– Чего хочешь? Что предлагаешь? Скажи проще.

Тут вперед выступил Эллий Аттик:

– Господин, неподалеку я обнаружил виллу. Вполне по твоему вкусу. С бассейном, с хорошей едой. Как в Византии, но, возможно, и лучше. Наш друг, многоопытный Аммоний, тут же осмелился арендовать ее для тебя на ночь, пока не утихнет качка на море. Поверь мне, тебя, словно Одиссея, как и в его ветреных и не всегда целомудренных путешествиях, ждут приятные неожиданности.

– Неожиданности?

Германик не успел расспросить, какие именно. Громадный молосский дог рявкнул. Сорвавшись с поводка грека, Цербер встал на задние лапы и, виляя хвостом, облизал лицо хозяина, при этом сильно толкнув его. Константин Германик пошатнулся, словно от удара вражеского умбона, медной шишки на щите, по нагруднику.

– Ну и атака! – сказал потрясенный трибун. – Хорошо вы его накормили! Вперед, на виллу!

В темноте, которая быстро накрывала провинциально-неприветливую Ольвию (вдобавок отсыревшую от надоедливого дождя!), вилла для ночлега представилась римскому офицеру чем-то вроде покоев в царстве волшебницы Цирцеи, куда коварная соблазнительница заманила Одиссея. Низкий столик в большом полуоткрытом атриуме, за колоннами которого угадывался спуск к морю, мягко освещался дюжиной факелов и был уставлен блюдами с яствами. По запаху трибун сразу учуял свиное мясо, щедро заправленное молодым чесноком. На большой сковородке шипели в красноватой подливке большие белые куски морской рыбы, вызвавшие у Константина Германика ассоциации с телом безотказной женщины.

А вот чудище-сом напомнил ему осадной таран. Весьма кстати рыбину-таран окружили, обсели, даже залезли наверх крабы, в своих багровых панцирях похожие на тяжеловооруженных латников, готовых к приступу.

Целиком зажаренные петухи со склоненными гребнями, разумеется, были повержены гордыми персами. Моллюски, вульгарные креветки и прочая мелюзга, доверху заполнившая глиняные тарелки, напомнила свалку из щитов, панцирей, поножей, которые громоздились после каждой хорошей драки, снятые с тел побежденных.

Исчерпав на этом все свои способности к плотско-военным метафорам, трибун Галльского легиона с нетерпением устремился к столу. На ходу омыв руки в специальном сосуде, поданном услужливым египтянином-навклиром, Константин Германик подозвал к себе Аммония:

– Где мое вино? Чего ты ждешь?!

– Уважаемый и грозный муж, чей лик достоин Арея! – Лицедей-грек скорбно опустил голову, подняв соединенные руки в жесте прощения, возможно, прощания. – Нет вина.

– Что?! – Трибун решил, что ослышался. – А где же оно?

– В кабаке, – отчаянно вступился за товарища по несчастью египтянин Аммоний. – Дело в том, о блестящий офицер, что, заказав в местной харчевне доброй еды для твоей услады и отдохновения, мы совсем забыли прихватить пару-тройку амфор вина. Совсем забыли, клянусь Спасителем нашим!

– С-с-скотина нильская, – с выражением процедил трибун Галльского легиона, вытянув из ножен меч и положив его на стульчик-диф, потом снял с себя подбитый бронзовыми заклепками пояс и прокричал: – Сейчас! Я тебя так уделаю, что наш Спаситель точно не узнает! Крокодил!

– Погоди, – в отчаянии взвыл египтянин. – Я же еще не все сказал. Успеешь, клянусь… Спаси… нет, лучше старым Ра, успеешь меня покалечить. Вино будет, будет… Мы искупим свою вину.

Константин Германик, помедлив с расправой, вопросительно посмотрел на Аттика. Тот пожал плечами. Достоинство мигом вернулось к нему, когда он понял, что «владеет публикой».

– Напрасно ты так разволновался, благородный Германик, – даже несколько снисходительно бросил грек. – Беспокоясь о твоей репутации, мы решили не приглашать к обслуживанию пиршества местных ольвиополитов. Вино доставлю я самолично, а пока предлагаю тебе омыть уставшие члены в великолепной бане.

Германику незнакомое слово «репутация» польстило. Может, поэтому он, поддерживая эту самую «репутацию», осторожно принял из рук хитрого Аттика чашу, доверху наполненную парным молоком. Принюхался.

