Проводник развернулся на каблуках, кивнул, и через секунду поезд, тяжело пыхтя, отчалил от станции.

– Привет, Буля, – сказала Сесилия.

– Привет, радость моя! – воскликнула Астрид. – Сегодня у меня на глазах кое-кто попал под автобус.

Глаза у Сесилии расширились.

– В смысле, человек?

– Да. Моя ровесница. Я знала ее всю свою жизнь. Поэтому я слегка не в себе. На всякий случай, машину водить умеешь?

Астрид подтолкнула очки от солнца на макушку. В ее глазах и правда была легкая поволока, и на мгновение Сесилии захотелось перейти на другую сторону платформы и отправиться в обратную сторону.

– Мне тринадцать лет.

– Я знаю, сколько тебе лет. Твоего отца я научила водить, когда ему исполнилось одиннадцать. – Астрид показала в направлении набережной. – Вон там, на следующей улице, ближе к реке, мы осваивали параллельную парковку. – Она изобразила, как машина перелетает через парапет и плюхается в воду. – Раз! И поплыли!

Ники был младшим и всему обучался раньше других. По семейному преданию, если старший, Элиотт, что-то делал в шесть лет, Ники делал это в три года, а Портер была где-то посредине. А посредине означало, что о деяниях Портер оставались самые туманные воспоминания, что-то делала, где-то была – и все. Иногда Сесилии казалось, именно так ее воспринимают родители, хотя, конечно, она – единственный ребенок, и им не надо уделять внимание кому-то еще, разве что себе самим.

Сесилия поежилась.

– Машины у меня нет. Откуда ей взяться?

Было тепло, солнце палило нещадно. В Бруклине все же такой жары нет. Сесилия хотела снять свитер, но у нее и так два чемодана плюс рюкзак – зачем тащить еще что-то?

– А кого сбили? Она умерла?

– Барбару Бейкер, в голове не укладывается… да, она умерла. Я сидела совсем близко, и она умерла мгновенно, бог свидетель, так умереть пожелал бы любой из нас. Все нормально, я поведу машину. Но давай запишем это себе в план. Каждая женщина должна уметь водить. Мало ли когда может понадобиться. Идем, я возьму один, ты другой. – Астрид взялась за ручку чемодана поменьше и потащила его за собой, со ступеньки на ступеньку. Сесилия подхватила другой чемодан и последовала за бабушкой.

До Большого дома ехать всего пять минут, однако развязка была закрыта, и на дорогу ушло все восемь. Руки Астрид на руле показывали без десяти два – когда она не переключала передачу. Сесилия держала рюкзак на коленях, крепко прижав к себе – эдакий пухленький ребеночек, мешочек с мукой. Астрид включила радио, как всегда – местный канал NPR; бойко тараторил новости Уэсли Дрюс, Сесилия представляла его в виде облака с глазами, у которого на контроле весь город, когда надо, оно опускается пониже, когда надо – отползает подальше.

– Скоро отец возвращается в Нью-Мексико? – спросила Астрид, не скрывая недовольства.

– Точно не знаю. Может, через пару дней.

– Ему там явно нравится. Хотя какая радость от юрт и скорпионов – ума не приложу. Но Ники есть Ники. Представляешь, ему никогда не нравилось ореховое масло, потому что оно нравилось всем остальным. Говорил, у него аллергия. Как твоя прекрасная мама?

Последнее было сказано безо всякого сарказма или злобы. Джульетта стала моделью еще в отроческие годы, когда ее остановили вместе с мамой прямо на тротуаре возле студии, где она занималась танцами, – в Клиньянкуре, под Парижем. Так с ней всю жизнь: что-то случается, возникает идея, открывается дверь. И Джульетта входит в эту дверь, а куда она ведет – уже другой вопрос. Сесилия больше походила на отца, чуть изогнутый нос, светло-коричневые волосы – даже могла сойти за блондинку, если настоящих блондинок поблизости не наблюдалось.

– Все как обычно. Ест редиску с маслом, в таком духе. – Широкие улицы Клэпхэма украшала пестрая листва, по крайней мере, в разгар лета. Здесь Сесилия когда-то научилась ездить на велосипеде, плавать, ловить мяч в настоящую бейсбольную рукавицу, всему, с чем были сложности в Нью-Йорке, во всяком случае, при таких родителях, как у нее. Ей пришлось ходить на танцы вместе с мамой, впрочем, было как-то неловко, обеих это смущало, и Сесилии разрешили с танцами завязать. – Вообще-то мне кажется, что она грустит.

