Впрочем, кажется, его старания хоть как-то заманить местную барышню в бассейн успехом не увенчались. С точностью до наоборот. Ольвиополийка, ступая предельно осторожно, направилась в обход бассейна, стараясь не попадать в струи пара и держась подальше от воды.
Подойдя к замершему от неожиданности трибуну, решительно сбросила накидку, подняла голову.
– Митра всемогущий! – пробормотал потрясенный трибун, в нетерпении протянув руки, – Ульрика! Как ты… Я уже и не…
– Не ждал? – улыбнулась девушка, мягко, но настойчиво ускользнув от его объятий. – Утром мы попрощались так поспешно, что не успели закончить важное дело.
– Какое дело? – озадаченно спросил Константин Германик, как и большинство мужчин, в некоторых вещах бывший не очень проницательным.
Вместо ответа готская принцесса взяла его за руку и повлекла за собой. Он шел послушно, как маленький ребенок, только подсознательно отметив, что от тела прекрасной Ульрики исходил сладкий запах молока, обволакивавший и совращавший, призывающий и радостный. Кажется, так пахла рука его матушки, подносившая маленькому Константину кружку теплого пенистого молока, подарившего ему жизнь.
Пришли в маленькую комнату. Легли на узкое ложе. Крепко обнялись.
Наверное, это было самое невероятное любовное свидание в жизни трибуна Галльского легиона. Он не только не заснул до рассвета, но по просьбе своей избранницы не выпил ни капли вина. Утоляя любовную лихорадку водой с медом, восстанавливая силы куриным мясом да сушеными фруктами.
Ульрика в короткие минуты отдыха была немногословна. Только гладила его тело, рассматривая каждый шрам, каждую родинку.
– А это откуда? А это что?
– Ты как будто жеребца выбираешь, – по-солдатски грубовато отшучивался офицер. Ульрика молчала.
Под утро поведение готской принцессы показалось еще куда более странным. Она вдруг быстро засобиралась, обвила руками шею трибуна, почти пропев на ухо какую-то нежно-непонятную фразу.
Исчезла так же быстро, как и появилась.
И на местной вилле.
И в жизни Константина Германика, трибуна Галльского легиона.
Глава ХIII
Плавание продолжается
Будучи, в сущности, выходцем из народа-охлоса, проведя детство в незатейливых, порой жестоких играх с солдатскими детьми из африканских гарнизонов; испытав все тяготы военной службы при Юлиане Отступнике и лишь недавно нежданно-негаданно обласканный судьбой, трибун Галльского легиона был не лишен банального мужского тщеславия. За последние годы ему удалось не только несказанно возвыситься над сотоварищами-офицерами (которых он, впрочем, любил и ценил еще со времен Персидского похода, по-братски деля и бурдюк, и шлюшку), но неожиданно добиться расположения принцессы. Пусть не византийки, пусть готки, но ведь – принцессы, дочери легендарного короля Германариха! «Кто еще из командиров провинциальных комитатских легионов может похвалиться подобным!»
Впрочем, тут же Константин Германик вернулся к реальности, вспомнив, что легион ему, пусть небольшой, пусть хоть во Фракии, но еще не дали. И только Митра ведает, доплывет ли он до этого дикого Самбатаса. А главное, вернется ли обратно… И сможет ли, осушив с товарищами кратер кислого вина в доступной всем бане-лутре, снисходительно щуря глаз на полуголых разбитных горожанок, рассказать офицерам историю его жарких ночей с юной готской принцессой.
Погруженный в размышления, трибун вышел во внутренний дворик виллы. Оглянулся в поисках капитана корбиты или слуги-грека. Его внимание привлекла большая статуя из отменного черного мрамора. Дело было не в цене камня. Очевидно, что хозяин виллы мог позволить себе заказать мрамор даже в Греции. Дело было в самой скульптуре. Германик не видывал прежде ничего подобного. Статуя изображала существо с человеческим телом и головой петуха. Две змеи вместо ног. В одной руке странного создания – щит, в другой, занесенной для удара, – длинный бич.
– Абрасакс, – голос за спиной трибуна принадлежал подоспевшему Эллию Аттику. – Бог и повелитель местного подземного мира.
