

Моя мама только один раз повелась на радиорекламу. Но после того, как она купила у «радио России» «чудо-прибор», она никогда больше у него ничего не покупала, да и слушать его прекратила.