– Никто не отсылает детей по доброй воле, – заметила Астрид. – Хотя есть, наверное, и такие. Кто-то выпихивает детей в интернат при первом удобном случае. Но твоей маме можно и погрустить. Потому что все будет хорошо.

– Ну и ладно. – Сесилия не знала, что именно ее родители рассказали бабушке о происшествии в Бруклине.

– В старших классах мы думали послать Эллиота в интернат, в Нью-Гемпшир, чтобы пообтерся там со спецами высшей марки. Однако Расселл, твой дедушка, сказал – только через мой труп! Сюда, в Клэпхэм, переезжают, потому что тут хорошие школы, заявил он. А мы будем нашего сына куда-то отсылать? Какой смысл заводить детей, если ты избавляешься от них при первой возможности, когда им еще толком нечего сказать? – Сесилия смотрела на бабушку в профиль. Астрид любила поболтать; впрочем, обычно эта болтовня не затрагивала что-то личное. На всякий случай Сесилия проверила, хорошо ли она пристегнута. – Твой отец был парнишка толковый, это точно. Учителя в разговорах с нами как его только не нахваливали, так и сыпали комплиментами, будто достойнее ученика в жизни не видели. – Астрид подалась вперед, чуть хлопнула Сесилию по рюкзаку. – А потом я овдовела – как будто ведешь себе непринужденную беседу, и вдруг кто-то срывает с тебя пластырь. Когда ты вдова, тут не повыбираешь. Мы прожили вместе двадцать пять лет. Хороший забег, но не самая длинная дистанция. Взять хотя бы Барбару и Боба. – Астрид притормозила на красный свет – у одного светофора из двух на весь город, – наклонилась к рулю, положила на него голову. – Я должна ему позвонить. – Зажегся зеленый свет, но Астрид не шевельнулась и смену сигнала не заметила.

Сесилия крутнулась в кресле, посмотреть, есть ли сзади машины. Машины были.

– Буля, – отвлекла бабушку Сесилия. – Зеленый.

– Ой. – Астрид выпрямилась. – Конечно. – Она опустила свое окно, высунула руку и махнула водителям сзади – объезжайте! – Мне надо минутку посидеть, если не возражаешь. Твоя мама сказала что-то насчет неприятностей в школе.

– Угу. – В рюкзаке Сесилии задребезжало, она выудила телефон. Эсэмэска от мамы: Привет, малыш, проверка, встретила ли Буля и вообще. Люблю тебя. Позвони, как будешь дома. Сесилия убрала телефон в рюкзак, зажала его ногами. – Если хочешь, можем тут сидеть хоть весь день.

Неприятности в школе! Можно и так сказать. Главная неприятность – некоторые ее одноклассники считают, что живут в какой-то видеоигре, что они уже взрослые, только их действия не имеют никаких последствий, а на самом деле они всего лишь незрелые дети с кашей в голове. Еще неприятность: люди всегда лезли к ней с разговорами, будто она юрист или терапевт. А она всего лишь ребенок, как и ее одноклассники, хотя, похоже, кроме нее, никто об этом не догадывается. И последняя неприятность: едва на горизонте замаячат неприятности, родители тут же поднимают руки, точно недовольный ребенок, впервые севший играть в «Монополию». Сразу же забираются в раковину, прячутся, в том числе и от нее.

Астрид взяла Сесилию за руку.

– Спасибо, милая. Я это ценю. А то все кругом спешат.

– Только не я, – пожала плечами Сесилия. – Никакой спешки.

Она закрыла глаза и прислушалась к прогнозу погоды, который читал Уэсли Дрюс.

Эллиот узнал о Барбаре Бейкер от Олимпии, которая заправляла в блинной «Спиро». Она не видела само ДТП, но слышала, как подкатила «Скорая», как гудел народ, и достала из-под кассового аппарата бинокль. Она видела, как Астрид перешла улицу – слава богу, сказала Олимпия Эллиоту, что ваша мама была поблизости, уж она точно знает, что делать в таких случаях. Всем известно, что Астрид никогда не растеряется в трудных обстоятельствах. Потом Олимпия наблюдала, как санитары положили тело Барбары на каталку. Слушая Олимпию, Эллиот смотрел в окно, представлял себе эту сцену.