Сейчас же казалось, что на губах, деснах и даже языке поселились десятки клещей. Маленькие жгучие уколы вынуждали держать рот открытым. Слюни срывались пенистыми клубами. В уголках зрения собирались черные мшистые точки. Запахи противоестественно обострились, даже по собачим меркам.

Он прокрался к концу поезда. Обладатель зловещего посоха как раз заканчивал изучать Софью, будто мясную вырезку на рынке. К вящей радости лабрадора, хозяйка чем-то приглянулась страшиле, и ее потащили к семи жертвенникам, представлявшим собой выскобленные и оборудованные кожаными ремнями бетонные блоки.

На расстоянии восьми метров, у северо-восточной стены, находилась комнатушка с обвалившимся входом. Судя по всему, потрудились трупы, снявшие дверь вместе с коробом и кладкой. Внутри, под аварийным освещением, маячили вентили, латуневые манометры, измерявшие давление воды, и массивные, рокочущие трубы, чей диаметр, около тысячи миллиметров, обеспечивал высокую пропускную способность. По одной из труб будто прошлись исполинским консервным ножом. За короной погнутого металла пенился быстрый поток воды.

Шесть из семи жертвенников в основном занимали девушки-подростки. Нашлось место и пареньку, сплошь усеянному угрями. Губы жертв стягивали тонкие красные черви, не давая воли голосу и чувствам. Всё, что оставалось несчастным, – извиваться, будто в припадках, и всхлипывать, ощущая, как во рту скапливается собственная кровь.

Софью определили на свободное место, и Пелагей, мурлыча «Оранжевое настроение»22, стянул ее запястья и лодыжки ремнями. Девушка стукнулась головой, и ее глаза открылись. Сперва в них ничего не отражалось, кроме искреннего непонимания. А потом влажным блеском сверкнул страх.

Визг тонким звуковым росчерком взвился к куполообразному потолку. Софья ощутила на себе благодарные взгляды прочих жертв. Пелагей поморщился и наотмашь ударил девушку, словно уличную девку, не умевшую работать ртом. Губы Софьи треснули и онемели. По щекам побежали слезы, за которыми последовали всхлипы.

Наблюдавший это Гендальф едва сдержался. Он не боялся смерти и готов был спасти хозяйку ценой собственной жизни, но даже он, верный и любящий друг, понимал, что не преуспеет. Расчистить путь вряд ли удастся; кончина будет напрасной. Ему требовалась подсказка или хотя бы общее обозначение действий. Может, даже приказ. Что угодно.

– Тишина – уважение к жрецу и залог хорошего питания в столовой, – заметил Пелагей без тени иронии. – Ты на удивление чистая и непорочная. Что, ни капли в рот, ни сантиметра в зад? Или это про гомофобов? Не помню.

Софья перевела взгляд на отвратительные руки мужчины. Ее тело парализовало от страха. Возможно, именно так ощущает себя кролик перед удавом. Рот сам по себе стал открываться для вопля.

– А, а. – Пелагей погрозил пальцем.

Она кивнула, показав, что не будет кричать. В ушах звенело.

– Что, секс – занятие не слишком увлекательное, да? – полюбопытствовал Пелагей. Он сунул руку в карман толстовки и выудил горсть красноватых червей. Выбрал самого тонкого. Пальцы скользнули по капюшону и вернулись с цыганской иглой, побуревшей от крови. – Может, у тебя медортофобия23? – Голос сочился участием, но взгляд настоящего шизофреника говорил об обратном.

– Я… я не знаю, что это. Пожалуйста, не надо!..

– Малышка, ты хранила целомудренность. Пришла пора воспользоваться одноразовым даром природы.

– Прошу, прошу, прошу, вас!.. У нас есть деньги!.. Всё, что скажете! Прекратите!

Некромант вдел червя в иглу, пустил узелок и решил начать с уголка рта, где у девушки находилась аккуратная родинка. Гендальф запрыгнул к жертвенникам, привстал на задние лапы и ткнулся мокрым носом в ладонь хозяйки. С безмолвной просьбой заскулил. «Скажи, скажи, что мне делать!» – читалось в его взволнованных глазах.

– Гендальф?! – Софья с всхлипом рассмеялась. Она совсем позабыла о нём. – Гендальф! Мальчик мой!

– Гендальф? – Пелагей с недоумением воззрился на черного лабрадора, встретившего его взгляд оскалом и рычанием. Потом вперился в колыхавшийся массив мертвецов. – Собак здесь тоже убивайте! Неужели всё надо разжевывать?!

