«Январский сад».

Еще чуть ниже, уже точно не оставляя места сомнениям, приблудилась строчка иная — отчего-то ни разу не смеющаяся и не вызывающая привычного недоверчивого оскала:

«Улыбнись, юноша. Я обязательно приду к тебе завтра. А сейчас — самых сладких тебе снов.

P.S. Не засиживайся долго.

Это не столько вредно, сколько грустно, когда не с кем поговорить.

Так что, пожалуй, я пожелаю спокойной ночи и себе».

Алоис вымученно, продолжая стараться себе солгать, простонал. Стиснул пальцы, отшатываясь от экрана с этим вот нарисованным, но запахшим снегом и розами сумасшедшим садом. Прикусил губы, едва не проныв, не провыв, противясь принять то, что творилось, и что вытворяла его собственная разбесившаяся сущность, ожившая вдруг и забившаяся оголтелыми шипастыми птицами, впервые запросившимися на волю из сдавливающей уныло-железной клетки.

Он старался, правда, он до последнего отказывался и сопротивлялся, но долго продержаться, как бы ни затягивал дающий трещины рваный ошейник, не смог: притронулся ноющими и плачущими пальцами к подтертым пыльным кнопкам и…

Господи, и…

«Спокойной ночи, чертов Лорд.

Я…

Тоже загляну…

Завтра».

========== Разговор второй. Дом в другом месте ==========

Их игра затянулась настолько, что в один — ни разу не прекрасный ни с одной из своих сторон — день Алоису пришлось узнать, что у Лорда есть имя и зовут его не как-то там по-обычному, как положено, а очень странно и очень непонятно:

Тики Штерн.

Он даже порылся в интернете, он даже нашел, что имя если и имело где-то на свете корни, то либо в купелях израильских синагог, либо в гремучей и дремучей Южной Америке, а потому образ в голове — опять же против воли самого мальчишки, никакие образы строить категорически не привыкшего — вырисовался далеко не самый приятный, диковатый, сам себе перечащий и крайне шоколадный, углистый, с маленькой аккуратной ермолкой на выбритом темени да ловкими фокусничающими руками, приноровившимися жонглировать попадавшими звездами.

Образ этот мешал настолько, что чуть погодя Блум стал даже думать, а не аберрация ли у него какая-нибудь началась — ведь, в самом деле, какая к черту разница, как этот Лорд выглядел, если встречаться им всё равно было ни к чему?

Может, он и впрямь обитал где-нибудь в Южной Америке, на острове Пасхи, например, и, сидя в компании набожных майянских аборигенов, попивал горячий кровавый мате, привезенный добросердечными странствующими испанцами? