– А в чем же смысл, если власть имущие пытаются отнять у каждого жителя города исконный шанс вознестись благодаря собственным способностям? – вновь спросила Амина. Ей нравилось спрашивать Арвиума обо всем, поскольку он в ее глазах являлся средоточием земных начинаний и забот, в которых так мало была сведуща она. Все действия его направлены были на сиюминутное, материальное, к чему Амина относилась с налетом пренебрежения, хоть и сама не прочь была между трансами угоститься свежей лепешкой.

– В том, что каждый пытается себе и своим потомкам ухватить кусок получше, – непререкаемо изрек Арвиум.

– Но от этого ничего достойного не выйдет.

– Мне лень размышлять об этом. Впереди пир в честь присоединения той провинции… Запамятовал, как ее нарекли местные. Приходи и ты.

Амина изящно повела ладонью, как бы отказывая не без сожаления. С детства она грустила от чужого веселья, в которое не была вовлечена. Но и вовлечься пыталась вяло, переставая пытаться после первой же смутной неудачи.

– Будете ликовать от того, что грабить получится еще больше?

– А ты снова будешь наблюдать за звездами, вместо того чтобы жить по-настоящему?

– Истинность этого только мне определять.

Арвиум опустил на Амину горчинку сдвинутых бровей. Слишком премудрая и закольцованная в своем деле, Амина будто тянула его в недосягаемые выси астрономии и мифологии, а ему хотелось сиюминутных удовольствий. Мелькающая в ней ласковость плавных линий перерубалась, как только она считала нужным раскрыть рот. В остальное же время она будто смотрела сквозь него, девочка, с которой они вместе выросли в прохладе мозаичных бассейнов великолепного дворца, ставшего им обоим домом. Они могли в чем-то понять друг друга, ведь оба были в какой-то мере пришлыми здесь. Амина, младшая сестра Мельяны, принцессы крови и первой жены Сина, и Арвиум, корзину с которым Оя выловила в священной реке двадцать четыре года назад и решила оставить мальчика себе, ведь так не хватало ей сына, отнятого у нее собственным мужем.

Народ Уммы, не помня, откуда брала истоки традиция, искренне верил, что государством должны править простолюдины-выскочки, стремящиеся изменить свое незавидное положение ремесленников. Благодаря обычаю не должно было возникать конфликтов правящих семей, что исключало войны на почве зависти и жадности. Жрицы видели, что дети, появившиеся от союза принцессы и простолюдина, сильны и выносливы по сравнению с теми, кто не пускал в свои сообщества новых членов.

Приближенные к трону мудрецы высокомерно изрекали, что простолюдины не обучены. На это находилось достаточно возражений, что способ Сиппара передавать власть вырождающимся сыновьям еще глупее, ведь каждое поколение все разительнее отдаляется от основателей династии и, вырастая в условиях роскоши и отсутствия подлинной борьбы, выпускает все из рук. В Умме же всегда находились тайные и явные советники, возлагающие на себя бремя по обучению нового царя или правления за него. Принцессы же, рождаясь самыми желанными младенцами в государстве, становились заложницами изысканных узоров на коже и головных уборов.

Правящая династия считалась потомками бога, и, брачуясь с Мельяной, Син был признан полубогом. Никто не мешал им обоим иметь связи с другими, но никто не позволял вступать в последующие браки, пока был жив их супруг. Традицию эту прервал Син, взяв в жены Ою.

Выиграв когда-то состязание за право быть властелином Уммы, Син столкнулся с радушным приемом в чертоге своей нареченной. По указанию принцессы в его наряд для пира в честь воцарения завернули ядовитую змею, привезенную Мельяне из ослепительного западного края, славящегося своими грандиозными построениями. Не помогли Мельяне ни ласки, которыми Син умасливал ее в опочивальне, пропитанной благовониями, ни его планы по освоению близлежащих селений. Должно быть, новичку во дворце стоило набраться приемов у мальчиков верховной жрицы, которых обучали тонкостям ритуалов прикосновений.

