— Да, но, может быть он… — протянула она и остановилась, задумавшись, а потом, придя в себя, продолжила более уверенным тоном — Я не знаю, Юэла, что с ним, но ты не видела его тогда, когда Арно сказал, что ты погибла. Я не видела его таким.

— Что с ним было? — глухо спросила Юэла.

— Отчаяние, — одно слово, а так хорошо описало абсолютно всё, что нужно было. Юэла признавала: она не хотела, чтобы все обернулось именно так.

Но она бессильна.

***

Смотря вслед уходящей Картрайт, так вовремя уводящую упрямую Роджерс из его поля зрения, Аккерман нахмурился.

Он даже не думал, что доживёт до хотя бы каких-нибудь перемен в жизни человечества. В итоге дожил до такого. И разрушение новой стены, и разоблачение церкви. Как бы он не хотел быть свидетелем массового геноцида, но, видимо, это ему и светит.

Аккерман вернулся в палату и подошёл к большому окну с теми самыми убогими занавесками, из-за которых ему трудно было уснуть этими ночами.

А может быть, дело и не в занавесках…

Три дня. Всего-навсего. Он думал, что пребывание в больничном крыле, сколько бы оно не длилось, покажется ему вечностью. Той самой, из-за которой он готов будет удавиться от скуки. Да, он, может быть, немного отдохнул, а потом бы всё равно удавился… Потому что все знают, что память для солдата намного страшнее, чем смерть. Он бы вспоминал всё с мельчайшими подробностями, переживая свою жизнь снова и снова.

Но эти дни не показались ему вечностью. Даже наоборот, они были слишком короткими. Слишком незначительным затишьем перед бурей. И Аккерман прекрасно знал, почему ему было так просто находиться здесь безвылазно. Рядом с ним был человек, с которым можно было поговорить. Нормально поговорить. На абсолютно любые темы.

Человек, который скажет что-то, когда надо, и замолчит в нужный момент. Который, если нужно, будет говорить бесконечно, а если нет, то выразит мысли кратко и лаконично. Который открыл слишком много личного ему, Леви, и которому он в ответ тоже рассказал то, о чём почти никому не говорил. Картрайт разговорила его. Наверное, так и беседуют друг с другом нормальные люди.

Иногда её голос убаюкивал. Один раз он даже заснул, когда она что-то рассказывала. Потом Юэла долго подкалывала его по этому поводу.

Картрайт действительно везде носила с собой покой. Он зародился рядом с ней тогда, когда никого больше не осталось, и был её верным спутником. И она никого не подпускала ближе, чем его. Ни Лиану, ни Коула, ни Мэри.

Но кажется она действительно пустила к этому покою его, Леви. Она доверила ему слишком личное пространство вокруг себя.

Или ему только показалось.

Но она что-то открыла внутри него. Аккерман больше не мог это отрицать. Она нашла внутри него человека, которого он прятал так долго, что и сам забыл о его существовании.

Он посмотрел в окно. Она стояла там, о чём-то разговаривая с Роджерс. Забавно, они с последней чуть было не разругались только что, в коридоре, словно маленькие дети. Аккерману казалось, что Мэри просто пыталась ослабить давление, которое, как она думала, оказывалось на Картрайт. Она же не знала, что его грубый тон никак не действует на Юэлу. У неё слишком хорошо выработался иммунитет к его приказам.

Леви понимал Мэри с этой потребностью кого-то от чего-то оградить. Он и сам, почему-то, страдает от этого с неопределенного момента.

Его взгляд бесцельно блуждал по розовому небу, по полуразрушенному городу, ставшему таким из-за их провалившегося плана. Аккерман мысленно постарался хотя бы приблизительно определить количество невинных жертв.

Но получалось плохо. Эрвин ничего про это не говорил. Взгляд снова упал на Картрайт и Роджерс. Юэла заметно похудела за неделю, пока лежала здесь. И, будто бы, стала ниже. Или просто была настолько слаба, что не могла ровно держать спину. И этот человек так отчаянно рвётся в бой.

Девушки разошлись, и Юэла зашла обратно штаб.

Аккерман медленно отошёл от окна, направившись к аккуратно повешанным на стул блузке и пиджаку, снимая их и надевая на себя.

Через несколько минут дверь за его спиной со скрипом открылась. Леви неспешно обернулся. Юэла стояла, оперевшись плечом о дверную раму, и задумчиво смотрела в пол.

