– Мне нужна эта скульптура! – внезапно голос, похожий на липовый мед, стал холодным и резким, а черты лица хищно заострились. – И если ты ее не достанешь, я сама возьмусь за дело! Подключу других людей, а в твоих услугах нуждаться перестану! Но ты не поедешь на Багамы радовать собой красоток, а отправишься пожизненно на нары! Понятно излагаю мысли, Митра?

– Ты тоже сядешь, – флегматично отозвался он.

– У меня хватит мужества отравиться, а ты пойдешь вертеть задницей перед петухами на зоне! – Анастасия зашлась лающим смехом. – Так что выбирай!

– Ты сумасшедшая, – спокойно сказал Митра, но его глаза окаменели окончательно, – почему бы тебе сразу не потребовать подлинник «Джоконды»?

– Зачем мне эта гермафродитка, только интерьер в доме поганить! – Она залпом выпила шампанское и налила себе еще. – Мне ничего не нужно, кроме нее, моей девочки.

Анастасия взяла со стола толстый каталог и раскрыла на нужной странице. Дрогнувшими от восторга и желания пальцами она провела по глянцевой поверхности листа. Митра с отвращением посмотрел на крупное изображение женской головы. Утрированно совершенные черты то ли каменного, то ли керамического лица, расписанного яркими красками, не вызывали в душе Митры ничего, кроме отторжения. Аккуратные завитки черных волос на чистом выпуклом лбу, две толстые пряди, змеящиеся на висках, а из-за них, из-за прядей, влево и вправо смотрели профили того же женского лица, вот только выражения у всех трех, были разными. Особенно Митру бесили глаза этого произведения искусства: неестественно огромные, зеленые, а глазные яблоки, сделанные из тончайших пластинок какого-то прозрачного бледно-зеленого камня, прятали за своей мертвой поверхностью какую-то гадость, похожую на змеиных зародышей…

А Анастасия Александровна все водила и водила красивыми пальцами с длинным крепким маникюром по шелковистой поверхности листа, ее лицо светилось священным экстазом.

– Я хочу тебя… – хриплым шепотом произнесла она.

– Ты мне или этому кошмарищу? – Митре внезапно захотелось на свежий воздух.

– Вам обоим! – Анастасия тихонько рассмеялась теплым, грудным смехом, от этого смеха Митру мгновенно пронзило болезненное желание. Ему захотелось повалить ее, задрать шелковую тряпку и отодрать до полусмерти прямо на этом нелепом диване фригидного зеленого цвета.

Подхватив Анастасию на руки и без труда подняв ее крупное тело, Митра понес женщину в спальню. Пентхауз Анастасии Александровны, занимающий весь последний этаж четырехэтажного особняка, был выполнен в стиле дворцовых покоев, а в громадной спальне, с брошенной на пол настоящей тигровой шкурой, всегда горел камин. Швырнув женщину на ложе под тяжелым, шитым золотом балдахином, Митра легко, как тончайшую бумагу разорвал шелковое одеяние Анастасии и на мгновение замер, глядя на нее. Он всегда поражался тому, что у этой сорокапятилетней женщины, такое юное, античное тело. Тело, не тронутое скальпелем (Митру бросало в дрожь отвращения при мысли, что в женское тело, без жизненной необходимости, может врезаться металл, вливаться какая-то силиконовая мерзость и тому подобные извращения), тело, не изнасилованное тренажерами и диетами, тело прекрасное, совершенное от природы… «Весь мир ослеп и сошел с ума, – думал Митра, созерцая женщину, – они возвели в эталон красоты бесполых существ, не способных к деторождению, не знающих, что такое страсть… Вот, передо мною живая, нетленная, античная статуя… вечная, лишавшая власти и рассудка королей, архиепископов…

… медовые блики каминного огня ласкали лежащую на спине женщину. Митра наклонился и провел подушечками пальцев по животу, бедрам, скользнул к груди…

– Ты живая… – прошептал он, коснувшись губами ее колена, – живая…

Он целовал не Анастасию Александровну Ревень, целовал и наслаждался телом давно умершей безымянной античной богини…

