— А ну–ка разводи их! — сказал Локьё. — Это что мы будем делать с двумя психами сразу?!

— Ничего, я справлюсь, — усмехнулся Дьюп. — Мастер Эним предупреждал меня.

Сердце моё стучало, грозя вырваться из груди.

— Ладно, — вздохнул Локьё. — Пусть дети погуляют, они давно не виделись. А мы поговорим с тобой вдвоём, как тебе и хотелось. — Слышали?! — взревел он так, что мы отшатнулись друг от друга. — Марш отсюда! Оба! Я с вами позже… — он вдруг улыбнулся — поговорю.

Энрек дернул меня за руку, и мы вывалились в коридор: мокрые, ошарашенные и, в общем–то, радостные. По крайней мере — я ему обрадовался точно.

— Отойди, меня сейчас вырвет!

Энрек повалился спиной на переборку и замер, задрав голову.

— Не вырвет, — сказал я равнодушно озираясь. — Не сумеешь.

Дежурный боец поглядывал на нас от коридорной развязки. Идеально белые полы наводили на грустные мысли об их ежедневной обработке.

Энрек подышал–подышал и покосился на меня.

— Это с чего вдруг?

— Слишком интеллигентен, чтобы блевать на всеобщем обозрении.

Я издевался, но с весьма серьёзным лицом. И он не сразу понял, что я шучу. А когда понял — приступ прошёл. (Дарайя учила, что приступ тошноты или икоты можно снять каким–нибудь выбивающим из ситуации предложением. Ну я и попробовал).

Энрек понял, конечно, что это подначка, выругался. Потом рассмеялся.

— Где я — это я вижу, — сказал он, вытерев платком лицо. — Но что я тут делаю — кто бы сказал?

— А на меня–то чего смотришь? — фыркнул я. — Нашёл, у кого спрашивать.

Я тоже был основательно мокрый, по вискам — просто бежало. Но платков не носил.

«Леденящий» дёрнулся, дрожь пошла по палубе. Крупный метеорит, скорее всего, ударил в щит. Но Энрек оглянулся на дверь каюты отца.

Я не выдержал, расхохотался.

Иннеркрайт помотал головой:

— Помню, как я… На Тайэ себя помню. И смутно — как в шлюпку садился. И всё.

— И чего там, на Тайэ? — спросил я лениво, зная, что Энрек не расскажет.

Мне докладывали вкратце, и я жутко хотел знать, неужели случившееся — правда? Но вопросов он от меня не дождется.

— Там хорошо. Весна, любовь…

— У кого любовь? — удивился я. — У вашугов?

— И у вашугов — тоже, — мечтательно протянул Энрек и губы его разъехались в улыбке.

— Есть хочешь, влюблённый вашуг?

— Хочу.

Он продолжал улыбаться открыто и наивно, и лицо его стало моложе.

— Тогда пошли. Я помню, где тут столовая.

— Нам с тобой столовая не по рангу, — пробормотал Энрек, всё ещё улыбаясь.

— Пошли, давай. Я есть хочу, а не стюарда дожидаться. Сами возьмём.

— Простой ты, капитан. Демократичный, блин… — протянул иннеркрайт, но глаза блуждали, и губы были полуоткрыты.

— Ага, и пинка кому–нибудь сейчас пропишу, для морально–нравственного лечения.

Я толкнул его. И не легонечко, а во всю дурь, и попытался сделать захват. Мне очень хотелось покататься с ним по полу, а вмешается дежурный — и тому наваять по загривку. Если бы Энрек сейчас поддержал игру, растаскивать нас точно пришлось бы Дьюпу. Но иннеркрайт извернулся, как кот, и шутливо поднял ладони, сдаюсь, мол. И кивнул на бойца, который взирал квадратными от усердия глазами. Воспитание в инженере победило: он встряхнул головой и быстро пошёл по коридору в сторону офицерской столовой. Я в два прыжка догнал его и зашагал рядом.

На «Леденящем» мне уже кивали встречные. Я отвечал.

— Ты тут, как дома… — удивился Энрек.

Хотелось говорить с ним, но я молчал. А он продолжал улыбаться как бы про себя. Что его так развеселило на Тайэ? Не думал я, что там весело. И вообще что–то с ним было не так. Он изменился глубоко, но неуловимо, как солнечный луч, скользнув по лицу, выявляет вдруг скрытые черты. Неужели, история с хайборами — правда? Я покосился на него.

Иннеркрайт загружал с раздачи третью порцию мяса, жадно взирая на четвертую.

— Отдай, обжора, — сказал я, перехватывая тарелку.

— Руку откушу, — огрызнулся Энрек.

Зубы у него были белые–белые, а в голосе появились низкие, пугающие ноты.

