Сделав пару шагов, я почувствовала себя увереннее. Обувь была действительно удобной. Уповая, что все пройдет гладко, я вышла из гримерной и пошла на сцену, где как раз собирались артисты. Альфред уже приехал, а это означало, что скоро можно начинать. В ожидании все топтались без дела. У одной из кулис я увидела Мануэля. Вокруг него, как змея, вилась Тесея. Я остановилась, точно вкопанная, не в силах отвести взгляд от этой парочки, гадая, насколько права была Ксения. По всему выходило, что на счет Тесеи она не заблуждалась. А вот насколько все это нравилось Либерте, я понять не успела. Увидев меня, он отодвинул с пути Тесею, тут же недовольно нахмурившуюся, и подошел.

— Ну что, ты готова? – спросил он тоном, каким спрашивал перед каждым спектаклем или репетицией, как будто мы ни на день не расставались.

Я кивнула, становясь вдруг неожиданно счастливой. На его лице мелькнула улыбка, но тут же он снова сделался серьезным, с головой уходя в роль. Внимательно глядя на него, я заметила, как он на глазах преобразился. Его взгляд стал иным, манеры, жесты, даже голос, все изменилось, входя в образ великого композитора. Даже на репетиции он не мог работать вполсилы.

— Все готовы? Поехали! – послышался голос Дейва из зала.

Репетиция началась. Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, я наблюдала за Мануэлем. Невозможно было не любоваться его исполнением. Всё в нём – от кончиков пальцев до прядей светлых волос – было прекрасно и так правдиво, что заставляло верить в искренность его игры. Я не могла не восхищаться грацией его движений. Легкой поступью он перемещался по сцене, почти не касаясь ее. Его голос был то нежен, то вдруг становился твердым и отчужденным. Глаза блестели, когда его красивые мужественные руки обнимали одну из танцовщиц, вьющихся вокруг. Мне никогда не приходилось оказываться на их месте, и тут я неожиданно представила себя там, на сцене рядом с Мануэлем. Представила, как его сильные руки ложатся на талию и обнимают меня, совсем как на балконе той злополучной ночью. Дыхание перехватило, и я почувствовала, как дрожь прошла сквозь пальцы. Готовая порвать на части всех девиц вокруг Либерте, я снова устремила взор на сцену. Глаза горели лютой ненавистью ко всем существам женского пола, когда-либо касавшимся Мануэля. Но вдруг он повернулся, и наши взгляды встретились. Отпустив девушку, которой оказалась Ксения, он посмотрел прямо на меня. Казалось, мир вокруг нас замер. Сама не до конца понимая еще, что происходит, я улыбнулась ему самой нежной улыбкой. Его глаза ответили, засияв тысячами огней. Я готова была смотреть в эти глаза вечно, но он уже отвернулся, продолжая петь.

— Сестренка, наш выход, — прервала мои мысли подошедшая Мариэла.

Я с опаской посмотрела на нее, боясь, что мои глаза выдадут весь спектр пережитых за последние пару минут чувств. Но ни Мариэла, никто другой не заметили ничего странного в моем поведении. Кроме Мануэля. Я была уверена, что, зная меня достаточно хорошо, по взгляду он мог понять многое.

Находясь под впечатлением от его мастерства, я настолько сама вошла в образ, что уже не знала, где заканчивается реальность и начинается вымысел. Все слилось для меня еще и потому, что я впервые играла свою роль без костюма и грима. Находясь в своих настоящих обличиях, мы плакали, смеялись, ревновали и любили. Сердцем проживая все эти моменты, я видела, что и Мануэль чувствовал так же. Наш дуэт был настолько гармоничен, что я уже не представляла, как вместо него здесь мог стоять Нико. Только Мануэль. Никого больше не видела я в роли Моцарта и в качестве своего партнера. Так искренне я еще никогда не отдавалась чувствам своей героини. Так искренне мне еще ни разу не отвечал мой партнер.

Находясь на сцене, я не могла ни знать, ни видеть, как Альфред наклонился к Дейву и тихо спросил:

— Я один это вижу, или ты тоже заметил?

Пораженный до глубины души режиссер медленно кивнул, выражая согласие.

— Я не ошибся, — бормотал он. – Я знал, что из них выйдет отличный дует.