В камине громко треснуло полено, и Митра очнулся. Его лоб, покоившийся на животе женщины, был унизан капельками пота, а в уголках губ все еще дрожали миражи… Но этот резкий звук мгновенно разрушил наваждение. Митра поднялся и сел на краю кровати, огонь в камине почти догорел, но все еще бросал уставшие то ли блики, то ли тени на тело спящей женщины с растрепавшимися волосами. Митра долго смотрел на нее. С глаз и души мелкими клочками слетала пелена, колючими волнами поднималось раздражение… «Почему я так дурею именно в этой спальне? – со злостью на самого себя подумал молодой человек. – Будто это место заколдованное!» Он медленно приблизил пальцы к горлу Анастасии и потрогал едва заметно пульсирующие жилки. Желание сдавить эти хрупкие косточки, скрутить узлом эти вены и артерии было таким сильным и всепоглощающим, что Митра испугался. Он отдернул руку, бесшумно встал с кровати и, прихватив свою одежду, вернулся на зеленый диван. Наполнив бокал шампанским, он залпом осушил его, и взгляд молодого человека остановился на странице раскрытого каталога. Стремление выдрать, смять, растерзать, сожрать, в конце концов, листок с изображением нелепой скульптуры, было таким же сильным, как и желание придушить Анастасию. Но единственное, что смог себе позволить Митра, так это швырнуть, что есть силы книгу в панорамное оконное стекло, а потом поднять ее и положить обратно на прозрачную крышку стола.

Насыпав растворимого кофе в чашки, Марина нажала кнопку электрического чайника. Ее мутило все сильнее и сильнее, тошнота становилась совсем уж невыносимой, удушливые волны захлестывали по самое горло и, не выдержав, Марина бросилась в уборную. Едва не вывернувшись наизнанку над унитазом, она умыла лицо трясущимися руками и вернулась на кухню. Даня уже разлил кипяток по чашкам. Без сил рухнув на табуретку, Марина закрыла глаза.

– Вы, маманя, часом не беременны? – участливо спросил Данила. Марина отрицательно покачала головой. – Тогда это у тебя бодунище такой неслабый, траванулась ты чем-то.

– Это и без тебя понятно, – процедила она, не открывая глаз. Стоило только приподнять веки, как кухня начинала вертеться тугим волчком, раскручивая новые волны тошноты.

– Минералка у тебя есть?

– Глянь в холодильнике.

Данила приоткрыл украшенную магнитными фруктами и овощами дверцу, извлек початую бутылку «Новотерской», наполнил стакан и поставил перед неподвижной Мариной.

– Пей мелкими глотками – начнешь оживать. Слушай, у тебя там сыр, колбаса, можно я бутерброд сделаю? Позавтракать не успел.

– Конечно, – Марина осторожно глотнула ледяной минералки и прислушалась к тому, как крошечный глоток проталкивается к желудку.

– Мурик, тебе во что бы то ни стало надо вспомнить вчерашний вечер, – донеслось из холодильника.

– Без «Мурика», пожалуйста, – процедила Марина, – ненавижу эту дурацкую кличку! И я уже сто раз говорила, что вообще ничего не помню!

– А день, утро? – Даня извлек продукты и принялся сооружать бутерброды. – Понимаешь, твой грандиозный провал в памяти не стыкуется с обычным перепоем. Как правило, человек помнит большую часть попойки и вырубается только после сильного перебора и то это редко случается, если нет такой особенности в организме. Большинство либо засыпают, либо блюют, а потом все равно засыпают. Ты блюёшь и засыпаешь, это я точно помню. Провалами в памяти, тем более до такой степени, ты не страдала никогда. Здесь что-то не так. Напрягись, постарайся вспомнить вчерашний день, начни с позавчерашнего и потихоньку, полегоньку, покадрово…

– Покадрово? – Мозги ломило, желудок отторгал жалкие капли «Новотерской» и она даже не могла понять значения слова «покадрово».

– Да, как кадры кинофильма. Давай попробуем вместе, – он откусил здоровенный кусок бутерброда, и Марина отвернулась, не в силах выносить вида и запаха еды, – что ты делала позавчера?

Девушка задумалась, стараясь не обращать внимания на пульсирующую головную боль.

– Позавчера… я была на работе, – «кадры» были тусклыми и смазанными, – на работе… а потом… потом....

– Ты что и позавчерашний день не помнишь? – изумился Даня. – Ты и позавчера пила?