Собранные в предыдущих главах наблюдения и выводы в сумме дают нам следующее определение группы: «Группу образуют люди, кооперативно взаимодействующие для достижения общего мотива».

 На первый взгляд, этот вывод противоречит довольно распространённому подходу, полагающему достаточным признаком группы общую цель. Однако более детальный анализ показывает, что сей подход отличается незаурядной непоследовательностью и противоречит прежде всего самому себе. Потому что, демонстративно отвергая тезис, согласно которому группа может сформироваться только на основе общей деятельности и общего мотива, в своих обмолвках и паралогизмах апологеты «целевой» группы неизменно возвращаются к признанию определяющей роли мотива.

 Вот типичный пример: «Коллектив – это группа людей, составляющая часть общества, объединённая общими целями и близкими мотивами совместной деятельности, подчинёнными целям этого общества»; «группу, организованную только внутренними целями, не выходящими за рамки этой группы, следует оценивать только как корпорацию» (Коллектив и личность, 1975, с. 13). На первый взгляд, позиция авторов вполне определённа и категорична: единство мотивов или единый мотив членов группы – это явление если и возможное, то точно не обязательное и не привносящее с собой ничего принципиально нового. Вот только если это так, если для группы первична цель и вторичны мотивы её членов, тогда для чего вообще упоминать о «близких мотивах совместной деятельности»? Опираясь на то, что мы знаем о межличностных взаимоотношениях, логичнее всего предположить, что такая оговорка призвана исключить из рассмотрения ситуации, в которых стремление получить некоторый результат одновременно подразумевает, что этот результат должен получить «только я и никто другой». Ибо в таких случаях именно одинаково формулируемая цель побуждает людей всячески препятствовать любому, кто желает того же, что и они, реализовать свои пожелания.

 Тем самым неявно, поистине контрабандой в цитированное определение привносится мысль о том, что людям, у которых совпадает некоторая частная цель, но их более фундаментальные мотивы идут вразрез друг с другом, будет сложно либо совершенно невозможно наладить по-настоящему совместные действия. Но так как подобная «интеллектуальная» контрабанда попирает не установленные государством юридические законы, а проверенные многовековым человеческим опытом законы логики, то первой и единственной жертвой совершённого преступления оказываются сами контрабандисты.

 Ведь когда в одной фразе открыто заявляется, что для формирования группы достаточно общности целей, и тут же между строк допускается, что при прямо противоположных мотивах совпадающие цели могут отходить на второй план, то у внимательного читателя это, как минимум, начинает вызывать вопросы. Например, такой: почему более значимое, по сравнению с общими целями, влияние на характер взаимоотношений людей признаётся только за мотивами, совпадающими со знаком «минус», и отрицается для мотивов, совпадающих со знаком «плюс»?

 Обычно создатели претендующих на научность трудов, высказывая некоторую существенную мысль, стараются чётко расписать все те основания, которые позволили им утвердиться в данной мысли. Если же при подготовке печатного издания возникает необходимость экономить место, то «за кадром» оставляются лишь самые простые, ясные и бесспорные для всех моменты, а все положения, хоть сколько-нибудь далёкие от очевидности, снабжаются хотя бы сжатыми комментариями. Так что если отбросить совсем уж неприличное подозрение, будто тезис о приоритетности для отношений людей их целей, а не мотивов, появился на свет вовсе без какого-либо серьёзного предварительного обдумывания, то остаётся предположить, что аргументы в пользу этого тезиса показались авторам самоочевидными и потому не заслуживающими упоминания. Однако на уровне высокой теории приведённый тезис выглядит ничуть не более весомым, чем противоположный тезис о том, что в конечном счёте мотивы влияют на отношения людей больше, чем цели. И без подкрепления эмпирическими или хотя бы умозрительными доводами оба эти суждения остаются просто сочетаниями слов, связь которых с реальностью только предстоит установить. А если авторы приведённых цитат этого не понимают и честно не видят, что в заявленной ими позиции есть крайне слабое место, требующее дополнительных разъяснений и обоснований, то тогда под вопросом оказывается общий уровень их теоретической подготовки.

 Ещё более ощутимый урон авторитету обсуждаемой концепции наносит сформулированное в её рамках универсальное определение группы: «Группа – это любая совокупность людей, понимаемая как множество, элементом которого является человек» (Указ. соч., с. 4). Потому что под это определение подходят именно и только люди, взаимодействующие для достижения общего мотива, но никак не те, кого объединяет лишь общая цель.

 В самом деле, ведь что может означать для «совокупности» людей требование иметь своим элементом отдельного человека? Поскольку сам зачин сразу исключает из рассмотрения стаи животных, то заданное условие остаётся понимать в том смысле, что претендующая именоваться группой «совокупность» должна быть органически неспособна включать в себя какие бы то ни было объединения людей. Или, что то же самое, должна возникать, существовать и прекращать существование строго в связи с функционированием отдельных людей и безотносительно к каким бы то ни было человеческим кооперациям.

 Отсюда практическим проявлением указанного свойства может и должно служить следующее: когда группы, раздельно стремящиеся к одному и тому же, встречаются, а их члены решают отныне действовать совместно, то прежние группы – сколько бы их ни было – прекращают самостоятельное существование и полностью растворяются во вновь образованном объединении, смыкая свои внешние границы (отделявшие и продолжающие отделять членов группы от остальных людей) и устраняя всякие внутренние различения и перегородки. Если же этого не происходит, если и после начала совместных действий члены ранее функционировавших самостоятельно объединений людей не перемешиваются друг с другом, но сохраняют свою структурную и психологическую обособленность и продолжают участвовать в совместных программах в качестве «наших» и «ваших», то такое образование явно не заслуживает звания группы, поскольку элементами этой новой совокупности являются не отдельные люди, но объединения людей, входящие в неё и действующие внутри неё в качестве ассоциативных членов.

 Так что, признавая коллектив и корпорацию частными случаями группы, цитированные авторы по сути говорят, что, на их взгляд, приверженцы общей цели должны действовать в качестве сугубо гомогенной общности, отделённой от других людей единственной внешней границей и свободной от всяких внутренних разграничений. Однако история человеческих сообществ наглядно доказывает, что: «Бывает воля единая в одном отношении и неединая в другом. Отсутствие единства воли в вопросах социализма и в борьбе за социализм не исключает единства воли в вопросах демократизма и в борьбе за республику… У революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства есть, как и у всего на свете, прошлое и будущее. Её прошлое – самодержавие, крепостничество, монархия, привилегии. В борьбе с этим прошлым возможно «единство воли» пролетариата и крестьянства, ибо есть единство интересов.

 Её будущее – борьба против частной собственности, борьба наёмного рабочего с хозяином, борьба за социализм. Тут единство воли невозможно.

 Социал-демократ никогда и ни на минуту не должен забывать о неизбежной классовой борьбе пролетариата за социализм с самой демократической и республиканской буржуазией и мелкой буржуазией. Это несомненно. Из этого вытекает безусловная обязательность отдельной и самостоятельной строго классовой партии социал-демократии. Из этого вытекает временный характер нашего «вместе бить» с буржуазией, обязанность строго надзирать «за союзником, как за врагом» и т. д.» (Ленин В. И., т. 11, с. 73-75)