– Лаванда, а ты знаешь, что «чертовидцами» ребят из бюро называют только всякие разумные твари? Ты же не одна из них? Ладно, не трясись. Езжай. Узнаю, что клин куда вбила, – самолично сожру тебя и твои погоны.

– Так точно! Разрешите идти?

– Иди уже. Пока у меня нога пружинкой не дернулась.

Изображая попеременно испуг и смущение, Лаванда выскользнула из кабинета. Чертов козел! Дьявол с ним. Позже. Сперва чертовидцы.

Если повезет, то хотя бы второй из них кормит червей.

Пришел черед традиционного послесловия в конце главы. Разный калибр. Различный метраж. Одинаково циничные мысли. Или злословия.

Представьте, что вас нет. Совсем. Что породит ваше долгое отсутствие в жизни? Что произойдет, когда в обойме мира вас не станет? Ответ, как всегда, на поверхности пруда скверных раздумий.

Всё пойдет в рост.

И речь не только о поле, которое вы когда-то удобрили после варенья с косточками. Всё куда глубже, чем невесть откуда взявшийся плодовитый куст ягод.

Без вас будет взрослеть ребенок, наливаясь житейской мудростью.

Без вас разрастется дом. Возможно, посвежеет детская, готовясь принять нового визгливого постояльца.

Без вас приблизится к небу дерево, посаженное однажды весной около скрипучих качелей.

Но всё это – с помощью чужих слов, чужих губ и чужих рук.

Причин вашей пропажи – бесчисленное множество. Вот толика из них. Безразличие. Кома. Тюремное заключение. И конечно же, смерть.

Хотите наблюдать рост жизни – зреть новые эмоции дитя, столярничать и отдыхать в развесистой тени? Тогда боритесь. И начните с главной и страшнейшей из причин отсутствия – безразличия.

Потому что из безразличия произрастает всё.

Возьмемся за ручки, детишки, и потолкуем о многообразии.

Многообразие – это такая вещь, когда одно и тоже событие или предмет может иметь самые причудливые и зачастую непредсказуемые грани. Сравним. Можно в понедельник вырыть могилку для вредной привычки и, посыпая обещаниями, опустить в нее курение. С той же непреклонностью, характерной для первого дня недели, можно хоронить и себя. Нужно всего-то махнуть рукой на карьеру, подобрать в магазинчике на углу, торгующем игрушками для взрослых, «дубец» по вкусу и положить его на заботу близких. А можно и прикопать под кленом ублюдка-соседа – глухого пьяницу, чьи вопли взрывают полночь и рвут сну тонкие синие крылышки.

Суть одна: погребение – кого бы то или чего бы то ни было.

Брянская область также не лишена известной полиморфии. Леса под завязку набиты основными лесообразующими породами и лишайниками, типичными для тайги. Встречаются мохноногий сыч, зубр, кабан и насильственная смерть – в лице волков или одичавших собак. Вдобавок на подносе природы всегда полно трав, ягод и грибов. Ядовитый вёх, белладонна и толстая свинушка к вашим услугам. Если вы, конечно, горите желанием стать прошлогодним перегноем.

Но куда больше разнообразия сокрыто в названиях населенных пунктов Брянской области. Вот, к примеру, сёла Усох и Лизогубовка, а также деревня Бибики9. Несерьезные названия для вполне реальных мест. Они – словно приказы безумного гипнотизера, не так ли?

Усохни, брат. Лизни губу, сестра. Не желаете? Тогда хотя бы бибикните.

Ну же.

БИ.

БИ.

Так-то лучше. Но обратим взор на Дохновичи10, а точнее – на лесополосу, расположенную северо-западнее этого безрадостного села. Кажется, деревья здесь так и шепчут: дохну́ть или сдохнуть – вот в чём вопрос.

Итак, предрассветные часы, одинокий птичий крик над туманным лесом.

Тающее ночное небо, прочерченное багровым серебром облаков, на высоте тридцати метров пересекало преисполненное злобы создание.

