Фенрис коснулся щекой колена любовника и предупредительно проскользил пальцами по нежной коже ложбинки. Обычно это действие вызывало в нем жгучее нетерпение, граничащее с раздражением, которое с трудом удавалось подавить, но сейчас этого почти не было. Дориан не только принимал ласки, но и пытался ласкать в ответ, хотя ему очевидно было не слишком удобно. Но самое главное — то, что Фенрис испытывал впервые, — так это то, что этот маг умел делиться удовольствием, а не стремился добиться максимума при минимуме затрат. И если бы Фенрис сейчас мог размышлять здраво, непременно бы озадачился — зачем? Случайным любовникам ни к чему думать друг о друге.

Но Фенрис размышлять здраво не мог. Он сам прикрыл глаза, когда впервые вошел в тело любовника — пока еще пальцами. И даже смутно подумал, что у мага, несомненно, в Инквизиции любовника нет. И даже тот кунари, о котором говорила Сэра… Тут он решительно прогнал мысли из головы. Если бы у Дориана в любовниках был кунари, то растягивать его было бы незачем.

— Фенрис, — зачем-то позвал его по имени маг — и в этом коротком имени явственно прозвучал тевинтерский акцент. Точнее, даже не акцент. Имя просто прозвучало так, как ему положено звучать, а не так, как его произносили на юге.

Но и это сейчас отчего-то не вызвало отторжения. Наоборот, звучание привычной речи всколыхнуло… Нет, не воспоминания, но ощущения. Что-то из юности; из того периода, что для Фенриса навсегда был закрыт завесой тайны. И Фенрис повторил. Повторил то движение, что заставило любовника нарушить молчание, прерываемое только хриплым дыханием.

Дориан застонал — тихо, почти на одной ноте, но так нетерпеливо, что эльф с трудом удержался. Хотелось, чтобы любовник стонал в ухо; хотелось побыстрее унять мучительное напряжение ниже пояса, но Фенрис слишком хорошо знал, какие муки это может нести. И даже если потом, после пережитой боли, будет постыдно хорошо; даже если тот, кто тебя берет, окажется достаточно щедр… Потом не останется ничего, кроме опустошения и брезгливости. А потому, хоть и безумно хотелось ощутить магистра под собой, он сжал зубы и продолжил двигаться медленно.

Словно проклятая магия времени, секунды растягивались в года, пока продолжалась эта пытка. Фенрис чувствовал, что на спине, шее и висках проступает испарина, а руки, легко выдерживающие долгий бой с мечом, начинают дрожать, когда вдруг четко ощутил, что можно. Дориан, прикусывающий губу, как-то неуловимо подался вперед — хотя и раньше так делал, но теперь сомнений не осталось. Фенрис выскользнул, и, нащупав брошенную склянку, половина которой уже, конечно, пролилась на матрац, вновь плеснул зельем на пальцы.

Прикосновение к собственной плоти оказалось… Фенрис с трудом удержался от стона, выдохнув почти с рыком. Он и не предполагал, что настолько напряжен. Прикосновение собственной ладони принесло не только наслаждение, но и боль. Дориан приоткрыл глаза и сипло прошептал:

— Прости, — голос явно не повиновался ему. — Ты говорил, что у тебя давно никого не было, но я подумал только о себе. Конечно, думать обо мне — даже мне самому — необходимо и важно, но… Хочешь, я…

— Молчи, — грубовато отозвался Фенрис. — Чего я хочу, ты понимаешь. А я чувствую, чего хочешь ты.

— Всегда… — Дориан едва заметно усмехнулся, — ценил уверенных и сметливых мужчин.

И это тоже был комплимент. Фенрис не знал, чем на это можно ответить, поэтому просто оттолкнул склянку и подвинув бедро мага коленом, опустился сверху. По загривку пробежали мурашки, когда он краем глаза отметил, как по его предплечью скользнуло бедро. Дориан заранее изогнулся, прогибаясь в спине — и это стало последней каплей.

Фенрис опустился ниже, аккуратно притерся, помогая себе рукой, и качнулся вперед.

Любовник глухо охнул, но больше сдерживаться Фенрис не мог. Он придержал мага за плечо и одним движением вошел глубже.

