Интересно, куда девается прожитое время – к этому вопросу мои мысли спонтанно возвращаются с пугающей периодичностью. И это не вопрос о смысле жизни, как раз с ним я разобрался давно и, по-моему, окончательно. Его сложность, как мне видится, во все века сводилась к тому, что, отвечая «я живу для того-то и того-то», человек тем самым автоматически становился перед новым вопросом: а то-то и то-то, в свою очередь, для чего? И так до бесконечности. И, следовательно, на него может быть лишь один истинный ответ, определяющий истинную цель и смысл как последнее звено в цепочке. Смысл жизни в том, чтобы, пока она есть, извлечь из нее как можно больше удовольствия. Вот и все, другие ответы меня не удовлетворяют. Поэтому я вновь наполняю стопку и кладу еще один прозрачный ломтик лимона на бутерброд с истекающими маслом шпротами. А вот куда девается время, во что оно превращается, когда его больше нет? Чем обернулись мои пятьдесят лет в конечном итоге? У меня была работа, для которой я как-то исхитрялся находить высокое предназначение, пока она не стала конвейером, рутиной, нацеленной на зарабатывание денег. Деньги – для возможности получать удовольствие, это опять-таки понятно. Хотя вот женщины, которые были в моей жизни, они дарили мне его вовсе не из-за денег. Ну хорошо, все эти удовольствия были, они в прошлом. Чем они стали теперь, кроме воспоминаний, каков их, если можно так выразиться, сухой остаток? И еще. Когда я работал, я накапливал опыт, читал специальную литературу, общался с коллегами – все ради будущего, ради новых этапов, на которых мне необходимо было знать еще больше, работать еще более продуктивно. А теперь, когда я твердо решил оставить это в прошлом – где оно? Мои знания и опыт охраннику автостоянки не нужны. Я сделал кого-нибудь по-настоящему счастливым? Смешно. Человека нельзя сделать счастливым, он даже сам себя не способен им сделать. Хотя бывают исключения. Тамаре, например, это удалось. И ей не понадобилась ночная набережная Обводного канала. Мне отчего-то кажется, что она была счастлива, хотя недолго – десяток секунд полета до асфальта. Впрочем, кто знает, сколько времени для нее уложилось в эти секунды. В том и парадокс, что счастливой она стала не благодаря моим усилиям, а вопреки им. Поэтому я и принял окончательное решение. Есть, правда, Кира – вот с этим не поспоришь, это реально, весомо. Это то, что всегда будет со мной. А не с ее долбаным Олегом, как может на первый взгляд показаться. Но Кира для чего? – вот вопрос, который ни перед кем не озвучишь, даже самому от него не по себе делается. Ну-ка, осталось там еще сколько-то капель на донышке, или это был последний спазм?.

Утро над Обводным серое, непроницаемое. Непроницаемые, мятые и хмурые лица редких прохожих. Конец октября – это не время года, это состояние души. Мелкий дождь не падает, не сочится, он висит в воздухе неподвижной пеленой, смешиваясь с фабричным дымом. Чешуя мокрых крыш. Дождь обволакивает их рыбацкой сетью. Пригородный поезд тянется от Витебского вокзала, набирает ход – на Царское Село, Павловск, Вырицу. Старейшая железная дорога в стране. Туда стремятся из этого города уже два столетия. Там дачи с мезонинами, прозрачный воздух, красные песчаники Оредежа, ковры листвы под ногами. Почему-то кажется, что там солнце. Там осень, которой здесь нет. Здесь бензоколонка, павильон с шавермой, пункт приема черных и цветных металлов и станция техобслуживания. Под Американскими мостами пробка в три плотных ряда. Странно: в воскресенье набережные обычно свободны, лети, как на крыльях. Здесь все приземлено. Хочется в полет. Я понимаю.