У меня снова побежали по спине мурашки. Приятные такие, бодрящие.

Мы сели за столик в дальнем от входа углу, что не избавило от любопытных взглядов офицеров с «Леденящего».

Энрек впился в антрекот, щурясь от удовольствия. Какая–то часть его «я» продолжала соблюдать этикет, другой активно мешали столовые приборы. Он пару раз замер с кластерной вилкой в руке, явно забывая, что ей берут и разрезают мясо.

Антрекотов иннеркрайт нагрёб четыре порции. И ещё два последних бифштекса прихватил с раздачи. Я нагло забрал у него одну из тарелок.

— Ничего–то ты не боишься, — хищно ухмыльнулся Энрек. — А зря.

— Боюсь, — сказал я серьёзно. — Но не этого совсем.

— А чего? — поинтересовался он с набитым ртом.

— Я за Влану боюсь, — мне вдруг расхотелось шутить. — Даже смотреть на неё боюсь, как она там лежит в капсуле, не живая и не мёртвая.

Энрек перестал жевать.

— Влана — это девушка твоя? — он положил мне на плечо неожиданно тяжелую руку. — А у меня скоро котята родятся, или щенки. Я не знаю, как их называют. Да и не важно. Важно, что на Тайэ — ты напрямую часть всего, а не отделён от природы. Я иногда смотрю, как умирает от предрассветного мороза только что народившийся лист — и мне больно. Только — это другая боль. В ней сразу и радость тоже. Боль, что он умирает. И радость. Странно, правда?

— А как это бывает, когда ты..?

Он покачал головой.

— Это сам поймёшь. Не буду портить тебе удовольствия. Только не обольщайся сильно. Во всём в этом мире есть какая–то незаконченность. Потому что вокруг — жизнь. А законченность — это смерть.

Он похлопал меня по плечу и проглотил очередной кусок мяса.

«Нужно есть мясо», — думал Энрихе. В шлюпке кто–то сунул ему энергетический батончик из доппайка, и пепельный хайбор страдал теперь от резей в желудке.

С комкрыла Колин говорил без меня. Они о чём–то спорили: генерал Абэлис вылетел из капитанской потный и разгорячённый. Колин остался, и я вошёл.

Я бывал раньше в капитанской «Гойи». И сразу вспомнил её ненавязчивый уют: неброские сувениры, поражающие точностью работы, возле кулера — вышитое полотенце. Всё это я забыл, но вернул себе одним взглядом.

— Как ты понимаешь, Локьё будет вынужден отреагировать, — начал Колин без предисловий. Он стоял возле экрана и просматривал схемы межпланетного сообщения. — И, если операция затянется, вам не поздоровится.

Лендслер обновил экран и развернул диаграмму построения крыла. В чужом кабинете он чувствовал себя вполне уверенно. (Он вообще везде чувствовал себя уверенно, насколько я помнил).

— Дайего может отдать тебе восемь кораблей. А Локьё пропустит до Джанги. Дальше рассчитывайте только на себя. От Джанги до Тэрры — ещё один прокол. Вот здесь, — он протянул мне синийский кристалл, — всё, что мы знаем об обороне Тэрры. Но, если ты не уверен… — Колин помедлил и вдруг выключил экран, и сел напротив меня. — Ты должен понимать, Анджей, что это не приказ. Ты можешь отказаться.

— Ну да, — усмехнулся я. — Откажусь и что? Сам полетишь? Эта операция в моём духе, а не в твоём. В крайнем случае — отдашь меня под трибунал. Мне не привыкать.

— Я не об этом, — он покачал головой. — Ты должен понимать уже, что жизнью рискуют во имя чего–то. Здесь же мы всего лишь навязываем перемирие. Если выключим сейчас из игры эрцога дома Нарья, энергия сопротивления иссякнет. Содружество и без того последние два года ведёт себя вяло. Мы навяжем длительное перемирие, а там, я надеюсь, процесс слияния этносов продолжится. Он сам по себе силён здесь, на юге. Пассионарность высока только в районе Тэрры и в скоплении Альди, откуда родом сегодняшняя ветвь кровавых эрцогов. Энсель сделал очень рискованный ход, допустив прямое военное вмешательство в события, завязанные на колебательный контур. Нам удалось спустить ситуацию без отката. Таким образом, на плане физических событий образовалось случайное провисание причинных связей. Этакая неразорвавшаяся бомба в тылу врага. Я понимаю, что риск велик, но возможность устранить эрцога физически у нас есть только сейчас. Агескел рано или поздно придёт в себя и сумеет компенсировать полевую разбалансировку. Или он умрёт, и прореха затянется сама. Ждать нельзя. Другого шанса не будет. Ты понимаешь меня?