Действительно запавшими, действительно по-зимнему колючими, действительно как те, что описал ему как в воду глядящий пророчащий Лорд; на глаза между тем лезла спутанная челка, которую всё никак не находилось настроения подрезать, на плечи спадали длинные, лохматые, если он никуда не выходил, космы.

Алоис был темноглаз и остёр, достаточно высок и худ настолько, чтобы сквозь кожу просвечивали вечные ребристые кости. Алоис был…

…почти совсем как то существо, которым грезил господин Звездочет, только лишенное лоска, блеска и той ухоженной красоты, с которой описывал свои извращенные мокрые — наверняка же, черт, мокрые… — грёзы подбивающий клинья мужчина.

Быть может, лоска ему не хватало и из-за отсутствия как раз той самой пресловутой любви, в которую юноша и так-то никогда особенно не верил. Быть может, и просто так, потому что люди в жизни не могут сотворяться и существовать настолько красивыми, как люди во снах, книгах и напомаженных кадренных лентах бегающего немого кино…

И, быть может, он окончательно сошел с ума, когда, вернувшись к надрывно шелестящему вентиляцией ноутбуку, быстро и злостно — пока в руках оставалась решимость — написал единственное оскопленное признание, на которое был — пока, сейчас или вообще — способен:

«Алоис, чертов Лорд.

Мое имя… Алоис Блум».

๖ۣۣۜL๖ۣۣۜT๖ۣۣۜS

После последнего разговора, надолго выбившего из-под ног Алоиса прежнюю знакомую почву, он не появлялся в Сети в течение почти полной недели.

Сначала — не мог: слишком много лишнего прозвучало тогда, слишком терзающе-метко Тики сыграл на уцелевшей тетиве чужой надрезанной души откровенный распутный блюз.

Мальчишка избегал надолго оставаться в доме, потерянно шатался по улицам, бесконечно мок и хмурел, вместе с тем не замечая, что от этих переживаний, с которыми не привык вот так вот рука об руку жить, ел всё меньше, а мрачнел и тощал — всё больше.

Ему было тяжело, паршиво, тошнотворно-муторно, и, кажется, виделось это со стороны настолько, что даже люди, которые прежде пытались подшучивать или подходить для своих собственных одергивающих закидонов, более не появлялись рядом, негласно соглашаясь соблюдать долгожданную дистанцию, которой Блум значения придавал теперь не больше, чем той же осени, тем же дождям и той же чепухе, что генерировали с завидной регулярностью блуждающие по мостовым переулкам двуногие пустые имбецилы.

Чуть погодя сердце его, не приучившееся осмеливаться заявлять о себе в открытую, начало потихоньку тянуть, подкидывать в память обожженную цифровую фотографию, перечитывать участившимся пульсом запомнившиеся слова.

Еще чуть позже это самое злосчастное сердце принялось вторгаться в каждый прожитый час, занявшись ковкой прочной стальной цепи, что, преодолевая георгины и звезды, светофоры и полосатые навесы дорожных забегаловок, настойчивой змейкой бежала к обитавшему неизвестно где и неизвестно в каком пространстве Тики Штерну, дабы соединиться с цепью ответной, привлекающей, подходящей, той, что отчего-то без разрывов и швов…

В день же, когда два повязавшихся сердца, образовав тайный обручальный альянс, сомкнули последние замки́ и выбросили в ледовитый океан ключи и дубликаты, Алоис, решившийся вернуться на свой виртуальный двускатный островок, уяснил, что интернет ему отключили за неуплату завалявшегося в полынном почтовом ящике долга.

«Где ты пропадал?»

Первым, что встретило Блума по возвращении в интернетный мир спустя шесть с половиной суток пребывания в мире подлинном, было короткое сухое послание, напоенное вполне живым и реальным бешенством, что, отклеившись от монитора, медленно вползало в венозные запястья нервничающего мальчишки, поднималось выше и, оплетшись возле сомкнутого горла, начинало то настойчиво душить.

Алоис был уверен, что не должен ни отчитываться, ни рассказывать этому человеку, чем был занят и почему, но тот, преподнеся очередной сюрприз новым скачком непредсказуемого настроения, сбил с него спесь очень и очень быстро. Точно так же, как и желание слишком долго и слишком много ерничать, показывая желтые зубы, вымазанные в серной собачьей слюне: на сей раз Тики ему ничего не писал.

