Тем вечером я так и не ушла домой. Когда я только собралась уходить, Мануэль попросил остаться. Да и мне самой не хотелось упускать эти последние часы, проведенные вместе. Мы лежали рядом на кровати и разговаривали. Вернее, говорила я, а он лишь иногда писал несколько слов в блокноте. Он просил рассказать как можно больше о моем детстве, учебе в колледже и институте, поездках, днях рождениях, друзьях. Мой монолог затянулся глубоко за полночь, а Мануэль внимательно слушал, точно вбирая в себя информацию. Наконец, эти рассказы о жизни утомили меня настолько, что положив голову на подушку, я закрыла глаза и уснула.
Проснувшись на следующий день, я обнаружила Мануэля мирно спящим на моей подушке. Я не хотела его беспокоить, но желание привести себя в порядок было сильнее. Медленно встав с кровати, надеясь не разбудить его каким-то неловким движением, я быстро собралась и тихо вышла. Придумав себе прекрасную причину, чтобы ненадолго уйти, я спокойно направлялась к себе в отель. Конечно, принять душ – очень важное и нужное мероприятие, но не настолько, чтобы обманывать саму себя.
Я шла по улице, наслаждаясь новым солнечным днем, и пыталась вновь заверить себя, что поступаю правильно. Вообще-то я была в этом полностью уверена, но находясь рядом с Либерте, подсознательно меня все больше тянуло оставаться с ним и дальше. Но это было неправильно. Это было нечестно. Чувства слишком многих людей пострадали бы, случись мне уехать в Италию. Я не представляла, как буду смотреть в глаза родным Мануэля, которые ждут их с Сандрой свадьбу. Я не могла даже представить, что будет, если вдруг встречу ее саму. Но все это меркло в сравнении с чувствами горечи, сожаления и стыда, которые я испытывала всякий раз, думая о своей собственной семье. Как ни крути, а отец в который раз оказывался прав. Мое место было в Москве, рядом с мужем и родителями. Меня ждал семейный бизнес, который в один прекрасный день мне предстоит унаследовать. А это значит, что все развлечения и приключения нужно было оставить в стороне, взяться за ум и настоящее дело. Но сейчас я ни в коем случае не хотела оставлять Мануэля одного.
Несмотря ни на что, он был и оставался моим близким, почти родным человеком, который столько сделал для меня, возможно сам того не подозревая. Завтра он снова вернется на сцену, на свое место, а я опять останусь одна, теперь уже надолго. Но сегодняшняя ночь будет нашей, пусть даже самой последней.
— Давно проснулся? – как можно бодрее спросила я, заходя в номер.
Мануэль сидел на подоконнике в своей любимой позе. Прислонившись спиной к стене, он болтал одной ногой, а на второй, согнутой в колене, лежал мой блокнот. Мануэль что-то писал или рисовал в нем карандашом. Увидев меня, он счастливо улыбнулся и помотал головой. Видимо, проснулся он недавно, но выглядел заметно лучше, чем вчера. По крайней мере, он выспался в первый раз, не знаю за сколько времени. Меня вообще часто посещали мысли, что вся труппа мюзикла страдает хроническим недосыпом.
Обрадованная довольно бодрым видом Мануэля, я заварила чай и только после этого подошла к нему. Поставив на подоконник кружки, я заглянула в блокнот. Сказать, что я была потрясена, это не сказать ничего. На листе бумаги я увидела красивый черно-белый портрет. Меня удивила странная манера исполнения, жесткость линий, такая не присущая Либерте в жизни, но проявившаяся в его таланте рисовать. Девушка на рисунке была немного похожа на меня, но с такой же уверенностью можно было подумать, что эта Сандра.
— Не знала, что ты рисуешь, — искренне восхитилась я. – Очень красиво.
Мануэль бросил короткий взгляд на меня и взял кружку. Кивнув в знак благодарности, он сделал два больших глотка, поставил ее и снова посмотрел мне в глаза. Я немного растерялась. Все же вынужденное молчание вводило меня в некоторую неловкость. И хотя мне можно было говорить сколько угодно, не слышать ответов собеседника было непривычно, а потому я тоже старалась молчать. Мануэль тем временем открыл чистый лист и быстро написал:
«Это твой портрет. Я хочу, чтобы у тебя осталась частичка меня, раз меня самого не будет рядом. А рисование — лучший способ подарить кому-то немного своей любви. Но я никак не могу закончить, какая-то деталь все время ускользает. Поэтому я хотел попросить тебя позировать мне. Если ты не против».
