Действительно, тупо. Девушка подумала о Тиме. Он груб, резок и сам себе на уме. Никого слушать не будет.

– Нужен план, – твердо сказала Варя.

– Так. Нам не по десять лет, только не начинай, – Лешка остановился и укоризненно уставился на Варю.

– Сказал Лис, который позавчера наказал всю крапиву нашего района палкой, – Варя подняла одну бровь, стоя напротив друга. Давай же, хитрый ты Лис, я знаю, что ты хочешь вступить в игру…

– Во-первых, то, что твой Тим – это Тимоха – всего лишь предположение. Вполне возможно, что он вообще рандомный парень из Энска. Мы ведь даже не знаем, в какую сторону он двинулся с вокзала. Во-вторых, это тебе не игрушки – это, блин, мертвая девочка и реальный самоубийца. Игрушечные рации и скрепки вместо «жучков» не прокатят. И вообще, дался тебе этот пацан? Мать Тереза что ли?

– Во-первых, он не мой Тим. Узнать, Тимоха это или нет – легко. Мы просто придем завтра на похороны. Вместо игрушечных раций у нас теперь настоящие телефоны – это куда удобнее. Вот бы нам их раньше… везет современным детям… В общем, ты как хочешь, а я не дам этому парню сдохнуть. Хоть он меня и бесит.

– Я понял. Ты не хочешь думать о своих проблемах, а уж тем более решать их, поэтому надумала переключиться на чужие. Окей. Так и быть, я в деле. Только сначала ты позвонишь Андрею и спросишь напрямую: «Кто громко трахается в нашей квартире, пока я в отъезде?»

– Ладно-ладно. Позвоню.

– Похороны в девять. Встречаемся за сиренью в восемь тридцать, и ты звонишь при мне. Затем действуем.

– Обожаю тебя, ты знаешь? – Варя взяла друга за руку и потерлась щекой о его плечо. В детстве она никогда не мечтала о брате, потому что вот он, роднее просто не бывает.

Варя не могла уснуть. Весь остаток ночи она ворочалась и думала о завтрашнем дне. Казалось, все, что случилось вчера в Энске – всего лишь сон. Тело охватывал легкий мандраж при мысли о том, что завтра она, возможно, снова увидит Тима. Вспомнила его руки на своем животе… такие чужие, обжигающие разрядами тока поцелуи на шее… и глубоко вдохнула от волнения. Запретные мысли, но они лишь в ее голове – никто не узнает…

Тим

Легкий ночной ветерок навевал знакомые воспоминания и запахи. Хотелось заткнуть нос. Закрыть глаза и уши. Чтобы не возвращаться в прошлое. Тим шел по знакомым улицам так медленно, как только мог. Родной район приближался против его воли. Казалось, даже если он остановится и не сделает больше ни шагу, то все равно окажется в своем дворе, квартире, в своей маленькой обшарпанной комнате. В ее… теперь это ее комната… вернее, уже ничья.

Дверь подъезда противно скрипнула, нога ступила на первую ступеньку тускло освещенной лестницы. В нос ударил запах кошачьей мочи, сырости и табачного дыма. Квартира была на первом этаже, именно оттуда просачивались эти неприятные ароматы. Тим повернул ручку двери и надавил, но та не поддалась. Раньше мама часто забывала запереть дверь. Он тихо постучал, но за дверью не было ни звука. Он постучал громче – ничего. Парень развернулся и тяжело вдохнул, навалился на дверь спиной, закрыв глаза. Из соседской квартиры напротив послышался шорох, затем тихо щелкнул замок. Баба Надя выглянула через приоткрытую дверь и внимательно посмотрела на Тима.

– Тимоша, ты? Ох. Чего это у тебя на голове? – бабушка была в ночной рубашке, бледная, в глазах страх и любопытство.

– Где мать? – хрипло выдавил он, едва приоткрыв глаза. Сил шевелиться почти не было, даже дышать заставлял себя с трудом.

– Дык, дома, где ж еще? Спит уже, наверное.

– Запасной ключ еще у вас?

– Д-да, а как же? Сейчас, погоди, милый… – бабушка вернулась в квартиру и стала рыться в шкафу, звякнули ключи. Она протянула их парню, сверля его ошалевшим взглядом. Тим долго пытался попасть в замочную скважину дрожащей от нервов рукой.

– Ты не бойся, входи, его дома нету… забрали… – на последнем слове ее старческий голос сорвался. Тим ничего не ответил, повернул ключ и вошел в темный коридор, закрыв за собой дверь.