Загнутый вниз оранжевый клюв с черным кончиком, как у египетских стервятников. Прокаленные кровью рубиновые глазки. Словно позаимствованный у гениев, хохолок из заостренных перьев. Благородная шея, из которой, казалось, противоестественно произрастало тело-книга. Оперение цвета угля, растертого с мокрым графитом. На вершинах крыльев-обложки по когтю. Клиновидный хвост. И конечно же, брюшко, образованное завивавшимися желтоватыми листами бумаги.

Черномикон.

Имя, благословленное тьмой.

Благословленное тьмой?! Фолиант-птица расхохотался, перепугав скрипучим гоготом белых аистов, направлявшихся на восток. А ведь кретин-шизофреник, вдохнувший в него жизнь и давший имя, старался. И свалял дурака – доверив заботы о твари из глубин черного космоса. Именно в тот период они с Бессодержательным и спелись.

Что поделать? Душа бумажного поэта алкала зла.

Черномикон снова зашелся в вульгарном хохоте. Оглянулся. Может, нагнать и прикончить аистов? Фыркнул. В другой раз. Сейчас есть дела… и повкуснее.

Его мысли вернулись к событиям двухмесячной давности.

Оказавшись в руках сотрудников бюро «Канун», Черномикон исправно нёс службу, оставаясь в форме внушительной книжицы, чьи размеры на пяток сантиметров не доходили до бумажного формата А3. Помогал Членославу и Дебилату низвергать зло.

Над лесом вновь раздался пугающий хохот.

На деле он подкармливал Бессодержательного, сбрасывая к тому на порог ослабленные порождения зла. А еще – копил и копил силы, запечатывая в себе детей тьмы, чтобы затем использовать их как дорожную карту. Чтобы проторить тропинку в царство зла и первобытного хаоса. Прямиком к Бессодержательному.

После небольшого ритуала – можно сказать, кроваво-домашнего – темница древнего бога пала.

Тогда же Черномикон освободил всех, в ком больше не нуждался. Но кое-какие трофеи всё же оставил. Серого демона, посланника кратких судеб, сотворившего ужасы Кануна, и Лунослава – потомка того самого безумного меота, что и провернул всю эту штуку с пленением Бессодержательного. Паренек, надо признать, быстро учился. Кровь диктовала знания. Опасный противник.

Эта парочка и поныне находилась в нём.

Черномикон с самодовольством каркнул. Последнее время он сдавал лист с чертовидцем в аренду. Носовой платок, подгузник, кустарный презерватив – самые бестолковые и частые способы применения покоренного человека. Полет мысли начинался, когда порождения нечеловеческого порядка использовали лист с чертовидцем в качестве орудия убийства. За столь милостивую услугу он брал органами тяжелобольных. В основном. Да и то, когда требовалось подпитать его неожиданное и прожорливое хобби.

Прекратив грезить, Черномикон опустил взгляд. Приближалась почерневшая избушка, притихшая на краю оврага, заполненного светящимся туманом. Из трубы домика валил дым, неся в мохнатых клубах душок браги и алые огоньки. В сарайчике, находившемся в двенадцати метрах от домика, лежали тела.

Черномикон лег на потоки холодного ветра и спикировал вниз.

Палец с грибковым поражением ногтя щелчком обозначил последние пол-литровые бутылки с красноватой бурдой.

– Двадцать одна, – подытожил субтильный Боягуз, рогатый обладатель неухоженного перста. – Очко! – Аккуратно вписал в листик «21», подумал и к цифрам пририсовал задницу, больше похожую на воронку зыбучего песка. – Слыхали? Очко!

Из погреба послышалось сопенье. Затем покрытые шерстью ручища вытолкали наружу один за одним четыре десятилитровых бочонка с забродившей кровью. Показалась отвратительного вида утробистая харя с покрасневшими глазками и подвижным голым хрящом вместо носа.

– Чел, я бы перекинулся в картишки. – Из погреба выбрался Калач, напоминавший необъятным пузом беременную тетушку, а ростом – Бобана Марьяновича из «Филадельфия Сиксерс»11. – И накатил бы.

– Накатим так, что лопнем. Дай только сувенирчику прибыть, – заметил Балда, вожак компашки. Он слонялся возле ректификационной колонны, следя за свежей партией, на закладку и изготовление которой ушло почти два с половиной часа.