– Значит – так, – начал он. – У проводницы есть лёд для ваших носов, возьмёте. К моим больше – ни ногой! И они тоже не полезут. Начнется что-то снова, я вас перестреляю, Богом клянусь, даже не сомневайтесь, – и он дотронулся до кобуры с пистолетом на своем бедре. – Мне рожь, подобных Вашим, в Афгане хватило. Доступно объяснил? Или развить?
– Доступно… – ответил Эльбрус. – Но и своих предупреди, что полезут вновь, окажутся на ноже.
– Справедливо, – сказал Старлей. – А теперь всем спать. И кстати, – Старлей, уходя обернулся, – почему не по форме едете?.. Дембеля же.
– В ушах жмёт… – брякнул Эльбрус.
Офицер ничего не ответил и пошёл к своим.
– Всё выжрали? – он стоял среди пацанов, сидевших и лежавших на своих местах. – С этого момента бухать запрещено. Спалю кого-то – жестко накажу. К этим бородатым не лезьте больше без Особой причины. Нам до Москвы ехать вместе, они дембельнулись и едут домой, поэтому проблемы им не нужны и нам тоже. Ясно? – все покивали головами… – Отбой, бойцы.
Он ушёл к себе, а ребята вдруг поняли, что он классный чувак. И что он на их стороне, что бы не случилось…
Давно перевалило за полночь. И ребята спали крепким сном. Только Старлей не сомкнул глаз всю ночь до утра.
***
Данилу разбудила гитара… Играл и пел на ней тот паренек в футболке с фоткой «Металлики». Даня услышал песню, которая на момент пробуждения стала частью его сна… Грустная песня с не менее грустным мотивом, исполняемая чудесным и чистым голосом, наполнила Данилу грустью и тоской. И светлой печалью о жизни и любви, а, может, даже и смерти. Данила почувствовал, как из края левого глаза выкатилась слеза.
«Смеяться умеешь только Ты ТАК
Я Тебе завидую…
Белые крылья за спиной
Нас с тобой не выдают.
Вчера, Ты только зацени,
Всю ночь гулял на ВИЗ-е я.
А мне с района пацаны
Читали вслух Овидия.
Да, Любовь моя,
Дело идет к осени,
Мы гитар не бросили,
Петь хотели очень Мы.
Да, Любовь моя
Я знаю слова точные
Дело идет – к осени
Дело идет к осени…
Так часто мое с Тобой согласие, -
Это знак молчания.
Давай, добавим этой песне
Глубины звучания.
Пой мне, когда пойдем домой Мы
Когда пойдем домой Мы.
Помни, что мы в одной обойме
С тобой в одной обойме.
Да, Любовь Моя
Дело идет к осени,
Мы гитар не бросили,
Петь хотели очень Мы.
Да, Любовь Моя,
Я знаю слова точные.
Дело идет к – осени
Дело идет к осени.»
– А что за песня, браток?.. Твоя? – спросил Данька «металлиста».
Тот улыбнулся и положил гитару на стол.
– Нет… Это «Сансара». Дело идёт к осени.
– Это точно…
– Меня Серёгой зовут.
– Данила я…
И Данька повернулся на другой бок спиной ко всем. Но больше он не спал, а просто никого не хотел видеть.
Глава II.
До Москвы они добрались без происшествий. На Казанском вокзале призывников забрал автобус и повёз их в подмосковный город «N». Около часа они добирались до своего места прохождения службы, затем вошли в ворота воинской части и тот самый Старлей проводил их в здание Клуба. Помимо Алтайских пацанов там оказались и с других регионов ребята. Все построились, и перед призывниками возник Полковник, старый и уставший от жизни, с толстым, красным и омерзительным рубцом через весь рот от уха до уха. Полковник сказал призывникам о долге и чести и почёте службы в Вооруженных силах, а уж в их Краснознаменной дивизии, так это вообще удача…
– Солдата имеет право ударить только мать! – выступал он.
