Три четверти нашего класса (да и всей школы, района, города) жили в «частном секторе», где о телефонах и речи не было. Никто не знал слова «компьютер», только слышали что-то краем уха про ЭВМ. Телевизоры у большинства были чёрно-белые, магнитофоны (если были) катушечные. Кассетные магнитофоны – большой дефицит, как и кассеты. Старшеклассник с кассетником, гуляющий вечером по улице в компании друзей (чтобы магнитофон не отобрали) – примета времени. Кое-кто пытался паять «маги» сам, обычно получалась ерунда. Ещё собирали мопеды из разного хлама – его «добывали» на «Вторчермете», что был на улице Садовой, недалеко от школы. Оттуда же таскали магний, медные и стальные трубки, мастерили взрывпакеты и самопалы. Порох доставали просто: стояли часами у магазина «Охотник-рыболов» на углу улиц Шаумяна и Клары Цеткин (сегодня – Рашпилевская и Длинная, магазин тот давно закрыли, дома снесли и построили новое круглое здание Сенного рынка) и просили выходящих охотников «отсыпать немножко». За пару часов можно было набрать спичечный коробок, а то и два. Все прекрасно понимали, зачем нам порох, но относились к нашим просьбам снисходительно: мол, сами такими были…
Всё это ломалось, чинилось, обменивалось, одалживалось, терялось, кралось, отбиралось родителями и милицией, грохотало и трещало во все дни; жить было не скучно. От рогаток в старших классах отказались – несолидно, но класса до восьмого они были практически у каждого. С нормальной подростковой жестокостью стреляли воробьёв, которых обычно называли «жидами» – безо всякой антисемитской подоплеки, осознанной, по крайней мере. Так все и говорили: «бить жидов», «пойдём жидов постреляем». И взрослые вокруг так же говорили: «жиды прилетели», «жиды расчирикались». Вообще слово «воробей» казалось каким-то неестественным, натужно-книжным. Что поделаешь – Краснодар, Кубань, казачьи традиции… Только с началом перестройки стало казаться:
что-то тут не так… Для рогаток покупали в аптеках резиновые бинты. Серые были дешевле, но быстро рвались. Жёлтые дороже, но крепче и мощнее. Аптекарши часто отказывались продавать мальчишкам резину, ругались и скандалили: «Рогаток понаделаете, будете стёкла бить!» Враньё, стёкла мы не били. Ну, почти… Парадокс: водку, вино, пиво, сигареты и порох пацанам продавали легко, а резину для рогаток – со скрипом. Да, ещё к вопросу о словоупотреблении: кроссовки все мы называли исключительно «красовками» – видимо, от слова «красота», «красоваться». Слово «кросс» знали, конечно, но что могло быть общего между утомительным бегом и дефицитной обувью, действительно такой красивой по тогдашним нашим понятиям?! Кросс бегать – в кедах, а в «красовках» – на дискотеку! Кроссовки и джинсы были, разумеется, не у каждого. Продавали их из-под полы, «с рук», за сумасшедшие деньги: 100-200 рублей. Тогда самый простенький мопед, «дырчик», стоил 120 рублей – средняя советская зарплата большинства наших родителей. Ходили обычно в ботинках, туфлях, кедах местного производства; в обычных магазинных брюках, на которых предполагалась наглаженная стрелка (только предполагалась), рубашках, свитерах. Вблизи дома – в растянутых «тренниках» и майках (не футболках), как и многие взрослые. Зимой – в пальто или куртках, опять-таки пошива краснодарских фабрик, всегда тёмных цветов: чёрного, серого, синего. Яркого вообще не помню, хотя у кого-то, возможно, было. Разве что валенки не носили, Юг всё-таки. Резиновые сапоги – доводилось; в «частном секторе» полгода стояла непролазная грязь. Всё остальное было парадно-выходным. И кроссовки, и джинсы запросто могли снять с неосторожного модника в любом дворе (даже днём) местные хулиганы. Впрочем, хулиганами они не считались – просто «местными». Если здесь «твой» район – можешь гулять относительно спокойно, но если занесло тебя за «рощу» (Первомайский парк), в район десятой школы – извини, дружок, сам виноват. Причина вражды между сорок седьмой и десятой школами была проста, проще не бывает: между ними парк, в парке дискотека, девчонки. Вообще слово «хулиган» воспринималось как взрослое, родительское. Для нас, пацанов, всё было проще: «с нашего района» – хорошие, «с чужого» – наоборот. Хотя враждовали не всегда. Когда в 81-м году в Краснодаре случилось небольшое землетрясение и в нашей школе посыпалась штукатурка, всех учеников на пару месяцев перевели в десятую школу, где мы легко нашли общий язык с аборигенами. Как? Очень просто: в одной трамвайной остановке от десятой школы была «конечная» пятого трамвайного маршрута, а рядом – пивная, хотя и уступающая во многом «Свиному уху», но тоже ничего…
Из мальчишек нашего класса книги читала едва ли половина. Большинство предпочитало телевизор, кино, танцплощадки (выпивка, курево, попытки знакомства с девчонками из другой школы, 10-й чаще всего, как следствие – драка), футбол и мопеды. Когда вышел в прокат фильм «Не бойся, я с тобой», половина нашего класса смотрела его вечером в кинотеатре «Аврора», а утром следующего дня на первый сеанс вместо уроков пошёл уже весь класс, мальчишки и девчонки. Пришли в школу (тридцать человек) к третьему уроку. Налетела «кобра» (наша классная руководительница):
– Где были?!
