– Господи! – воскликнула Берди, выйдя из парикмахерской.

Увидев Астрид, она оттащила ее в сторонку. Они вцепились друг другу в локти и молча стояли так, пока не появилась полиция, и Астрид сообщила им номер телефона и адрес мужа Барбары. Ее телефонная книжка всегда была в идеальном порядке – как раз для таких случаев. Подъехала «Скорая», санитары сграбастали тело Барбары – смятую лепешку – и положили на носилки. Когда «Скорая» уехала, Берди легонько подтолкнула Астрид к двери салона.

«Стрижем красиво» за последние годы заметно похорошел, модернизация не обошла салон стороной. Зеркала без рам, серебристые обои с серым геометрическим рисунком – попытка добавить изыска, не очень успешная. Берди так и не сумела освободиться от горшков с запыленными цветами в туалете или от вышитых подушечек на скамейке у входа. Если кому-то не нравится, пусть ищет местечко поизящнее.

– С ума сойти, – выговорила Астрид. Она положила сумочку на скамейку. Салон пустовал, как обычно по понедельникам, когда «Стрижем красиво» был закрыт. – С ума сойти! Я потрясена, просто потрясена! Я в шоке. Мозг словно отключился. – Она сделала паузу. – Может, у меня аневризма?

– Никакой аневризмы у тебя нет. Аневризма – это смерть на месте. – Берди мягко взяла Астрид за локоть и усадила перед раковиной. – Попробуй расслабиться.

Берди ездила стричь обитателей «Херон медоуз», дома престарелых на окраине Клэпхэма, и к переходу в мир иной относилась хладнокровно. Так или иначе, все мы шаркающей походкой отправляемся туда. Астрид уселась удобнее, откинулась назад, коснулась шеей холодного фарфора раковины. Закрыла глаза, а Берди тем временем включила теплую воду, проверила рукой температуру.

Если Рэндэлл не ошибся и автобус ехал пустой – это очень хорошо. У Астрид трое детей и трое внуков, и даже если бы их не было, потеря ребенка – жуткая трагедия и для молодых родителей, и для борцов с раком, и для действующих президентов, и для кинозвезд – вообще для всех. А когда умирают люди их возраста – Астрид и Барбары, – говорить о трагедии вряд ли уместно, тем более что у Барбары своих детей нет, люди еще поблагодарят господа, в том смысле, что школьный автобус вполне мог задавить кого-то другого. Конечно, по отношению к Барбаре это несправедливо. Все-таки у нее муж, кошки. Несколько десятилетий тому назад она помогала переводить первоклашек через дорогу – вот вам ирония судьбы! По крайней мере, не на этом углу, размышляла Астрид, прерывисто дыша, а Берди тем временем царапала остриженными ногтями ее череп.

О чем думала Барбара, когда на нее несся автобус? Почему она запарковалась на той стороне улицы, а не на этой? Что было в ее списке дел на день? Астрид выпрямилась, влага с волос потекла на шею и на блузу.

– Как ты? В норме? – спросила Берди, накидывая на плечи Астрид полотенце.

– Нет, – ответила Астрид. – Какая уж тут норма. Я ведь даже… знаешь… эта Барбара мне вообще не нравилась. Я просто… совсем выбита из колеи.

– Тогда, – Берди обошла кресло спереди и склонилась перед Астрид, встретившись с ней глазами, – идем в подсобку. – Губы Берди вытянулись в тонкую линию, совсем как у учительницы в католической школе. С решением она никогда не мешкала.

Астрид медленно кивнула и дала Берди руку. Они обошли полустену за раковиной и оказались в комнате, где молодая безбровая Джессика три дня в неделю с помощью воска удаляла пациентам волосы, и легли рядышком на двуспальный матрас, Астрид на спину, а Берди оперлась на локоть. Астрид закрыла глаза, совершенно изможденная. Как обычно – за долгое время сложился определенный ритм и последовательность действий, – Берди начала неспешно целовать щеки, уши и шею Астрид, все, кроме рта, потому что день был особенный, однако Астрид приподнялась и подтянула рот Берди к своему. Нельзя тратить время впустую. Разве тот школьный автобус – последний? Сколько раз людям напоминать о подобном? И чего ей ждать? Она вдова, ей шестьдесят восемь лет. Лучше поздно, чем никогда.

