На праздниках весны, засыпанных лепестками, горожане вкупе с необузданным весельем вспоминали, что на заре племен жил на этих землях мудрый старейшина, которому удалось не мечом, а уговором, лестью и обещанием выгоды объединить несколько крупных селений в одну процветающую область.

Когда стал он стар и немощен, пришла пора решать, кому передаст он свой титул и деревянный жезл как атрибут нарождающейся власти. Были у него сын, занятый лишь застольями и погоней за доступными женщинами, и дочь от рабыни, цепкая и сообразительная, которую он признал, став ее хранителем. Повелел тогда старейшина, чтобы Умма боролась за престол в турнире наравне с братом. И выиграла она битву хитростью. Правительница пришла в неистовство и потребовала, чтобы самозванка отдала престол законному наследнику, ее сыну. Но воспротивилась Умма, а отец ее лишь посмеивался, гордясь своей нежданной дочерью и сетуя втайне, что рождена она не от жены по договору. Под влиянием жены разделил он земли на две части, меньшую отдав дочери. На большей части мать и сын создали свое государство Сиппар, а на умеренности выросла Умма, блистая уважением к зодчим и писцам и каждого своего жителя силясь одарить по заслугам. Оставшееся неравенство должно было стереть царство теней, где перед Марту уравнивались все, а подношения богу не имели веса.

Умма в своих владениях разделила духовное и военное ремесло, заявив, что женщинам не полагается касаться власти в самом низменном ее понимании, ибо является женщина избранной богами для материализации идеи любви и будущего. Поэтому отныне жрицами смогут быть только женщины, как чувствительные к ритму вселенной и отдающие свою кровь в дар богам. На самом деле Умма, выросшая с идеей, что так и суждено ей будет всю жизнь лишь взирать на пеструю толпу, боялась, что, отдай она власть женщинам, мужчины отвоюют обратно лакомые места, и женщины города потеряют даже то возвышение, которое она выторговала для них обтекаемыми речами.

Брат правительницы, не разбирая механизмы функционирования и потребности государства, тем не менее, не думал отказываться от привилегий, которые нес за собой трон, да еще и получил мощную поддержку знати, не способной смириться с происхождением Уммы. Памятуя об этом, установила Умма новый порядок наследования, чтобы никому не досталась ноша не по способностям, и никто, будучи слабым и ведомым, не стал разменной монетой в параде чужого честолюбия. Всю жизнь опасавшаяся, что Сиппар отберет свои земли обратно, Умма прожила мало и не смогла позволить себе роскошь отказаться от армии, как изначально желала, но люди с теплотой вспоминали свою рассудительную и скромную правительницу.

После церемонии Амина приблизилась к Лахаме. Она уже не робела перед назидательницей, ореол сияния осведомленности которой становился понятнее с каждым священнодействием. Как остальным девам, Амине не приходилось ютиться в узких комнатках при храме и конкурировать за лучшие куски в похлебке, а, значит, у нее оставалось больше сил на осмысления манерных выбросов Лахамы. Амина замечала порой, что она оторвана от земли больше других юных жриц, и задавалась вопросом, не повредит ли ей это, если придется бороться за положение при храме.

Пышно и пряно распласталась ночь, пропитанная взвесью испарений с листьев. Спокойная желтизна вкрапилась в массив отделки стен. Лахама блистала плечами, поведенными будто оливковым маслом лучшего отбора.

– Откуда этот танец? – с почтением, лишенным заискивания, спросила Амина, оставив руки на талии. Лахама при всей своей отрешенности не пресекала выражения почтения к себе, а лишь наблюдала за ним, ведя пальцами по лепесткам расшитого халата, спадающего к фигурным пальцам ее длинных ступней.

– Я всю жизнь принадлежу этому храму. Было время усовершенствовать некоторые моменты. Главное же здесь… захватить воображение наблюдающих.

Лахама чарующе улыбнулась почти без спеси, которую Амина – одна из немногих – прощала ей. Зубы ее были вычищены кристаллической содой – жрицам не допускалось общаться с богами грязным ртом.