В голове зашумело, он нащупал выключатель, и тусклая голая лампочка слабо осветила маленькую прихожую. Вокруг валялись пакеты с мусором, бутылки, в углу стояла старая перекошенная детская коляска. Парень сморщился, сглотнул ком и прошел в комнату. Под кедами хрустел песок. Он включил свет в гостиной и осмотрелся. Мрак, разруха и вонь. Мать лежала на расправленном диване вниз животом, тонкая рука повисла, касаясь грязного пола, темные крашенные волосы, похожие на паклю, с отросшими седыми корнями, закрывали ее лицо.

Тим прошел на кухню, включил свет, и толпа тараканов с топотом бросилась врассыпную. Он достал с сушилки замызганную кастрюлю и набрал холодной воды. Пьяную мать не разбудил бы работающий двигатель боинга – пришлось окатить ее, чтобы хоть как-то привести в чувство. Получив свою порцию освежающего душа, женщина глухо замычала и с трудом подняла руку, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Пока она кряхтела, пытаясь совладать с непослушным телом, Тим подтащил к ее лежбищу тяжелый табурет советских времен и сел, глядя на немощную женщину. А ведь ей всего сорок пять.

– Т-тима? Тима… ты… чего тут… ты… как? З-зачем тут? – промямлила она, кое-как усевшись и разлепив глаза.

– И я рад встрече, мать.

Она вымученно выдохнула, и на ее глаза накатились пьяные слезы, женщина захлюпала носом, утирая трясущейся рукой лицо. Один глаз был подбит, губы потрескались.

– Где Соня? – выдавил парень, и его голос дрогнул, глаза тут же наполнились слезами, которые он с ненавистью смахнул рукавом.

Мать горько усмехнулась.

– Соня? С каких пор тебе стала интересна собственная сестра? Ты ее сколько раз видел, вообще? Два? Три?

– Ты сама ее сколько раз видела? Два? Три?! – зарычал парень и швырнул в мать полотенце, валявшееся на полу.

– Ты, сука, хоть раз показалась ей на глаза трезвой?! За что? Она же мелкая совсем… была.

Тим подскочил с табурета, тот грохнулся на бок и, получив пинка, отлетел к дивану. Женщина вздрогнула и завыла как собака. Из за хлипкой двери послышался старческий взволнованный голос:

– Тима! Тима! А ну перестань, я полицию вызову!

– Леня где? – не обратив внимания на крики соседки, Тим снова обратился к матери, но уже спокойнее.

– Где и всегда. В интернате он, – сквозь рыдания проговорила мать.

– В интернате, – злобно усмехнулся Тим, – слово-то какое: «ИНТЕРНАТ»! Ты когда его в последний раз видела, а? – он выдохнул, пытаясь успокоиться. – Когда?

– На Новый Год приезжала: подарки ему возила, – прошипела она, сощурив глаза: утрись, мол, выкуси.

– Мать Года, блять, – выплюнул он ей в лицо и снова пнул табурет, отчего содрогнулся подпертый им старый диван. Мать снова подпрыгнула, всхлипнув.

– Вот такие мне дети достались! Вот так мне повезло! Один самостоятельный до чертей, взрослый. Видите ли, ушел он! Еще молоко на губах не обсохло, а он пошел! Выставил меня идиоткой перед соседями! Второй такой же, никакого покоя от него, никак спокойно на уроках не мог себя вести, натравил инспекцию, выблядок! – осмелела вдруг женщина. От крика на ее лбу вздулась вена, глаза метали искры.

– Давай, давай… ну, а третья? Третья, что? – процедил Тим, сжав руки в кулаки, – дай угадаю: пить начала? По мужикам шлялась? В СВОИ ТРИ ГОДА?! Сссука… – он сжал челюсти с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и зубы скрошатся в мелкие осколки.

– Вот Сонечка хорошая девочка была. Хорошая она, только вот рядом старшего брата не оказалось. Глядишь, хорошо бы все было… – ее голос задрожал, слезы покатились по впалым щекам.

Тим сжал пальцами глаза, шумно вдохнув, затем резко отдернул руку и, слегка наклонившись в сторону матери, произнес:

– Твое место там, где сейчас твой жирный ублюдок. Ты виновата ничуть не меньше. Даже больше, потому что позволила, – его голос сорвался на шепот, слезы все же вырвались наружу. Впервые за много лет.

Тим брезгливо осмотрелся. А чем ЭТО отличается от того, как он сам живет сейчас? Те же бутылки и грязь. Те же пьянки и непонятные компании. Он ничем не лучше своей матери. Абсолютно такой же, только пока никому ничем не обязан и ни за кого не несет ответственности. Парень развернулся и направился в сторону спальни, которая когда-то была его личной комнатой. Потом Лени. Потом Соньки.