— Локье сказал, что они выпустят «Ворон» из сектора. Подумай, это можно как–то использовать?

— А что эти гады всё–таки делали на Плайте? — влез я.

— Да если бы кто знал. Но ты так и так всё им капитально испортил.

— Колин, мне нужно сначала на «Зигзаг», у меня там парнишка и два пилота. Забросишь меня? А оттуда я сам.

Дьюп выразил согласие едва заметным движением век. Он снова ушёл в себя весь, и даже уши не торчали. В этот раз и я всё никак не мог выйти из комнаты с чёрными кошками. Мне тоже казалось, что со всей этой историей что–то неладно. Что недопоняли мы чего–то важного.

Я совсем забыл про капитана «Зигзага». Когда мы попросили принять шлюпку, дежурный позвал его к экрану.

Капитан был человеком выдержанным, и глазами не захлопал, конечно, но удивление на его лице прочесть можно было.

— Не ждали меня обратно? — улыбнулся я.

— Не ждал.

Капитан видел рядом со мной Колина, больше пищи для размышления мы ему не дали, но заметно было, что он ожидал другого конца этой истории.

Всё в порядке, — успокоил я его — Я бы хотел поблагодарить вас за помощь и забрать моих людей.

— Пилотов и мальчика? Пилотов я отправил в госпиталь, у одного точечные кровоизлияния по всему телу, а второму нужен психотехник… Мальчика, как вы и просили, мы отвезли на «Ворон». А «двойку» вашу техники привели в порядок только что, вы можете её забрать.

Я обернулся к Дьюпу:

— Тогда я, наверное, заберу шлюпку и вернусь на корабль. Ты вниз?

— Не нравится мне всё это, — сказал Колин, — когда экран «Зигзага» поляризировался, и мы пошли на сближение.

— Мне тоже не нравится. Я бы хотел оставить «Ворон» здесь, слишком большая мишень, и махнуть прямо на шлюпке. Но Лес с трудом находит общий язык с Келли, как бы у них там чего не вышло.

— Лес?

— Мальчишку подобрал в своё время на Аннхелле. Сейчас ему лет девятнадцать, примерно, наполовину грантс. Хотел оставить у Н'ьиго и не получилось.

— Я заберу мальчика. Лети, если хочешь, так. Но будь осторожнее.

Я кивнул.

Очнулся я окончательно оттого, что не смог потянуться. Дернулся раз, другой и понял — что–то держит. Судя по тяжести и холоду — железо.

Открыл глаза — оно, родимое.

Распят на стене я был тщательно и с любовью. Запястья аккуратно обмотаны специальной прорезиненной лентой, чтобы наручники не сорвали кожу. Я смотрел на эту ленту, и понимал, что основательно влип. Такая тщательность выдавала и замысел и умение.

Впрочем, гадать, кто это так постарался, не приходилось. За моим «пробуждением» следили двое: один темноволосый, с узкими глазами и длинным торсом, одетый вычурно и не по–нашему, и второй — короткорукий и кругленький, в мешковатой кофте с застежками спереди и слишком узких брюках.

Я не помнил, кто это, не помнил, где я… Воспоминания обрывались на том моменте, когда я отстрелился от «Зигзага» и…

— Приветствую, капитан, — весело сказал узкоглазый на стандарте, и его раздвоенный кончик языка с пирсингом–бриллиантом, коснулся нижней губы.

Алаец!

Тэмо а тори и все его три матери! Откуда здесь алаец?

— Не имею чести знать, — сказал я, радуясь, что язык повинуется, несмотря на сухость во рту. Фраза была двусмысленной и, если вдуматься, оскорбительной тоже — слова «честь» и «алаец» совместить без наличия иронического подтекста было невозможно.

Я испугался, но как–то умеренно. Видимо, подсознание полагало, что случались ситуации и похуже. А может, оно ещё что–нибудь там себе полагало, не ставя пока меня в известность?

— А может, и не надо меня знать, капитан? — рассмеялся алаец, и его «змеиный» язык снова быстро коснулся нижней губы. — Кто меньше знает, живёт хоть на час, да дольше.