— Уже собралась? —нарушил Леви гнетущую тишину. Юэла прикусила губу, но ничего не ответила, витая где-то в собственных мыслях. Леви ещё несколько секунд терпеливо подождал, а потом, повысив голос, позвал её снова:

— Картрайт.

— Я слышу, — отрывисто отозвалась девушка, нахмурившись. —Собралась.

— А что, долго доходит? — резко спросил он. Ему самому не понравилось то раздражение, с которым он говорил сейчас с ней. Потому что оно было адресовано совсем не ей. Оно вообще никому не было адресовано. Однако Юэла не обратила на это никакого внимания. Уже привыкла и к его грубости, и к оскорблениям.

— Просто… я всегда так хотела стать свидетельницей хоть каких-то перемен в этом мире, — неуверенно начала Юэла, не поднимая головы. — А теперь…

Она запнулась. Смятение мелькнуло в её уставших глазах и прозвучало в тихом голосе.

— А теперь? — переспросил он, смягчив свой тон настолько, насколько было возможно. Она подняла на него лицо. Измотанное и бледное.

— А сейчас я не хочу, чтобы что-то менялось. Мне…

Она колебалась.

— Страшно? — закончил за неё Аккерман, выгибая бровь дугой.

— Нет! — живо возразила она. — Просто от этого на нас наваливается такая огромная ответственность. Разве мы сможем столько выдержать?

— Всё-таки страшно… — заключил Леви. Юэла сделала выразительную паузу.

— А тебе разве нет? — поинтересовалась девушка. Конечно же страшно. Он тоже боялся. За своих людей, за весь мир.

— Да, — признался Аккерман. — Но не за самого себя.

— Но я и не имела… — непонимающе начала Юэла.

— А тебе как раз-таки не мешало бы поволноваться за саму себя, — прервал её Леви. Картрайт нахмурилась и шумно втянула в себя воздух.

— Что? —протянул Аккерман, заметив скорую перемену на её лице.

— Ты ведь сам мог погибнуть тогда, — заявила девушка. — Когда спасал меня.

Мужчина промолчал, отвернувшись от неё. Да, он мог. Но это был единичный случай. А она делала это постоянно.

— Разве тебе приятно находится в стороне от этого? Особенно в это время, — запальчиво спросила Юэла. Кажется, что все сомнения в один момент рухнули, и то, о чём она не хотела говорить, вырвалось наружу. — Хочешь сказать, что сейчас они смогут без нас обойтись? Ты просто так оставишь их?

Картрайт могла бы и не говорить этого. Она прекрасно понимала, что Леви самому трудно смириться с этим, а девушка только подсыпала соль на рану.

Мужчина сжал челюсти и мгновенно обернулся. Конечно, именно об этом она и хотела его спросить. Именно это терзало её сейчас. И его тоже.

Знала бы Картрайт хотя бы половину из того, что сейчас терзает его…

— Я тоже не хочу быть в стороне. Но Картрайт, подумай своей башкой и задай себе вопрос: чем могут быть полезны два раненых, слабых солдата? — грубость возвращалась. Как хорошо, что обычно Юэла была покорной, потому что эта её редкая мятежность выводила из себя. Леви прожигал её взглядом.

— Я не слаба, — твёрдо отозвалась Юэла, ещё сильнее нахмурившись.

— Конечно… — издевательски протянул Аккерман, приблизившись к девушке. — Ты даже стоять ровно не можешь, не оперевшись на что-нибудь. Даже на лошадь без происшествий не заберешься. Оставь уже свою упёртость: здесь и без неё проблем хватает.

Юэла тут же выпрямилась, воинственно вонзив в Аккермана свои большие, тёмно-зелёные глаза и скрестив руки на груди. Она была до смешного похожа на упрямого ребёнка, заверяющего мать в том, что он уже не болен и может идти гулять с друзьями.

Конечно, у Юэлы были более благородные цели, которые Леви прекрасно понимал, но это сравнение так хорошо подходило сейчас к ней, что Аккерман едва сдержал себя, чтобы не усмехнуться. В ней всё ещё осталось наивное детство, которое и отличало их друг от друга. Потому что у него детство было куда безжалостнее, чем у неё. Если у него оно вообще было. Если это можно назвать детством.