– В «Авроре», на «Не бойся…»!
– А.. Ну тогда ладно… Теперь бегом все на алгебру!
Я занимался фортепиано в музыкальной школе, несколько раз бросал и снова возвращался. Ещё полгода походил на бокс, потом на дзюдо. Закончил бальными танцами, в 9-10 классах. Читал много, сколько себя помню. Азбуку выучил чуть ли не в четыре года, с пяти лет читал по слогам. Дома хватало книг; в частности, были полные собрания сочинений Пушкина и Лермонтова в одном томе, издательства А.Ф.Маркса, номера «Нивы», из которых бабушка читала мне рассказы лет до шести (потом я уже обходился без чужой помощи). Поэтому не понимаю людей, которые говорят: ой, эта книга с ятями, читать неудобно… У меня сложностей не было – ни с ятями, ни с ерами. Со второго класса записался в библиотеку братьев Игнатовых, потом в Некрасовскую и Пушкинскую. У мамы на работе, в ДК ЗИП, тоже была библиотека, там работала мамина подруга, пускавшая меня в хранилище. Ещё были родственники и знакомые с хорошими домашними библиотеками.
К девятому классу прочитал всего Дюма, Жюля Верна, Уэллса, Майна Рида, Конан Дойла, а также Шекспира, Бальзака, Стендаля, Гюго, Мериме, Мюссе и многое другое. Есть разница между «Всадником без головы» и «93-м годом», но мне всё было интересно. Детективы и советскую фантастику читал, но больше по случаю. Про русскую классику не говорю: её я освоил как-то незаметно; после всего Пушкина и Лермонтова это произошло само собой. Меня не испугали ни «Пётр Первый», ни «Война и мир». Наоборот, я был рад, что тома такие толстые – надолго хватит! «Преступление и наказание» именно со школьных времен – один из любимых моих романов.
Стихотворения запоминались сами, многие поэмы тоже, другие «отхватывались» большими кусками. Наизусть знал «Полтаву», «Медного всадника»; «Евгения Онегина» постоянно забывал в разных местах, но после подсказки продолжал почти с любого места; «южные» поэмы не любил – слишком «романтичный» романтизм, Пушкин ценен другим; все «Маленькие трагедии», «Демона», «Анну Снегину», «Пугачёва» (вообще почти всего Есенина); многое из Маяковского (сейчас терпеть не могу); многое из Блока (и сегодня один из любимейших, хотя с большим разбором). Некрасов не был интересен (и до сих пор), учил, помнил, давно забыл. «Серебряного века» тогда в школьной программе было мало (Блок – особый случай, к «серебряному веку» подверстывается туго). Ахматову, Пастернака воспринимал более или менее (сегодня тоже), Цветаеву – нет. И сегодня даже, если общаюсь с человеком и узнаю, что он любит Цветаеву – стараюсь отойти подальше, от греха. Вот чего я ещё не понимаю: когда человек говорит, что ему трудно выучить стихотворение наизусть. Так говорит лентяй – в лучшем случае. В худшем – слабоумный; третьего не дано.
На уроках литературы я откровенно скучал и читал, что хотел, под партой, а потом и в открытую. Сначала мне делали замечания и вызывали к доске, но быстро перестали заниматься ерундой. Хотя доводилось мне и «двойки» получать за невыученные уроки – когда задавали «Как закалялась сталь», «Что делать?» и «Малая земля». Это был, конечно, подростковый выпендрёж – мог бы я все эти книги прочитать, ничего бы со мной не случилось. «Что делать?» до сих пор не прочитал, хотя знающие люди говорят – надо.