Притягательность ее убежденности контрастировала с вспышками мрачности, которой она будто забивала окружающих. Амина кололась об ее утвержденность в каждом проявлении и все ждала, когда минет этот отравляющий поток взглядов, которые Лахама не собиралась пересматривать.

– Неужели речь здесь более о зрелищности, чем об истине?..

– Удивленный человек быстрее поверит в плетеные другими истории. Быть может, и основывающиеся на зачатках правды. Это мы и делаем. Шлифуем мифы подобно тому, как мастера обтачивают камень крутящимся кругом…

– А мифы о реке ты тоже шлифовала?

– Есть ли та река и была ли в начале времен?.. Быть может, это лишь протоисточник сознания человечества, незримое объединение, от которого мы видим только блики и принимаем это за собственные воззрения. Настолько простые объяснения вполне возможны по мере того, как, продвигаясь в развитии, мы забываем свое начало. А потом выдумываем его, замещая забытое.

Амина в восхищении от этой фривольной мысли даже стала тише дышать.

– Мифы говорят, что река есть.

– Как ее понимаешь ты?

– Как место, где хранится вся знакомая человечеству информация, иногда причудливо закатанная в неразборчивые знаки, которые невозможно расшифровать… У берега ее можно постичь все науки, не читая табличек. Древняя проекция, которую можно прочитать воображением, а не глазами, и узнать, что на самом деле в глубине темных веков, прочувствовать и увидеть в подробностях. И так же записать в это поле свои мысли, чтобы кто-то далекий прочитал образы, а не глухие слова.

Лахама зачарованно улыбнулась, склонив голову набок.

– Много я слышала о реке от разных людей, и каждый добавлял что-то свое… Мифы говорят достаточно, но их слепили из подручных материалов такие же, как мы, мечтатели. Не занятые на посевных работах. Наше существование – и есть та самая назидательная сказка, из которой затем творятся мифы. А что если есть где-то на земле еще общество, подобное нам, где все совсем иначе?

– Кроме нас нет на земле столь же преуспевших обществ, – неуверенно ответила Амина, вспоминая о бирюзе и легчайших нитях из загадочных краев, откуда приплывали храбрые мореходы с восхищением и азартом в глазах. Поговаривали, что нити эти добывают из жирных червей, которых чужеземцы берегут и никому не показывают.

Лахама приподняла уголок рта, который расплылся эластичными волнами ее кожи.

– А за пределами земли?

В детстве Амине казалось, что за пределами этих выжженных земель, изредка обтекаемых раскатами рек и деревьев, встречаются лишь единичные путники из соседствующих селений. Влекомые сюда на свет башен и онемевшие от восторга, потому что у них не бывало монументальных построек и роскошных садов, высаженных в центре города и регулярно орошаемых искусственной системой. Им не с чем сравнить, даже представить, что такое может создать человеческое воображение, подкрепленное материальным благополучием. Но ведь путники эти где-то рождались, кормились и набирались сил для долгих странствий… Путники были родственны им, и при том совсем иными, иначе размазывающими на керамике путь многих поколений. Давно Амина читала, что их предки воспринимали землю как плоский диск с их жилищами в окаймлении гор и были поражены, когда увидели других людей, пришедших невесть откуда и говорящих на тарабарщине. Чужие земли в Умме до сих пор назывались так же, как нижний ярус миров их пантеона. Ее земляки с трудом называли пришлых людьми.

– Еще не заразили мы остальных своим укладом, как проказой. Не успели переплыть моря, чтобы привезти на другой берег готовые парадигмы того, как живем мы. Чтобы они отринули свои традиции и полностью переняли наши, – будто уяснив ход мыслей Амины, произнесла Лахама.

– Моря? Несколько?

– Откуда нам знать о том, чего мы не можем видеть?

– Окружены мы одним океаном…

– А небесная твердь разделена на семь сфер, – Лахама постепенно теряла свою насмешливую разморенность. – Тебе пора понять, что для вершины человечества доступно чуть больше. Для чего ты пошла в жрицы, если верила в эти россказни? Неужто чтобы только не рожать детей или богов любить, как недосягаемых мужчин?