– Это – не козлиное.

– Коровье, – кивнул грек. – Вечерняя дойка. А ты не любишь молоко, благородный офицер?

Германик задумался. Перед смертью матушка успела рассказать ему, что в детстве он страшно заболел. Говорят, кашлял сильно, врачи оказались бессильными. Отец всеми правдами и неправдами добился перевода из влажной Британии в жаркую Африку. То ли сухой климат, то ли козье молоко, которым маленького Константина поили каждый день, помогли, но произошло чудо. Он, Константин Германик, выздоровел.

Выздоровел. А мать с отцом умерли от мора, который занесли в гарнизон свои же солдаты.

– Я не люблю молоко, – с каменным лицом произнес трибун и медленно выпил преподнесенную чашу. – Оно вредно для здоровья!

Чувствуя в желудке непривычную тяжесть, Германик по темному переходу прошел в полутемное же, наполненное паром помещение бани. Впрочем, бассейн оказался большим. Искусно выбитые в мраморной стене импровизированные сиденья для индивидуального омовения были удобными, а широкое овальное ложе для последующего отдыха и массажа – добротным.

Позволив египтянину снять с себя латы, Константин Германик поспешил отделаться от назойливого помощника, который как-то странно начал принюхиваться и присматриваться к гениталиям офицера.

– Прочь с моих глаз, греховодник нильский. Когда Аттик вернется, пришлешь его сюда с большим кубком вина.

– Я умею массаж делать, о великолепный! – азартно возразил капитан-египтянин, не отводя восхищенного взгляда от мужского достоинства Константина Германика.

Тот без церемоний тут же влепил Аммонию такую затрещину, что египтянин упал как подкошенный. Константин Германик наступил ему на спину и, воспользовавшись телом капитана корабля как трамплином, с удовольствием ухнул в прозрачную, хотя и чуть прохладную речную воду бассейна.

Нет. Все же для молодого мужчины, проведшего большую часть жизни в гарнизонах Африки и в походах по Азии, местная вода оказалась чересчур бодрящей. Германик перебрался поближе к отверстиям в стене, откуда из невидимой топки валил горячий воздух, образуя густое туманное облако. Тут бассейн был помельче, а потому вода казалась теплее. Константин уселся на мраморной ступеньке, осмотрелся. «Да, конечно же, хозяева все предусмотрели!» Неподалеку, возле мраморного сиденья для индивидуального омовения, аккуратно лежали несколько скребков, пемза, даже кусок настоящего византийского мыла из сапонары.

Трибун, как большинство ромеев, привыкший к посещению бани не менее нескольких раз в неделю, знал толк в омовении. Разумеется, если тесть приглашал его в знаменитые бани, возведенные еще императором Константином (да простит Господь грехи его!), с громадными бассейнами в залах для отдыха, где красивых статуй было не меньше, чем на столичном ипподроме, тогда нанимали искусных банщиков.

Но солдатская натура неприхотлива. После караула за несколько медных оболов можно было совершенно спокойно очиститься душой и телом в ближайшей публичной бане-лутре. А заодно поглазеть с приятелями-офицерами на женщин, входивших в бассейн вместе с мужчинами. Нет, разумеется, византийки были предельно целомудренны и одеты в длинные сорочки. Просто некоторые побойчее и посмелее предпочитали сорочки из тонкой холстины, а когда влажная ткань прилипала к телу, подчеркивая аппетитные бугорки да впадинки, норовили якобы случайно задеть молодых офицеров, сбившихся в стаю, как волки перед охотой.

Константин Германик так увлекся неожиданным воспоминанием о прекрасных моментах совместного омовения, что сразу не сообразил, что на другом конце банной залы появилась женская фигурка в белом хитоне с накидкой, почти полностью закрывавшей лицо. Вот ведь приятная неожиданность! Оказывается, и в варварской Ольвии есть женщины без предрассудков!

Однако только тут Германик сообразил, что сам он гол-голешенек, как разутый и раздетый покойный солдатик наутро после битвы. Огляделся в надежде найти хоть какой-то кусок ткани. Да вот же он! Широкое банное покрывало-прандие лежало в двух шагах на массажном столе. Пригибаясь, словно новобранец под стрелами, Константин метнулся к вожделенной цели и мигом обмотал чресла домотканым покрывалом.