Римлянин повернулся к ученому греку, приняв у того собачий поводок. Цербер, проигнорировав хозяина, вдруг зарычал и попятился, узрев страшноватую статую.
– Ничего себе, – удивился Константин Германик. – Этот Абрасакс даже на пса страх наводит. Как на такого можно молиться?
Аттик пожал плечами:
– Ну, положим, не обязательно поклоняться. Достаточно просто бояться.
По дороге в порт (ольвиополиты, завидя блестящего офицера с громадной собакой скрывались в подворотнях) грек охотно делился знаниями о местных верованиях. Оказывается, чуть ли не за главного бога в Ольвии почитался гомеровский Ахилл. Потомков греков-переселенцев, смешавших свою кровь с сарматами, готами, фракийцами, карпами, спустившимися с Карпатских гор, а то и вовсе незнакомыми варварскими народами, совсем не смущал тот факт, что Ахилл никогда на Олимпе не был, в сонме богов не значился. Наоборот, согласно Гомеру, влачил жалкое существование в царстве мертвых, где его и встретил Одиссей во время своих странствий.
– Благодаря подвижническому подвигу епископа Ария некоторые здесь приняли христианство. Впрочем, большинство из новообращенных – купцы, торгующие с Империей. Наверное, решили, что крестик на груди поможет им избежать таможенных поборов, – подняв полы хитона, сообщил Эллий Аттик, решившись вброд перейти громадную лужу.
Цербер рванулся было за греком, и центуриону стоило немалого труда удержать собственного пса. Убедившись, что Аттик провалился в лужу по пояс, Константин Германик с сухого берега мстительно прокомментировал:
– Не поминай имя Господа всуе.
– А что я такого сказал, – заныл тот, выбравшись из воды.
– Глупость, которая и была покарана в той мере, каковую эта глупость заслужила, – наставительно произнес великолепный римский фицер.
– Недаром твоим первым императором был философ-отступник, – пробормотал бывший актер, выжимая промокшую тунику. – Однако я считаю, что искупал меня в грязной воде местный Абрасакс, изображение которого ты недавно лицезрел.
– Как же! Нужен ему какой-то жалкий лицедей, – пренебрежительно бросил Константин Германик, обходя лужу по узкой пешеходной дорожке.
– Сам по себе, конечно же, я подземному богу не интересен, – охотно согласился Эллий Аттик, поджидая хозяина. – Думаю, что Абрасакс своеобразно поблагодарил меня.
– За что?! – немало удивился трибун, оказавшись наконец на сухом месте. – За что?
– За ночь на вилле, разумеется. Твою ночь на вилле, – уточнил грек. – Ведь это я устроил для тебя встречу с прекрасной Ульрикой. По ее просьбе, правда. Но устроил-то все я: нашел виллу, уговорил капитана раскошелиться, приготовил славную и сладкую баню.
– Вот как? – удивился Германик. – Что ж, если это действительно отвечает истине, ты будешь награжден. Но… постой. А при чем тут бог из Аида?
Эллий Аттик внимательно посмотрел на ромейского офицера. Зримое воплощение мужской силы и личного тщеславия, могущества своего государства, тот стоял перед ним в сверкании нагрудного панциря, опоясанный мечом, с громадным боевым псом на поводке. Ни одного слова не должно быть оспорено, ни одно движение не подлежало обжалованию.
– Боги знают больше нас оттого, что знают будущее, – вздохнул умный грек. – Прошу тебя поторопиться, я обещал капитану корабля, что мы прибудем вовремя. Когда начнется отплыв, мы отправимся вверх по Гипанису.
Поспешая за юрким актером, который, зная город, быстро шел по грязноватым крутым и скользким улочкам старой Ольвии, где иногда приходилось буквально протискиваться между стенами глиняных домов, трибун на некоторое время позабыл о разговоре с Аттиком, глядя больше себе под ноги.
Когда же выбрались наконец в порт, то, к немалому своему удивлению, он обнаружил не знакомую и ставшую уже родной корбиту, а узкое длинное судно, больше напоминавшее большую лодку, причаленное в конце пирса.