Кошмар, приснившийся ребенку, привел помощь! Возможно ли такое вообще? Но обо всём этом он узнал позже – пока гостевал у «ЗОЛЫ» в застенках.

Лишь немногим тогда удалось унести ноги, когда ожившее сновидение рубило их в том чертовом подвале.

Он опять ощутил на себе давящие тиски одиночества, подкрученные бессильной злобой. Тем же вечером его схватили, но не полиция или эти уроды из бюро, а громилы «ЗОЛЫ».

Себялюбивый мститель примерил пеньюар жертвы.

У него в руках выращивали насекомых, прозванных «кровавиками». Вымерший вид дохристовых времен. Прожорливые жучки питались исключительно живой плотью. В итоге его руки иссохли, став подобием пергаментных ульев, в которых сновали эти мелкие бестии. Потом беспамятство. Очнулся он уже в одной из больниц Нового Ивота.

Без рук.

Но это не помешало дебилам в полицейской форме приковать его к кровати. За сраные ноги. Да что он вообще мог ими сделать?! Пробить пол?! Сплясать чечетку?! Наследить?!

На втором часу после пробуждения он узнал, что спасением жизни обязан тем самым типам из бюро «Канун». Вот тогда-то злоба и бешенство развернулись на полную. Спасли?! Да они просто наткнулись на него, когда пересекали завод, и отрубили злогребучие руки!

Беспомощный калека, который не мог даже поонанировать, – вот кем он стал.

Его лечили, латали, штопали. И ради чего? Чтобы позднее суд раздавил его, а оставшееся от него мокрое место, словно на простыне поутру, предъявил общественности!

На третью неделю реабилитации он услышал перекликавшиеся голоски. Властные. Дрожащие. Напоенные милой злобой.

Забери нас! Покачай! Убаюкай на груди!

Шепот всегда приходил около двух часов ночи, пощипывая мочки ушей. Поначалу это казалось забавным: его, преступника-инвалида, одолевали слуховые галлюцинации. Но мир снаружи на полном серьезе слетал с катушек, и он наконец-то принял собственное безумие.

Он с трогательной вежливостью глотал все эти красненькие и желтенькие таблеточки. Казалось, они просрочены, потому что боли всё так же терзали фантомные конечности, а блеклый аппетит по-прежнему экономил больнице бюджет. После приема лекарств оставалась лишь крепнувшая в животе тяжесть. Так продолжалось, пока он, попросившись в туалет, не избил ногами медсестру. У нее даже что-то хрустнуло в шее. Счастливица: она хоть могла схватиться за место удара.

Голоса, звучавшие в голове писклявым радио, направляли его. Через шахту для сброса белья он добрался до жаркой прачечной, а уже оттуда – до подвала и подземной парковки.

В итоге, растерянный и загнанный, он очутился в углу с герметичными баками. Желто-черные ленты на их синих боках предупреждали: «ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИ ОПАСНО». Здесь оказывались органические операционные отходы, такие как жировые ткани и опухоли, а также – пищевые остатки из инфекционных отделений и живые вакцины, не пригодные к использованию. Раз в неделю их забирали, вывозили и сжигали в крематории на Кетчерской.

Однако источник голосов обнаружился не в самих контейнерах, а за ними.

Вещали его некогда отрубленные руки!

Будто долговязые любовники, они сплелись в иезуитский посох, лежавший в сырой темноте, среди паутины и мусора. Зеленоватый огонь навершия пульсировал мягким нервом. Он знал, чувствовал: непостижимое существо, вторгшееся в Брянскую область, благословило его ампутированные конечности, превратив их – в совершенное орудие мести.

В орудие, которое он, черт побери, не мог взять!

С губ посыпались первые сухие смешки, вестники истерического смеха, – и плечи пронзила чудовищная боль. Из бинтов и обветренных шрамов рвалось нечто. Он упал на грязный асфальт, с воплями собирая телом грязь парковки. Контейнеры с органическими отходами задергались. Когда всё закончилось и неожиданный приступ боли стих, он встал и потер онемевшее от крика лицо.

Почувствовал рельеф черепа под кожей.

