Джон не успел даже открыть глаза, но вторая мысль была более осознанной. Джереми! Если тамплиер до сих пор спит… можно попробовать его убить — задушить подушкой. В этом случае не останется следов, а времени будет достаточно — солдатам можно развязно сообщить, что господин еще спит. Джон пошевелился, пытаясь нащупать рядом с собой вчерашнего любовника.

Но замечательный план даже не успел оформиться, когда неподалеку раздался голос — до отвращения знакомый и бодрый:

— Проснулся? Хочешь кофе?

Джон машинально отметил, что уже довольно жарко, а значит, утро далеко не ранее. Сколько же он проспал? Но кофе не хотелось, хотелось отмыться, попить чего-нибудь холодного и свернуть врагу шею.

А вот впрягаться в хомут жиголо Жу-жу тоже не хотелось. Но пришлось.

— Гадость, — заявил Джон, разлепляя глаза и оглядывая Джереми — тот стоял и глядел в окно, полностью одетый и причесанный. — Лучше лимонной воды. И, сэр, мне бы умыться. И побриться.

— Что ж, законное требование, — философски откликнулся враг. — Иди за мной.

Поглядев на постель рядом с собой, Джон отметил, что хоть простыни и сбиты… Он едва заметно передернулся. Хоть простыни и сбиты, но вот подушки на другой стороне кровати остались нетронутыми. Джереми тут не ночевал. Всю ночь занимался своими неведомыми тамплиерскими делами? Или всё-таки что-то подозревает? Джон не знал, что хуже.

После всего, что случилось вчера, не было никакого смысла смущаться. И к тому же… Джон оглядел отброшенные вчера за ненадобностью вещи печальным взглядом. Как он был счастлив, когда впервые их надел! Полковник Бэрроуз смеялся, глядя, как совсем молодой тогда еще сын гордо напяливает модные по тому времени среди итальянцев тряпки. Джон Бэрроуз-старший тогда подчеркнул, что подобные одежды допустимы только в жарких странах и только на отдыхе, но Джон-младший тогда чувствовал себя королем Вероны — на него заглядывались, а еще было намного комфортнее, чем в одежках, привезенных с прохладной и вечно мокнущей родины. Тогда он, конечно, и предположить не мог, что это сыграет такую роль…

Но вот заниматься собой в присутствии Джереми не хотелось. И еще было тревожно — а вдруг ему захочется снова? А кроме того, хотелось побыть наедине с собой. Разобраться в собственных путаных мыслях, выработать план действий, концепцию возможных разговоров…

Ничего этого в присутствии Джереми сделать было нельзя, однако тот уверенно провел его в ванную, кивнул на таз с холодной водой и небрежно извлек из запертого шкафчика опасную бритву:

— В моем присутствии. Несмотря на наше приятное для обеих сторон соглашение, я еще помню, что забрал тебя из дома твоего патрона силой.

Джон с трудом нашел в себе силы кивнуть. Какое ничтожество! Джон слишком хорошо понимал, что действия тамплиеров отвратительны, а удовлетворение собственных прихотей, когда речь о деле, выглядело и того омерзительней, но едва ли не обвинять в этом пострадавшую сторону — что могло быть ниже?

— Да, сэр, — машинально произнес он и постарался усмехнуться. — Только зачем мне замышлять что-то против того, кто обещал заплатить мне вшестеро? Бэрроуз пока тоже ни пенни не заплатил.

Джереми удивленно вскинул бровь и хмыкнул:

— Не заплатил? Даже аванса?

— Он обещал мне все деньги, когда мы вернемся в Британию, сэр, — выпалил Джон и торопливо перехватил бритву, склоняясь над тазом.

Надо было выиграть время. Надо было хотя бы немного подумать о том, что говорить! Вчера Джон действовал вслепую и только чудом не выдал себя. Но вечно так продолжаться не может. Надо собраться, надо вспомнить всё то, что он говорил об отце — и выявить для себя удобную позицию. Это было не просто нужно. Это было жизненно важно!

Но увы, как и всегда с Джереми, что-то помешало. На этот раз — явный заинтересованный взгляд. Джон, пытаясь выиграть время, не подумал о том, что наклоняться, не будучи одетым, в присутствии врага небезопасно. И мигом пожалел о принятом второпях решении — Джереми провел рукой по ягодицам и бросил язвительно:

— Соблазняешь?