Мертвая масса гниющих тел колыхнулась. Первым к жертвенникам полез полуголый дохлый уродец, притащивший Софью. Растопыренная угольная пятерня с содранными ногтями потянулась к псу.

– Помощь! – В голосе девушки стальной струной звенела истерика. – Приведи помощь, Гендальф!

Пёс замешкался, не ожидав, что его отошлют. Потом всё же гавкнул и молнией нырнул под поезд. Над головой зашелестели ребристые перегородки днищ вагонов.

– Гендальф. – Пелагей в задумчивости воздел глаза к потолку. – Да пускай бежит себе. Ну, кого он, в сущности, приведет? Хоббитов, что ли? – Он склонился над Софьей. – Ну-ка, дорогуша, стисни губки.

Гендальф услышал позади крик хозяйки – когда ее губу насквозь прошила игла, таща за собой извивающееся тельце. Глаза лабрадора застили слезы. Но он выполнит этот приказ, хоть тот и бил в самое сердце, переполненное любовью. Он ведь хороший мальчик.

Через несколько минут Гендальф уже летел вверх по ступеням эскалатора.

В голове шумело. Казалось, где-то плещется озеро, давя на уши. Запахи сделались до боли яркими и болезненными, будто каждый из них обрел собственную неоновую подсветку.

Лабрадор выскочил на безлюдный перекресток. Хворое небо уже вызвездило. Огромная буква «М» всё так же напрасно привлекала внимание к метрополитену, зиявшему зловещей дырой в асфальтовом платье города.

Он приведет помощь, спасет обожаемую хозяйку. Но люди не стая – крысы за шторами. Значит, надо разыскать тех, кто хоть немного похож на собак. Но кого? Кто это? Какие-нибудь собачьи боги? Гендальф с пронзительной тоской в голосе завыл, обращая взгляд в гипнотизирующий звездный небосвод.

Явитесь же, о святые покровители верных лабрадоров!

Один из запахов обрел нездоровую, противоестественную насыщенность. Буквально шибанул в нос. Ветер, петляющий среди фонарных столбов, принес странные ароматы. Пахло свежей, пружинистой выпечкой, от которой закатывались глаза, и земляничными «неломаками», отрадой любого пса. И вроде бы к этому примешивался неповторимый библиотечный букет – с ворсинками бумаги, оседающими на языке.

Тянуло откуда-то издалека. Гендальф ужаснулся, поняв очевидную вещь: будь он здоров, ему в жизни не удалось бы уловить эту особенную смесь ароматов. Похоже, зараза, вгрызавшаяся в тело, приблизила его к тому, кто похитил хозяйку. К Человеку-в-Капюшоне. А значит, времени почти не оставалось.

Гендальф, царапнув асфальт, рванул на поиски.

Несколькими часами ранее.

К ступеням Ивотского дома культуры, двухэтажному блекло-оранжевому зданию, центру празднеств и всех мало-мальски значимых драк в Старом Ивоте, подкатил уазик бюро. Ветер гонял листву по площади с вековечным бронзовым Лениным. Покачивались косые тени, рожденные игрой вечернего солнца в кронах лип и тополей. Пролетарская казалась пустынной и позабытой, точно дорога, ведущая к обрыву.

Лунослав с мрачным видом покинул место пассажира. Сдернул с шеи колодку из подвесных ароматизаторов «елочка», в которых просидел всю дорогу от Дохновичей. В раздражении повел плечами: от него разило как от бочонка с прокисшей квашенной сельдью24.

– Боже, ну и амбре. Не забудь потом сиденье после себя помыть. – Булат выпрыгнул из машины. Звякнули сапоги. – А еще лучше – сожги его и поставь новое.

– Сам, что ли, лучше? – огрызнулся Лунослав. «Елочки» полетели в урну. – Вон волосы как уложил – кровью. Будто сатанист или дамочка-каннибал с залива Галвестон.

– Красота требует жертв.

– Если только человеческих.

По пути каждый рассказал о том, что выпало на его долю. Булат – о больнице, танце с косой перед полицейским управлением и всём, что поведал Питонин. Получилась этакая горластая радиопостановка, где действующих лиц озвучил один актер. Лунослав, напротив, говорил с неохотой. Будто прорывался через психологический барьер. Но и того, чем он поделился, хватило, чтобы Булат изменился в лице. Помолчали.