Пока он писал, я внимательно следила за рукой, читая слова. Когда последняя точка встала на место, Мануэль снова поднял глаза на меня. Я совсем растерялась. Даже не знаю, от чего больше. Откровенные слова о скором расставании, которое Мануэль принимал, понимая, что не в силах это предотвратить. Или дело было в его просьбе, но с минуту я молчала, а потом тихо произнесла:
— Прости, но я никогда не позировала, меня вообще никто не рисовал до той поклонницы.
Мануэль снова застрочил:
«Тебе ничего не надо делать. Просто сядь рядом и расслабься. Смотри в окно».
— Ладно, — я неуверенно согласилась. – Мне рисунок и так очень нравится, но если без этого нельзя…
Я села рядом с ним на подоконник и взяла чашку, чтобы хоть чем-то занять себя на время незапланированного художественного сеанса, и стала смотреть на улицу. Мануэль снова задвигал рукой, продолжая рисовать. За окном сгущались сумерки. Я смотрела на улицу Парижа, одну из сотен улиц города, так круто изменившего мою жизнь. Какая ирония судьбы. Этот последний вечер с Мануэлем начался точно так же, как когда-то и первый. Круг замкнулся. Скоро карусель остановится, и всем будет пора по домам. Может быть, Мануэль тоже чувствовал нечто подобное. Я хотела спросить его, но не решалась отрывать от рисунка. Слишком сосредоточенным было его лицо, слишком серьезны глаза в те моменты, когда он бросал на меня короткие взгляды, всякий раз заставляющие сердце пропускать удар.
Он закончил неожиданно. Меня вдруг коснулась его рука, еще мгновение назад сжимавшая в руке карандаш. Я повернула голову и посмотрела на лежащий передо мной лист бумаги. Слишком совершенным было лицо на бумаге, слишком выразительны глаза и чувственны губы.
— Я не настолько красива, как эта девушка, — невесело усмехнулась я, сама не ожидая от себя такой реакции. – Но все равно спасибо.
Я уже встала и сделала движение в сторону от окна, то тут его пальцы накрыли мою руку, еще лежащую на рисунке. Я быстро повернулась, чтобы неожиданно оказаться прямо лицом к Мануэлю, который уже тоже стоял на ногах. Мои движения казались резкими, обрывочными, в то время как его были плавными, практически бесшумными, но уверенными и настойчивыми. Чувствуя, как земля уходит из-под ног, я сделала шаг назад и прислонилась к подоконнику. Мануэль неотрывно следовал за мной, не разжимая рук и глядя в глаза.
— Тебе, правда, понравился рисунок? – спросил он, и я кивнула.
Его голос больше не был сиплым, но звучал непривычно низко, немного хрипло, отчего казался еще более волнительным.
— Тебе нельзя разговаривать, — в который раз прошептала я.
Где-то на улице раздался шум, и небо озарили вспышки фейерверков. В свете закатного солнца этот праздник жизни завораживал своей красотой. Но я не обратила на это никакого внимания. Мой взгляд был прикован к стоящему рядом мужчине. В разноцветных отблесках салюта, игравших в его глазах, я видела свое отражение. Он улыбнулся, хотя морщинка между бровей сохраняла серьезное выражение на его красивом лице. Светлые волосы блестели в последних отсветах дня. Одна прядка упала на лицо, заслонив глаза. Я подняла свободную руку и убрала ее назад. Мне всегда нравились его жесткие волосы. Не желая отказывать себе в этом, возможно, последнем удовольствии, я погладила его по голове, потом рука опустилась ниже, обнимая за шею. Он продолжал улыбаться, немного снисходительно, будто поощряя мои действия, но я остановилась. Борясь с невыносимым желанием прижаться к нему, почувствовать всем телом его тепло, вдохнуть его запах, растворяясь в ощущении близости, я медлила, потому что не могла себе этого позволить. Почувствовав мою неуверенность, Мануэль отступил на полшага назад.