Толстенький захихикал. Лицо у него было неприятное, и глядел он на меня с брезгливой опаской.

Алаец же улыбался искренне, а смотрел с обожанием. Он любил меня, как любят гиены отданное им на растерзание тело. И, судя по блеску в глазах, предвкушал уже, что может сделать со мной, потому был по–своему рад мне.

— Хотя… тебе уже нечего терять, капитан! Ты теперь — только «мясо». Моё «мясо». Я счастлив приветствовать тебя на флагмане «Хайор», по–вашему, «Коготь». А я — Бризо. Ты про меня не слышал, вы, имперские, только себя и слушаете.

«Хайор» — название алайское. Но — здесь? Откуда?

Алайцы, если я правильно помнил, жили где–то на окраине южного сектора Империи. В дэпах писали, что это отвратительные гибриды людей и жесткого излучения своей звезды. Хэд, слово, каким мы ругаемся, именно алайский бог. И это у них «вначале мира были боль и тьма». Алайцы жестоки не так, как мы, а для собственного удовольствия. Всё. Больше я ничего и не знал, пожалуй.

Бризо, пристально вглядывавшийся мне в лицо, расхохотался:

— Проклятые мутанты, да, капитан? Ой, мы проклятые. Аж самому страшно.

Он шагнул ко мне, беззастенчиво разглядывая меня и оценивая моё тело в каких–то своих единицах.

Я был практически раздет. Руки и ноги прикованы к усиленной стальным листом стене. Кроме наручников меня держали предохранительные ремни поперек груди и на поясе.

— Хорош! — Бризо с удовольствием хлопнул меня по бицепсу. Рука у него была сухая и шершавая, покрытая микроскопическими чешуйками. — Ты даже не представляешь пока, капитан, что я могу с тобой сделать, — по его телу пробежала судорога удовольствия, видно он что–то вообразил себе. — Сначала мы тебя чуть–чуть разогреем, чтобы узнать, что ты любишь? Да, радость моя?

Он подошел к длинному столу, я не мог видеть, что там, но вернулся он с бичом. Или чем–то вроде, я так и не научился разбираться в этих старинных средствах для избиения себе подобных.

Потом Бризо отстегнул ремни, поддерживающие меня, чтобы не мешали.

— Ты в туалет не хочешь? — спросил он неожиданно. — Я бы не хотел портить первое впечатление. — Нет? Пшаки, проверь его.

Толстяк подошел ко мне с приспособлением, похожим на прививочный «пистолет», и стал водить по телу, ставя кое–где крестики маркером. Искал болевые точки, наверное.

— Шевелись, чего возишься?! — и Бризо поддел толстяка рукояткой кнута, вызвав звонкое верещание.

— Нам велели достать твой мозг, капитан, и отослать его хорошим умным людям. А тело им не нужно. Радуйся мне. Пока ты меня забавляешь — ты целый.

Бич свистнул и лёг плоско, вызывая больше жжение, чем боль. Бризо не хотел портить мне кожу. Он просто вот так размышлял, как извлечь максимум удовольствия.

Я молчал и не дёргался. Чем больше я реагирую, тем больше удовольствия получит это змеиное отродье. И я его не боялся. Боль я перетерплю, а будущее меня почему–то не напрягало.

— Умница, капитан, мы с тобой поладим. А вот так? Так больнее, да? — по лицу Бризо было видно, что ему просто здорово — зрачки расширились, глаза блестели. Он был как под дозой.

Нужно вспомнить, как я сюда попал. Я отстрелился от «Зигзага»… Но Бризо мешал мне думать.

Он бил увлечённо, но от того менее технично, чем ему хотелось бы: рука у него дрогнула, кожа лопнула над ключицей…

Алаец выругался и украсил меня ещё дюжиной симметричных ранок, играя бичом и так и этак. Лицо его кривилось. Он потерял настрой, в раздражении отшвырнул орудие пытки и обернулся к толстому.

Толстый шустро порысил в невидимый мне угол.

Пискнул коммуникатор. Но Бризо не обратил на него внимания, а Пшаки подойти боялся. Коммуникатор выдал ещё две или три трели и заткнулся.