Интересно, почему они так мало пересекались раньше? Может, она была так сильно ослеплена своим счастьем, чтобы замечать таких серьезных и смурных людей.

А потом она сама стала такой же. Потом она стала открывать в других людях все больше и больше. Видеть в них разные стороны и разбираться в них.

— Я бы рада, сэр, но…– Юэла осеклась.

«Но что?»

Девушка вздохнула. Она не знала, как закончить предложение. Её взгляд оставил унылый, зимний пейзаж за окном и сфокусировался на неприметном отражении на окне. Она увидела, что Леви стоял, безучастно глядя в небо.

Туда никогда не смотрят просто так. Смотря на небо, люди, замолкая, вспоминают о чём-то прошедшем, думают над настоящим, мечтают или гадают о будущем. Девушка молча смотрела на Аккермана через отражение в стекле и пыталась прочесть его мысли.

А его мысли то улетали далеко назад, ибо их причина была в далёком прошлом, то останавливались совсем рядом, так как их причина стояла рядом с ним.

Что ей сейчас сказать?

Он знал, что ничего не будет хорошо. Знал, что её всё равно будут осуждать, и он не сможет ни её, ни себя, ни кого-то другого защитить от этого.

Сказать ей, чтобы она держалась?

Абсурдно и смешно. Она и так держится прекрасно.

— Пойдём, у тебя нет выбора, — сказал он резко, убрав руку с её плеча и, развернувшись, зашагал из её комнаты. От такого скорого окончания этого странного, но вместе с этим по своему светлого и умиротворённого момента, на душе снова стало тоскливо. Юэла посмотрела ему вслед.

Но Леви обернулся на неё в дверном проёме.

От её печального взгляда на сердце стало тяжело.

«Чего ты хочешь от неё, Леви, она ведь женщина.» пронеслось у него в голове. «Она чувствует гораздо больше, чем ты».

— Пошли, — его голос смягчился.

Юэла тяжело вздохнула и послушно поплелась за ним.

Он знал, что она не покажет своей слабости на людях. Как бы ей больно не было, она не откроет этого никому.

И, как казалось Леви, даже Лиане или Мэри.

Она оставит это внутри себя.

***

Каждый год одно и то же… Одни и те же лица. Одни и те же голоса.

Первой в строю ехала военная полиция, любимчики народа.

За ними шёл гарнизон.

Потом разведкорпус. И когда перед глазами людей проплывали тёмно-зеленые плащи с синим и серебристым крыльями на спине, голоса затихали.

Повисала тишина, наполненная самыми различными эмоциями.

Кто-то замолкал в немом восхищении, кто-то с траурным сожалением, а кто-то со звенящим презрением. Но ступор заканчивался, и до разведчиков все-таки долетали упрёки, бьющие в самое сердце. И, хоть последняя вылазка разведчиков сильных потерь не понесла, людей это не успокоило. Они всегда чем-то недовольны.

И разведчики проезжали мимо под аккомпанемент восхищённых, детских голосов и презрительных, грубых укоров.

И не сложно догадаться, чего было больше.

— Смотрите! Это же командующий Аккерман! — восторженные возгласы вокруг. Леви устал от них так же, как и от упреков.

Как будто он был жалким экспонатом в музее.

Леви невольно оглядывался на свой отряд, который медленно продвигался на своих лошадях за ним. Старшие войска были последними.

Замыкали это шествие.

Его воины держались величественно.

Взгляд задерживался на Картрайт.

Как он и предполагал, она такая же гордая и непоколебимая, как всегда. Такой же величавый взгляд и вздёрнутый подбородок.

И, с облегчением, Леви оборачивался обратно.

Армии надо было проехаться по всем закоулкам этого маленького мира. Самый длинный и скучный день в году. Кажется, единственным плюсом того, что стену Мария пробили, это то, что не приходится теперь проходить и по её городам.

Вдруг шествие остановилось. Слегка взволнованный шёпот пробежал по рядам солдатов. Такого почти никогда не было. Видимо что-то впереди не давало им проехать. Были моменты, когда солдаты падали в обморок во время парада, но ради этого всё прохождение не останавливалось.