Дориан почти до боли стиснул на его плече пальцы, но не попытался ни оттолкнуть, ни придержать. Наоборот, он прикусил губу и подался вперед, явно намереваясь закончить с самой сложной частью побыстрее. Фенрис одобрил такой подход и двинул бедрами резко, сильно, но, как ни странно, не чувствовал мстительности, даже когда маг поморщился, переживая, вероятно, не самые лучшие в жизни мгновения.

Пальцы на плече сжались еще сильнее — а потом вдруг резко отпустили. Дориан облизнул губы и куда мягче приобнял за шею, притягивая Фенриса к себе. Эльф одним толчком перенес вес с колен, опускаясь ниже и опираясь на локоть, и маг сразу отозвался на изменившееся движение. Веки Дориан опустил, очевидно наслаждаясь, а рука его взметнулась вверх, вплетаясь и путаясь в светлых прядях на затылке.

Фенрис обхватил его рукой под плечо, начиная медленное пока еще движение, и под пальцами ощутил тот самый шрам, о котором говорил маг. Это было почти что странно — у самого Фенриса шрамов на теле не было. Своим псам Данариус не велел портить собственность, а позже рядом был Хоук, который повсюду таскал за собой своего одержимого. Лекарем Андерс был хорошим — и только это слегка примиряло Фенриса с его наличием в отряде.

Но незнакомое чувство не задержалось, когда Дориан застонал и нетерпеливо впился в волосы. Фенрис мотнул головой, ослабляя эту хватку, и вошел в любовника полностью. Это было подобно глотку холодной воды в жаркий день. Наслаждение, до того как будто сдерживаемое, разлилось по телу, и Фенрис окончательно опустился, склонившись к виску мага. Щекой ощутил выступившую испарину и вдруг понял, что любовник так же отчаянно сдерживается, привыкая к движению, но безумно желая большего.

Фенрис мог ему это дать — и это полностью совпадало с его собственным желанием. Ритм нарастал стремительно, словно в противовес осторожной словесной дуэли, тщательному прощупыванию границ дозволенного. Сейчас эльф чувствовал, что любовник расслабляется под ним, позволяет выбирать темп и силу, да и вообще не стремится направить и управлять, легко и естественно подстраиваясь. В том, что ему нравится, сомневаться не приходилось — Фенрис ощущал, что в живот ему упирается такая же твердая плоть, а короткие, судорожные встречные движения ничем подделать было нельзя.

Рука Дориана соскользнула на плечо; пальцы уже знакомо очерчивали чуть выпуклые лириумные узоры. Даже во время соития этот маг пользовался своей магией, но окоротить его Фенрис сейчас не мог — слишком нужно и горячо вплетались эти ласки в извечное движение. Эльф на миг ощутил себя «особым» клиентом мадам Лусины — тем самым, которых провожали в самые отдаленные комнаты борделя, где можно было найти удовольствия на «особый» вкус — вроде хлыстов, плеток и прочего. Фенрис всегда относился к этому с изрядной долей возмущения и презрения, а сейчас, кажется, начинал понимать…

Эта магия заставляла гореть — во всех смыслах, разве что не в прямом. Дориан распахнул глаза, и эльф словно видел в них отражение пламени. Красиво очерченные брови мага сходились в напряженном изломе, губы были раскрыты — он ловил ртом воздух и дышал прерывисто, неровно. Это было не только красиво. Фенрис подхватил его за бедро, шире раскрывая под собой, и видел, как тот взглядывает едва ли не умоляюще.

Фенрис интуитивно понял, что означает этот взгляд. Он прекрасно знал, что после вершины наслаждения движения внутри будут приносить только саднящее неприятное чувство. Дориан был почти на грани…

Да эльф и сам уже с трудом сдерживался. Несмотря на всю свою выдержку и всегда поддерживающий лириум, он уже то и дело сбивался с ритма, стремясь войти резче и сильнее, и от этого, а еще от ласкающих тело рук, выдержка начинала отказывать. Дориан едва слышно всхлипнул на особо долгом, глубоком движении, и Фенрис впервые склонился к его губам сам. Хотелось впитать это загнанное дыхание, хотелось…

Врываясь в рот любовника языком, Фенрис ощутил то, чего так недоставало — он владел любовником полностью. Тот поддавался, но не уступал, и в этом было что-то такое…

Что — Фенрис так и не смог понять. Слишком тесно его охватывало вздрагивающее тело; слишком влажно и горячо ласкал чужой язык; слишком сильным было покалывание магии в лириумных узорах. Воздух как будто раскалился и стал вязким, тяжелым; время замедлилось…