Новые руки были прекрасны и совершенны. Вдобавок его стошнило всеми таблетками, что он глотал последние недели. Лекарства вышли непереваренными. Он заглянул в контейнеры и убедился, что мешки с органическими отходами как один сдулись. Посох не только оградил его от приема колес, расплющивающих сознание, но и привел к материалу, послужившему стабильной основой для новых дланей.

А еще он дал ему цель.

Голоса, шедшие из пламени навершия, шептали пропахшие кровью тайны. Он понимал, что занимается чистейшей воды некромантией – крепит власть над мертвыми. И каждый раз он улыбался, когда думал об этом. Потому что отчасти занятия некромантией походили на обязанности, сопутствующие должности директора: ты ни черта не понимаешь, а всё работает.

Как же он ненавидел сраный городок. Ненавидел населявших его людей, особенно сутулых трудяг, пашущих смену за сменой, чтобы кинуть монетку в чужой карман. Ненавидел полноценных и живых. Словом, всех. Своих первых кадавров он воскресил в больничном морге. Патологоанатом, взвешивавший желудок подавившейся за обедом женщины, в итоге остался без своего. Славный обмен любезностями, что и говорить.

Укрытие нашлось в недостроенном метрополитене, куда ни один человек в здравом уме не сунется. Диггеры и всякие бродяжки не в счет.

Потекли ночи террора, когда мертвецы, слоняясь по улицам и проспектам Нового Ивота, выискивали и задирали живых. И всё же мышечная масса мертвой орды нарастала не так быстро, как хотелось бы.

Решение подсказал посох.

По счастливой случайности и инженерному недоразумению именно здесь, в депо, находилось техническое помещение с доступом к водопроводным трубам. Они шли от станции водоподготовки, где воду отстаивали, фильтровали и обеззараживали, до водонасосной, откуда вода уже распределялась по всему городку.

Спор между «Ивотводоканалом» и железнодорожниками о трассе водопроводных труб зародился еще на заре планировки Нового района. Угроза имела обоюдный характер: одним – затопление, другим – загрязнение. Однако компромисс в итоге был найден, и в депо организовали аварийный доступ к трубам, тогда как основную их магистраль, погрузив глубоко в землю, отвели далеко на запад.

Требовалось всего ничего – отравить бежавшую в город водицу.

И травануть ее следовало так, чтобы жертвы после смерти сразу обращались; чтобы не пришлось совершать паломничество в их поисках. В таком случае прирост трупов, по его самым скромным подсчетам, составил бы около двадцати тысяч. И это только за первые двое суток.

Тысячи и тысячи холодных, безжизненных тел, шагающих сами по себе.

На самом деле, он абсолютно не нуждался в крови тех, кто, будучи половозрелым, не имел коитус с противоположным полом. Для ритуала осквернения воды сгодились бы и шлюхи. Главное, чтобы сердца бились. Да, бзик. Да, причуда. Но ему отчаянно хотелось идти по новому пути правильно. Может, он просто старомоден?

Настал черед полуголого чернеющего трупа в опарышах. Мертвец пришаркал к некроманту и, держа за волосы девушку в джинсовом плащике, предъявил ее. На скуле жертвы набухал бордово-венозный синяк.

Пелагей принюхался. Теперь ароматы тел многое ему говорили. Пахнет как детская присыпка с корицей. В яблочко: барыня о сексе только мечтает. Он щелкнул пальцами.

– Приковать ее. Эта последняя. Остальных – в расход.

Гендальф с осторожностью пробирался под электропоездом, стоявшим в восточной части депо, изредка замирая за массивными вагонными колесами. Тоненький скулеж, будто вытягиваемый крючком, то и дело зарождался в глотке. К счастью, зловонные фигуры не проявляли к нему интереса. Они, точно очарованные, не отрывали мертвых глаз от навершия посоха. Некоторые душили притащенных людей. Кое-кого, под истошные вопли, украдкой ели.

Пасть жгло. Похоже, он чем-то заразился, когда попробовал на вкус холодную голень трупа. За всю свою короткую жизнь ему лишь раз понадобилась медицинская помощь. Как-то в апреле он подцепил крохотного клеща, засевшего в складках шеи. Хозяйка удалила насекомое, а ветеринар сделал инъекцию от пироплазмоза21, хотя сам лабрадор проблем со здоровьем не испытывал.