Леви раздражённо вздохнул.

— Извините, сэр, препятствие на дороге, — виновато сказала какая-то девушка из развед-корпуса, как будто это она была ответственна за эту заминку.

— Картрайт, ты слышала, передай назад, — сказал Аккерман громко, вполоборота поворачивая голову на девушку.

— Есть, сэр, — отозвалась Юэла и, обернувшись, передала новость Коулу.

— Картрайт? — шепот пробежал теперь по рядам публики.

— А-а-а, та самая Картрайт, — гадко выплюнул какой-то толстый мужчина.

В этот момент Леви как будто почувствовал напряжение Юэлы, и против своей воли напрягся сам.

Сейчас начнётся…

— Сначала всех своих подчинённых угробила, а теперь припёрлась сюда, гробить лучших воинов. Недолго осталось командиру Аккерману, — кряхтел он, отвратительно растягивая слова и хмыкая после каждого предложения.

Где-то злобно засмеялись.

Леви бросил на него убийственный взгляд.

«Заткнись!» кричало внутри громким басом. Ему не хотелось потом смотреть на то, как она молча ходит по коридорам их штаба, и вспоминает бред какого-то пьяницы, принимая это слишком близко к сердцу. Не хотелось винить себя за её состояние. Она бы, конечно, не обременила его своей болью, но Леви сам сделал бы это.

Ему хотелось защитить всех солдат от этого, и её в том числе. От очередного срыва, очередного приступа новых, тяжёлых раздумий.

Он устал от того, чего не может изменить. На что не может повлиять. Не в его власти отгородить подчинённых от эмоционального давления.

Ведь он сам, хоть и не показывает, страдает из-за всего этого. Он привык скрывать все от других, но он не может скрыть всего от себя.

— Смотрите-ка на неё! — не унимался пьяница. — Умирайте все за неё, ей насрать. Брата и друзей похоронила, и как ни в чём не бывало сидит тут на лошади, как на грёбаном троне, а мы тут голодаем!

Он уже кричал, срывая горло на совершенно несвязанные друг с другом фразы. Он вымещал злость на неё, когда она распространялась на всех воинов сразу.

А Леви ведь тоже когда-то вымещал на неё свою злобу на себя. А теперь пытается защитить её от этого. У Картрайт способность появляться не в том месте не в то время.

Слёзы и крик узлом завязывались где-то под горлом, но Юэла не могла сдаться и выплеснуть их. Она делала вид, что не слушала, хотя дураку понятно, что она всё слышит.

Но с каждым его словом становилось всё больнее.

Этот жердяй ведь был прав.

Она убила всех их. Ради нее пожертвовал своими жизнями её отряд. Она не смогла спасти своего брата и подруг. Она не смогла убить Кенни Аккермана, прежде чем он выстрелил в Эмина. Это была страшная, грубая правда.

Боль, обида, злость на саму себя. Они возвращались. Снова. Мужчина не унимался, говорил всё большие оскорбления.

Леви обернулся на неё, стараясь больше не слышать того пьяницу, которого пытались оттолкнуть уже простые люди.

Юэла спокойно подняла взгляд на него. В них читалась едва скрываемая мольба о помощи.

А что он мог сделать? Тем более на виду у всех.

Девушка быстро опустила взгляд, будто тоже поняв это. Оставалось лишь мириться с этими словами.

Мужик захлебывался от злости.

— Бесчувственные овцы! А ты просто проклята! И всё, к чему ты прикасаешься, умирает!

Эти слова были апогеем…

Апогеем терпения всех троих.

И пьяницы, и Юэлы, которая забыв о притворстве, резко обернулась на того, …и Аккермана.

— Закрой рот! — грубо бросил Леви в сторону пьяницы. Минутная тишина.

Все смотрели на него.

Юэла со страхом уставилась на командира. Что он делает? Пользуясь моментом, она глубоко вздохнула, пытаясь усмирить бушующие эмоции.