Мельяна знала, что от нее ждут вынашивания наследников и постижения знаний, открытых другими. Мужа же она воспринимала наемным батраком, занимающимся государственными делами за нее, ибо ей не пристало мараться о столь приземленную реальность. Тем не менее, обоих слабо удовлетворяли подобные перспективы.

Сину не по нраву оказалась роль слуги при полнейшей власти, опирающейся лишь на собрания народа перед дворцом. Не в силах терпеть то ли облик, то ли амбиции и непоседливость Сина, Мельяна осмелилась поставить ультиматум всему городу. И нежданно проиграла – народ, оповещенный с балкона принцессы, выбрал весельчака Сина, а не надменную правительницу, не показывающуюся из дворца иначе как на носилках. Мельяна, испытавшая – кто знает? – облегчение, отказалась от притязаний на престол и уплыла в неизвестную сторону, а Син впервые с незапамятных времен существования города почувствовал себя полноправным правителем.

Советники прошлого царя уже распределили сферы влияния за спиной новоявленного, но Син, этот неблагодарный выскочка, решил все иначе и не прислушался к старожилам, посоветовав им провести старость у каменной печи, вырытой в каждом доме Уммы для запекания свежего хлеба. Отодвинуть от трона изнеженных, зацикленных на косметике и почестях прихлебателей Сину, заручившемуся поддержкой Ои, не составило труда. За неимением достойных соперников не противодействовавшие ранее никому подхалимы толком не понимали, как вести дворцовые козни и сдались нахальству пришлых.

Ое, простолюдинке, не просто пришлось в государстве, где каждая женщина правящей династии была обученной пристойности наместницей богов на земле. Впрочем, у нее было преимущество перед ними – их не учили управлять землей, а она с малолетства знала, как построен труд ремесленников и земледельцев, предпочитая не давить их податями.

Уязвленная Оя даже выдумала легенду о себе как о дочери знатных вельмож, которую в юности отправили на поля сеять зерно, чтобы приучить к почитаемому труду. Но вот беда – в это никто не желал верить.

По прошествии многих лет Син смутно помнил, чем был без нее. В день их встречи он, недавно получивший власть и озабоченный вялотекущим заговором против него, решился на кратковременный побег в уединенные равнины со свободными земледельцами, оставив хотя бы на время сытый, душный обиход дворца. Рвался он и к полноводным рекам, дарующим пищу всему городу с его растущим, невзирая на периодические эпидемии, населением. Чтобы вдохнуть ту, прошлую жизнь с пересеченными полями и зоркими девицами в отбеленных солнцем платьях из шершавой сваленной шерсти.

Новоявленный царь, одурманенный мазью против зубной боли, от которой порядком подташнивало, повелел своей свите остаться на берегу, а сам побрел вдоль русла реки, смакуя животворящий аромат тины. Сел в лодку с перевозчиком, лицо которого скрывал плащ, кинул ему на колени маленький токен из глиняного сосуда, равный банке меда. Перевозчик покосился на подношение недовольно суженным глазом, но от берега отплыл.

С устойчивым дуновением ветра, рождающегося на воде, капюшон спал. И Син увидел печаль бед на юном лице с прозорливыми взрослыми глазами. Но, вместо того чтобы спросить, что тревожит девушку, он придвинулся ближе. Она без слов бросилась на другой конец лодки и прошипела, что ей предпочтительнее сгинуть в воде и оставить его на середине глубоководной реки, чем уступить незнакомцу, пусть он и богат. На другом берегу маячили необжитые земли, за которые не нужно было даже убивать соседние племена, а следом – прерывающаяся граница с Сиппаром, запретным городом с закрытой душой. А Син вместо честолюбивых соображений с удивлением взирал на гордую чужеземку, удивляясь ее разборчивости. Молодые девушки в его окружении не были столь щепетильны, да и ничего им не запрещалось. В отказе он узрел не чистоту помыслов и даже не взбалмошность, а большое чудачество. Молча они причалили к суше.

Но Син вернулся. Что заставило настороженную девушку пойти за ним, он понимал интуитивно, опасаясь ошибиться. Его и самого сразила невыносимость затворенного уклада этих окраин и взгляды людей исподлобья. Уже тогда его подтачивала мысль, что она с ужасом не оглядывается за плечо.