Телефон звонит тогда, когда я уже пребываю в благостной прострации, в том опасном состоянии, что ставит перед выбором: либо принцип удовольствия, либо принцип реальности, о несовместимости которых нас предупреждал Фрейд. Пойти на поводу у первого означает одеться и навестить ближайшую лавку продуктов и напитков, что на улице Марата в пяти минутах ходьбы. Подобный сценарий с удручающей неизбежностью экстраполируется в будущее. Второй вариант предписывает контрастный душ, большую кружку крепкого кофе – не менее четырех ложек «Ристретто» грубого помола и, вопреки традиционным рецептам, доводишь до кипения, снимаешь, три минуты даешь отстояться, снова на огонь и до кипения, и так три раза, – наконец, бритье с густой мыльной пеной, свежая сорочка, последние штрихи перед большим зеркалом в деревянной раме, что стоит в прихожей. Что дальше, правда, не вполне ясно. Звонок отвлекает меня от размышлений. Я пытаюсь на слух определить, откуда он исходит – из спальни или из гостиной. Кажется, все-таки из спальни. Ну конечно, ведь я не вынимал телефон из кармана, когда раздевался перед отходом ко сну. Пока я роюсь в ворохе одежды, сваленной под тумбочкой, сигнал умолкает. Наконец нахожу аппарат, обнаруживаю пропущенный вызов. Этот номер мне ни о чем не говорит. После некоторого колебания – перезванивать или послать к черту, ну кому я мог понадобиться в выходной день в начале десятого утра? – нажимаю клавишу соединения. Мелодичный перелив, второй.

– Да, я слушаю. – Приятный, низкий женский голос. Он явно мне незнаком.

– Вы только что звонили мне. Я не успел взять трубку.

– Сергей… Николаевич?

– Он самый. К вашим услугам.

Недлинная пауза. Как бы на том конце связи легкое замешательство. Так бывает, когда звонишь человеку, не будучи вполне уверен, что тебе это нужно. И если он сразу не отвечает, вздыхаешь облегченно: ну нет, значит, нет, не судьба. И тут он вызывает тебя сам. Впрочем, может быть, мне показалось.

– Я хотела попросить вас о встрече.

– На какой предмет?

– На ваш, профессиональный. Мне нужно записаться к вам на прием.

– А вы кто? Представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Елена… если вы это имеете в виду. Или требуется что-то еще?

– Да нет, достаточно. Откуда у вас мой телефон?

– Видите ли, мне вас рекомендовали… Одна моя знакомая консультировалась у вас несколько лет назад. Ну и потом я читала о вас кое-что в интернете. И ваши статьи…

– Что за знакомая?

– Мне не хотелось бы ее называть. Это так необходимо? Без этого встреча не может состояться?

– Да нет, необходимости нет, – говорю я, возвращаясь в кухню в поисках сигарет. – К сожалению, Елена, встреча наша и так не состоится. Вы опоздали.

– В каком смысле?

– В самом что ни есть прямом. Я прекратил практику, ушел из психотерапии. С позавчерашнего дня. В пятницу я простился с последним пациентом. А последний раз, когда я брал в работу нового человека… это было два года тому назад.

Теперь ее замешательство непререкаемо очевидно. И, разумеется, понятно. Пауза растягивается секунд на десять. Я жду, вместо того чтобы просто сказать «извините, но ничем помочь не могу» и отключить связь. Не знаю, почему я жду. Или чего жду.

– Что же вы не сказали этого с первых слов? К чему были расспросы? Зачем вам понадобилось знать мое имя и того, кто вас рекомендовал? – В голосе моей собеседницы звучит растерянность, обида, злость. И она совершенно права.

– Вы совершенно правы, – говорю я. – Все это было ни к чему. Профессиональный рефлекс, привычка, если угодно. За пару лет трудно отделаться. Примите мои извинения. У вас есть что-то еще?

– Нет. Нет, просто это так неожиданно. Я не знаю, что сказать. Мне, право, очень жаль, но… Простите, а почему… нет, конечно, это не мое дело, и я не о том… А вы не смогли бы сделать исключение для меня? Хотя бы одну-две встречи. Поверьте, это важно.

Не сомневаюсь, что это важно для нее. А для меня? Зачем это мне? С какой стати я буду делать исключение для незнакомой особы. А потом еще для одной, и еще. Главное даже не это. Я уже сказал себе: остановись. Ты ушел. Ты по эту сторону границы, назад пути нет. Иначе затянет вновь. Это как с отказом от курения: если бросил, значит, бросил. Позволил себе еще одну сигарету напоследок – все, ты опять здесь. Это правило не знает исключений. Ни для кого.