Красивые слова… Они уже через несколько часов превратятся в прах, а этот отвратительный шрам на лице окажется полученным не в бою, как посчитал Данька, а следствием пьяной езды на мотоцикле: он нёсся в сумерках и закусил телеграфный провод, висящий поперёк дороги. К счастью для полковника, тот провод был не под напряжением…
Но пока Данька слушал, развесив уши, и всё больше и больше верил этому человеку, полагая, что с таким командиром не пропадёшь.
Когда «полкан» закончил свою политпросветительную агитационно–вдохновляющую речь, бойцов повели в солдатскую баню.
Этого полковника из отдела кадров он увидит вновь только через два года, ровно на одну минуту, когда тот вручит ему билеты до дома, а все его слова не будут всю службу иметь никакого значения и окажутся фарсом.
***
Баня оказалось ледяной. А вода – только крутой кипяток, как в чайнике. Холодной не было.
Помывшись с горем пополам, призывники были отведены в каптерку и переодеты, а то, в чём они приехали, так и осталось огромной кучей валяться на полу в предбаннике.
В столовую строем их вёл капитан, – худой и невысокий, – он постоянно шутил и говорил, что: «если что-то началось, значит, оно закончится! Вечного же ничего не бывает… Поэтому, не стоит волноваться». Вряд ли кто-то тогда понимал смысл его слов, такие умозаключения чужды восемнадцати годам.
Вновь прибывшие бойцы поднимались по крыльцу в столовую, когда услышали вопли и матерки. Войдя внутрь, все остановились как вкопанные: по обеденному залу метался человек эльбрусовской комплекции с длинной лавкой в руках, готовый ею прибить любого. Повара на кухне, словно напуганные куры, стояли на подоконниках, солдаты, у которых был прием пищи, тоже рассосались по углам и подоконникам и лишь один стол, стоящий отдельно от всех, в углу, продолжал есть да еще и покрикивали с него этому здоровяку да подбадривали, подсказывая кому в первую очередь этой лавкой надо бы «отвесить» – это были «старики».
Через считанные минуты, которые, вероятно, всем и каждому в этом аду показались вечностью, в столовую залетел майор со значком дежурного в сопровождении отделения из комендантской роты. «Комендачи» были вооружены автоматами и спецсредствами, которые применяются милицией для устранения беспорядков. Несколько секунд спустя под прицелами автоматов и пистолета дежурного, верзила лежал мордой в пол и у него за спиной застёгивались наручники. Потом его увели…
Но это первое впечатление об армии оказалось неизгладимым. В первый день срочной службы такое было «не развидеть».
«Молодые» поели. И никто ничего не сказал ни до, ни после. Каждый думал о своём.
***
Вечером, перед отбоем, вновь прибывшие стояли в одну шеренгу на «взлётке» в расположении роты. Их было 30 человек. Илья, Костя, Серёга, Данил, Вадим и Лёха держались вместе.
Двое старослужащих сержантов стояли перед шеренгой и учили «премудростям службы»: сначала словесно, потом дошло и до «прокачки»: о отжались раз триста, присели тысячу… Если шла «волна» по шеренге, то есть кто-то не «вывозил» приседания, этот присед всей шеренги не защитывался. Если кто-то отказывался, того жестоко «пробивали» – кулаком в грудь или с ноги, но сил не жалели. Судя по тому, как били эти «деды», друзья поняли, что оба они занимались какими-то видами единоборств:
первый был похож на башкира, не особо раскаченный, невысокого роста, но зато прыгал, как бабочка, и здорово махал ногами, второй – был шире в плечах, славянского типа, хорошо долбил кулаками. Был с ними ещё и третий, но тот ни к кому не лез, а только сидел и курил на табуретке. «Башкир», пока пацаны отжимались, помочился на кого-то, до кого смог достать струей.
Пот лился градом с пацанов, а ноги стали ватными… Всё то время, что кого-то били или то время, что они «качались», Даня каждую секунду ждал, что войдет тот бравый Старлей, который вёз их сюда, и прекратит этот ад. Но никто не входил. Ни командир роты, ни его заместитель, ни дежурный по гарнизону – не было никого и, как потом выяснится, – никогда. Были только эти трое уродов, на чьих плечах и держится, наверно, наша «доблестная» армия.