Сесилия втиснулась между родителями на заднем сиденье такси – от него пахло дезодорантом. Для перевозки подростков от тринадцати до пятнадцати лет без сопровождения железнодорожная компания Amtrak ставила несколько барьеров, в частности, привезти подростка к поезду должен взрослый. Считалось, что Сесилия от этой поездки только выиграет, но она привыкла называть вещи своими именами. Все-таки ей тринадцать, доступ в интернет разрешен. Скорее похоже на защиту свидетелей. Из школы ее официально никто не исключал. Получалась некая попытка взять паузу, какую берут родители в телесериалах, когда уже точно решили разводиться. Идею Сесилия выдала сама, почти что мимоходом, когда обсуждала с родителями, что им делать, как решить проблему со школой. Тут она и ляпнула, просто в шутку, – а давайте я на этот год переберусь к Буле! Однако на следующее утро родители, сидя за их крохотным кухонным столом, с налитыми кровью глазами, будто так и не вставали из-за него после вчерашнего ужина, сообщили ей: они списались с тамошней школой, поговорили с Астрид и приняли решение – да, она поедет туда. Сесилия не могла сообразить, на кого она больше сердится: на родителей, за то, что отправляют ее к Буле, или на школу, что разрешила ее вот так спихнуть. Где же справедливость? Справедливостью тут и не пахло. Полный мрак, хотя из маленькой квартиры она и перебиралась в огромный дом. Все прибамбасы ничего не стоили по сравнению с ощущением гигантского провала и тотальной несправедливости. Сесилия тысячу раз пыталась все себе объяснить, но всякий раз приходила к одному и тому же выводу, и говорить о справедливости уже не имело смысла. Дело сделано.

– Большой дом в конце лета, да и вся долина – это круто.

Отец Сесилии, Николас Стрик, Ники Стрики, был младшим в семье и сбежал из родительского дома, когда ему не стукнуло и восемнадцати. С тех пор он появлялся там только по праздникам и по особым случаям, движимый чувством вины, и такая поездка планировалась сильно заранее. Так что надеяться на него нечего.

Такси свернуло с авеню Флэтбуш и поехало в сторону Манхэттенского моста. Сесилия подумала, что ее отец мог быть самым красивым отцом в мире, сбрей он бороду или состриги волосы, которые он завязывал коротким и неопрятным конским хвостиком. Да и прикид сменить не мешает, а то одевается как рейнджер или ковбой. То есть вид такой: могу быть красивым, если захочу, да только на пути стоят борода, прикид и волосы.

– У нее прекрасный вкус, и она всех там знает, – сказала Джульетта. Мама Сесилии – француженка, с хорошим вкусом, с этим соглашались все. Джульетта любила Астрид больше, чем ее муж. Возможно даже, что она любила Астрид больше, чем своего мужа. – Там огромные и чистые публичные бассейны, и ты ждешь только потому, что кто-то медленно плывет, а не потому, что вокруг тебя сто человек. Клэпхэм – отличное место, сама знаешь, cherie. Ты всегда любила туда ездить, даже когда дом был детской развалюшкой, и я боялась, что ты залезешь на край чего-нибудь и убьешься. И вообще, за городом здорово, в кровь поступает больше кислорода.

Слегка сомнительно, однако Сесилия не стала спорить. А если оно и так, с какого же тогда перепуга родители последние тринадцать лет держали ее подальше от этого самого кислорода?

– Да я уже согласилась, все ок.

Чемоданы Сесилии лежали в багажнике. Втроем – Сесилия и ее родители – заняли все пространство в машине и терлись друг о друга, как рабочие и служащие в электричке в утренний час пик.

– D’accord, – кивнула Джульетта и похлопала дочь по бедру. Ее подбородок чуть дрогнул, она отвернулась к окну. – Ну хорошо.

– Ты уверена, что готова ехать одна? Мы можем поехать с тобой, помочь там устроиться.

Ники раньше никогда по доброй воле не ездил в Клэпхэм – уже что-то новое.

– Папа, все нормально. Буду читать Гарри Поттера «Дары смерти». Ехать-то всего два часа.

– А с двумя чемоданами справишься? Там эскалаторы.