– Ничего не понимаю – недоуменно пробормотал особист – Кто же их наводит?
– По радио – догадался я – Они наводят по радио, а на самолетах стоят пеленгаторы.
– Как же мы их возьмем? – растерялся капитан.
– У СМЕРШа что, своих пеленгаторов нет? – удивился я.
– Есть, но только в Полтаве – капитан ударил себя по лбу – Какой же я дурак! Наверное уже поздно! Телефон…
Не договорив, он бросился бежать к командному пункту. И тут раздались негромкие, совсем нестрашные разрывы мелких бомб и сразу, почти одновременно, погасли бессмысленно шарящие по небу прожектора. А капитан все бежал и бежал к белеющему на краю поля посту связи. Ему почти удалось добежать до телефона, когда ночь превратилась в день. Высоко в небе магниевой вспышкой вспыхнул яростный огонь, потом он немного ослаб и загорелся ровным, ярким светом. Вслед за ним так же ярко загорелся другой, третий. Множество ярчайших ламп разорвали ночь и осветили каждую травинку на поле. По прежнему ревели моторы нарастающим гулом, но мне парадоксальным образом казалось, что на базу навалилась тишина. На посту связи, ярко, как днем, освещенный Гречухин кричал что-то неслышимое, судорожно прижимая к уху трубку телефона. И тут разверзлись врата ада…
Разрыв первой же бомба пришелся точно между двух "летающих крепостей", подбросил самолет, и огромный Б-17 казалось сделал попытку взлететь, но не разбегаясь, а с места, как птица, взмахнув крыльями. Взлететь ему не удалось и машина рухнула обратно, развалившись на три части. А бомбы уже ложились одна за другой, встряхивая и разрывая на части американские бомбовозы и наши ЯКи, перемешивая в воздухе крылья, моторы, шасси, советскую и американскую технику. Я завороженно смотрел на это зрелище, вздрагивая от близких разрывов, когда ко мне подбежал запыхавшийся Гречухин.
– За мной! – коротко не то вскричал, не то всхлипнул он – Полтава дала пеленг. Держись метрах в ста за спиной.
Он понесся вперед, а я, помедлив немного, чтобы поотстать, бросился вслед, наскоро передернув затвор люгера. Мы снова мчались вдоль поля, потом повернули налево, углубились в заросли чертополоха, миновали обнаженную войной кладку какой-то кирпичной стены и снова погрузились в чертополох. А за нашей спиной гукали взрывы и горячие волны ночного украинского воздуха подталкивали нас в спину, помогая бежать. Впереди, подсвеченные заревом, засверкали немногие уцелевшие стекла в окнах пригородного села Ивонченцы. И тут раздались негромкие на фоне близких разрывов бомб автоматные очереди и я увидел огоньки на дульном срезе, один справа от нас, другой слева. Особист упал сразу, от первой же очереди, покатился как тюк под уклон холма и остановился там, уткнувшись всем телом в остов сгоревшего грузовика, безвольно раскинув руки, и судорожно сжав в левой свой уже бесполезный наган. Я вскинул пистолет и стал быстро давить на спуск. При каждом выстреле ствол подпрыгивал и было совсем не страшно и даже весело палить в темноту. Мне никто не отвечал, а я все стрелял и стрелял то влево, то вправо, туда где погасли вспышки автоматных очередей и мне вторили раскаты взрывов за спиной. Наконец, боек сухо щелкнул по пустой обойме. За спиной по-прежнему грохотало и стало уже совсем светло то ли от зарева разгоравшихся пожаров, то ли от осветительных бомб. Впереди, раскорячившись неподвижно лежал Гречухин и подозрительно молчала темнота с обеих сторон от его тела. Потом темнота зашевелилась и в ней проявились два зловещих силуэта. Зарево за моей спиной подсвечивало мешковатые маскхалаты и поблескивало на так хорошо знакомых мне пистолет-пулеметах МП-40, почему-то именуемых на фронте "шмайсерами". Две подсвеченные фигуры медленно сближались направляясь ко мне, а мне по-прежнему не было страшно, наверное от шока. Сейчас меня будут убивать, подумал я, наверное зарежут знакомыми мне по фронту егерскими кинжалами. Такими ножами было очень удобно открывать лендлизовские консервы и поэтому они ценились на фронте почти как люгеры. Теперь две темные фигуры слились в одну, двухголовую, с закрытыми пятнистыми капюшонами головами. Очень удобно, подумалось мне, я даже не увижу их глаз. И тут наконец мне стало страшно, смертельно страшно, до мертвецкого холода в сердце. Я отрешенно подумал. что если они сделают еще пару шагов, я умру просто от страха и им даже не придется профессионально резать мне горло. Но резать горло им не дали. Наган стреляет сухо, совсем не страшно и два выстрела слились в один продолжительный кашель. Двухголовая фигура распалась на две, одна сразу повалилась мешком на землю, а вторая, полуобернувшись, успела дать короткую очередь куда-то в небо. Раздался еще один кашель нагана и вторая фигура присоединилась к первой, вновь образовав двухголовое чудовище, но на этот раз – на земле.