Вообще.

За все почти полные семь дней, за крохотную автономную вечность — один лишь пустой белый экран, заканчивающийся со стороны Лорда старым несуразным письмом о втором иллюзорном Алоисе, приходящем в гости к господину Звездочету полуночными фантомами из распахнутого настежь окна.

Глядя на всё это, юноша с кислой миной и отламывающимся по кускам сердцем непроизвольно думал, что, должно быть, забылся, привык к повышенному настойчивому вниманию, поэтому так опешил и так… обиделся, пусть и ни за что не пожелал очевидного признавать, что ни сбегать обратно, ни отмалчиваться не стал, выцедив напряженными пальцами до скрипа холодное и оскорбленное:

«Пытался оплатить сраные долги».

«Долги…?»

Тон мужчины переменился с такой космической скоростью, что вновь выбил Алоиса из колеи, заставляя неволей раскрываться и дальше, ведясь на ловкую игру таких же ловких иллюзионирующих кистей, давно и безоговорочно посадивших его на невидимую марионеточную леску.

«Я не придавал значение всему тому бумажному мусору, что продолжают сгружать в почтовый ящик… Оказалось, что зря. Иногда туда приходят счета, за тот же интернет — тоже».

«Ты… не смеешься надо мной, юноша, нет? Из какого же ты выпал века…?

Я, конечно, не думаю, будто шесть долгих дней ты обучался искусству старого доброго английского юмора, дабы удивить меня такой вот блестящей шуткой, но…»

Кажется, он не верил ему.

Без кажется — не верил тоже.

Это снова разозлило, снова отвесило двух злачных шенкелей, заставляя рвануться в бой с дикостью необузданной взмыленной лошади.

«Что такого смешного или странного, чертов Лорд?!

Я терпеть не могу возиться во всём этом дерьмище! И до сих пор почти не пользовался интернетом, поэтому и не знал, посредством чего он работал… Работал — и работал. Какая разница, если меня всё устраивало? Может, хозяева квартиры оплачивали или еще что…

Оказалось, что просто контракт был на год заключен, а сейчас, как назло, закончился. Я три сраных дня собирал деньги на то, чтобы оплатить их следующий годовой расчет, а они стребовали за эту херотень больше, чем я могу себе позволить.

И еще один день угробил на то, чтобы подписать не менее сраные листки и дождаться, когда они вспомнят, что я всё оплатил и могу получить дозволение подтереть их паршивой услугой себе задницу. В итоге у меня хренова куча новых долгов, зато… я смог вырваться сюда.

Не знаю только чего ради».

За всё непродолжительное время их знакомства это был первый длинный монолог Алоиса, в котором он, вдобавок ко всему, еще и решился немного приоткрыться, сливая и пыл, и частичку возмущенной, но повсеместно принявшей присутствие господина Звездочета души.

Тики пару-тройку минутных пригоршней не отвечал; то ли не мог подобрать слов, не задевших бы раззадоренного мальчишки, то ли на что-то отвлекался, но черно-белый карандашик то танцевал в своей клетке, то вдруг останавливался, то вновь заводил безумную подточенную пляску…

Чтобы в результате выдать всего одну скудную строчку, которая Алоису, мягко говоря, понравилась мало:

«У тебя проблемы со средствами к существованию, мальчик?»

Блум предупреждающе проворчал в пустоту, заученно побарабанил по кнопкам подушками нетерпеливых пальцев…

Но, подчиняясь своему придурочному сердцу, которое будто с цепи сорвалось, вернувшись сюда, в виртуальный заоблачный дом, позволил себе еще одно маловажное откровение:

«Всё у меня с ними нормально. Хватает, чтобы прожить, всё равно ничего особенного мне не нужно. Никогда не понимал, зачем всем вокруг так нужны эти гребаные деньги».

«Чтобы жить, очевидно, мой мальчик? Не влачить бренное существование, а именно жить, позволь уточнить.

Твой образ мышления всё больше подталкивает меня к пониманию, что за колким язычком и сварливым норовом скрывается… если не ребенок, то в лучшем случае подросток.