— Дуэт? – продюсер поднял бровь и хитро улыбнулся. – Думаешь, здесь дело только в этом?

Дейв не ответил, продолжая восторженно следить за происходящим на сцене. После репетиции он подошел ко мне. Режиссер говорил что-то о таланте и о том, что он не оставил равнодушным даже черствого Альфреда. Потом начал нахваливать Мануэля, стоявшего неподалеку. Но я не слышала ничего вокруг. Я смотрела в глаза Либерте, которые сразу, как только стихла музыка, стали вновь холодно безразличными ко всем вокруг, включая меня. Он не подошел и не предложил проводить, как всегда делал раньше. Вместо этого в компании Флавьена и еще пары человек, среди которых я увидела и черноволосую голову Тесеи, он прошел мимо, кивнув Дейву, и скрылся за кулисами. Я хотела броситься за ним, схватить за руку и заставить объяснить, что происходит. Я столько могла бы сказать ему, но не было никакой возможности. Дослушав режиссера, я медленно поплелась со сцены. Было грустно и обидно. Но ничто не шло в сравнение с тем, как было физически больно. Ноги в новых туфлях требовали свободы. Они гудели, ныли и практически отказывались передвигаться.

Кое-как дотащив себя, я села на стул и посмотрела на свое отражение в зеркале. В гримерной никого не осталось. Все очень быстро похватали одежду и умчались. Наверное, дух праздника нельзя было так скоро вывести из организма, и актеры поспешили домой, дабы еще хоть на вечер ощутить вкус уходящего веселья. Я смотрела на себя и не узнавала. За последние полтора месяца я как будто стала старше. Неужели глупенькая любимица своих родителей повзрослела, превратившись наконец в самостоятельную личность, которая чего-то стоит? Или это только освещение делало свое дело, я не знала. Вздохнув, я протянула руку и аккуратно сняла туфли. От пронзившей боли на глаза навернулись слезы. Все произошло, как всегда. Новые туфли стерли ноги. Кинув ненавистную обувь под стул, краем глаза я успела заметить, что на белой подкладке остались следы крови. Стараясь не задумываться о нанесенном ущербе здоровью, я взяла сапоги и, кривясь от боли, сунула в них разболевшиеся еще сильнее ноги.

— Да что ж за день такой сегодня!

Ненавидя себя за слабость, я встала и неуверенно сделала шаг в сторону двери. Жгучая боль не заставила себя долго ждать. Вскрикнув и сморщившись, я рухнула обратно на стул, по пути задев рукой какие-то баночки, которые с жутким грохотом посыпались на пол. Кажется, это были средства для укладки. Глядя на разбросанные вокруг флаконы, не в силах терпеть боль и понимая, что нет сил встать и дойти до дома, я уже готова была расплакаться. Но вдруг дверь медленно отворилась. На пороге стоял Мануэль.

— Я проходил мимо и услышал шум, — объяснил он и вошел. – С тобой все в порядке?

Наверное, я выглядела весьма странно, потому что по мере того, как он смотрел на меня, лицо его становилось все сосредоточеннее.

— Все нормально, — как можно спокойнее ответила я, хотя глаза были на мокром месте, а голос готовился вот-вот сорваться. – Я уронила лак.

Смерив меня недоверчивым и от этого еще более холодным взглядом, Мануэль наклонился, чтобы поднять с пола флакон. Случайно его взгляд скользнул по туфлям, валяющимся под стулом. Ему хватило секунды, чтобы понять, что же случилось. Он выпрямился и поставил лак на место.

– Идти можешь?

Он протянул руку, и я встала, опираясь на нее. От новой внезапно накатившей волны боли захотелось поджать обе ноги. Застонав, я потеряла равновесие и, наверное, упала бы, но Мануэль подхватил меня. Безвольно повиснув в его руках, от обиды на весь мир и на саму себя я заплакала.

— Перестань, все пройдет, — продолжая одной рукой придерживать меня, другой он взял куртку и как маленького нерадивого ребенка одел, уговаривая не расстраиваться.

От ноток жалости, сквозивших в его голосе, стало еще хуже. Что ж я за нелюдь такой, что не могу вызвать у мужчины никаких чувств, кроме сострадания. Я продолжала мысленно корить себя в то время, как Мануэль положил мою руку себе за спину, а своей крепко обнял и прижал меня так, что я почти перестала касаться пола.