– Помоги подняться, пушкарь хренов – раздался знакомый голос.
Еще не отойдя от шока, я механически, как театральный андроид-автомат угловато подскочил к особисту. Капитан лежал, приподнявшись на локте, с наганом, направленным в сторону неподвижных диверсантов. Темные волосы были растрепаны и них застряли соцветия репейников. Еще один репейник почетным орденом прицепился к его гимнастерке, как раз там, где у меня висела медаль "За Отвагу". Фуражка с малиновым околышем осталась где-то там, где сейчас горели "летающие крепости" и детонировали боеприпасы.
– Пятую схватил – услышал я.
Тупо посмотрев на капитана, я увидел темное пятно на боку его гимнастерки и это наконец вывело меня из ступора. Пока я помогал Гречухину подняться, его наган непрерывно, как привязанный, смотрел в одном и том же направлении. Когда мы вместе подошли к двуглавому телу и он послал меня пошевелить носком сапога обоих диверсантов, до меня наконец дошло, что уже второй раз меня используют в качестве приманки. Но, хотя моя голова по-прежнему была как в тумане, претензий к особисту у меня не было. Диверсанты не отреагировали на мой сапог и Гречухин смог наконец опустить свой наган. Теперь можно было осмотреть и перевязать его рану. Вообще-то, останавливать кровотечение грязной портянкой – не самая лучшая идея, но ничего более чистого у нас не нашлось.
– Поверхностная – убежденно сказал капитан, покосившись на свой бок.
Это я уже понял и сам, успокоился и позволил себе наконец оглядеться. Гречухин тоже застыл, пораженный тем же, что и я зрелищем. Горело все: железо разорванных на куски "летающих крепостей", фанера разлетевшихся во все стороны ЯКов, полыхали склады горючего и уныло рвались последние авиабомбы на складе боеприпасов. Огонь подбирался к баракам личного состава, но его никто не тушил. Зато темные силуэты метались на взлетном поле и оттуда раздавались негромкие глухие взрывы, похожие на хлопки петард. Оставив капитана, я бросился было туда, но мне наперерез метнулась знакомая фигура красавца-командующего.
– Назад! Назад! – кричал он, раскинув руки, как будто опасаясь, что я прорвусь через этот импровизированный заслон.
– Назад, мать твою! – повторил он и, вдохнув побольше воздуху в легкие, с силой выдохнул – Там мины-ловушки.
Тут он добавил еще пару слов, которые пилоты обычно употребляют только в воздухе.
– Что там, товарищ генерал-майор? – спросил подковылявший Гречухин.
– Там полный швах, капитан. Немцы отбомбились, как по учебнику, ну а последней волной накидали поганых "бабочек". А наши дураки послали людей, не глядя… Там теперь такое… Такое!
– А зенитчики, что же? – выдохнул капитан.
– Обосрались наши зенитчики – махнул рукой генерал – По полной обосрались. Без прожекторов били, вслепую, ну и попали в белый свет как в копеечку.
– Мы тоже обосрались – хмуро сказал особист – Я-то, дурак, по старинке ракетчиков искал. А у них была радионаводка на земле и пеленгаторы в небе. Опоздали мы, командир.
– Вы их взяли?
– Нет, мы их положили. Но это-то как раз не беда, они все равно смертниками были, без связи и без обратного пути. Никаких таких сведений, никакой радиоигры.