Бритва в руке дрогнула, и Джон даже не сразу понял, что мыльная скользкая пена на руке окрасилась розовым.

— Нет, сэр, — нахально ухмыльнулся он, чувствуя, как внутри что-то каменеет, а подбородок жжет. — Если бы знал ваши аппетиты, потребовал бы больше.

Джереми рассмеялся, и от сердца слегка отлегло — Джон чувствовал, что слова пришлись к месту. Возможно, Джереми действительно не отпускали подозрения. Впрочем, это почти неизбежно, раз уж он явно не был готов застать в отцовском доме такой сюрприз.

— Я не столь скуп, — отсмеявшись, бросил тамплиер. — И, честно говоря, мне бы хотелось сейчас тебя взять, но… Прости, Жу-жу, я не дам тебе заработать больше. Ты хорош, но у меня есть дела, которые стоят дороже, чем твоя задница. Возможно, позже… Посмотрим. Верни бритву — и я оставлю тебя. И пришлю горячей воды. Тебе, наверное, не слишком приятно сейчас, хотя твой вид наполняет меня законной гордостью.

Джон только порадовался, что успел закончить с бритьем. Не хватало только порезаться еще раз.

Впрочем, Джереми обещание сдержал. Стоило вернуть ему лезвие, как тот удалился, а очень скоро в ванной появился хмурый солдат с двумя ведрами. Из одного поднимался пар, другое, вероятно, было наполнено студеной водой.

Опускаясь в едва заполненную водой ванну, Джон отчаянно размышлял. Для начала следовало убедиться, что с Августиной за ночь не произошло ничего дурного. А дальше… Что Джереми теперь знал о нем? Что тот по каким-то причинам торгует собой — но в весьма приличном свете. Что мало целовался либо не целовался совсем. Что полковник Бэрроуз скуп и не слишком приятный кавалер — пьет и думает только о себе.

Так следовало думать, но не думалось. Джон не мог избавиться от ощущения грязи и низости; не мог заставить себя не думать, кем и чем он стал. Прохладная вода слишком чувствительно ощущалась в тех местах, где вчера… Господи, как вообще можно было думать о чем-то, когда он вчера отдался тамплиеру, позволял себя иметь, а потом… Лицо вновь вспыхнуло краской стыда. Вчера, конечно, он постарался вести себя естественно, но чем можно было оправдать то, что он испытал наслаждение в постели с врагом? Никакая высшая цель этого не требует, это только желание тела. Стоило признать одно из двух: либо он сам, лейтенант Джон Бэрроуз, вел себя, как течная кобыла, либо враг настолько силен и умен, что бороться против него — самоубийственно.

Самоубийственно — но не менее необходимо. Джон сжал зубы, отмываясь от засохшего семени. Отец как-то говорил, что человека можно оценить по уровню его врагов, и это было правдой. О том, что слишком рано обрел себе такого врага, Джон старался не думать. Так или иначе, победить нужно, иначе не спасти от гибели или грехопадения Августину. И дело отца, о котором тот не сказал ни слова.

Но если удастся победить, то… То придется сохранить весь этот позор глубоко в душе — и жить с ним. Оставалось только надеяться, что дальше будет легче. Если всё сложится хорошо, он сможет жениться на приличной леди и навсегда похоронить то, что случилось. И, может быть, даже когда-нибудь исповедуется — когда всё окончательно останется позади.

А для того, чтобы победить, следовало не раскисать.

Джон понял, что вчера был прав — стоило остаться наедине с собой, как тяжкие думы взяли верх, лишили решимости. Лучше уж идти вперед как есть — и будь что будет. Отираясь пушистым полотенцем — нет, ему никто не давал на это права, и полотенце наверняка принадлежало Джереми — он уже не чувствовал вины. Ничто не истинно, всё дозволено.

Джереми ждал его в спальне, улыбаясь всё так же мирно. Пальцем подманил к себе, точно красотку из квартала Сохо, а потом указал за окно:

— Я дал разрешение мисс Бэрроуз ухаживать за садом.

— Вы говорили с ней? — поинтересовался Джон.

— Говорил, — тамплиер поморщился. — Удивительно глупая девица. Впрочем, и ты не многим умней. Бэрроузу, видно, нравится окружать себя глупцами.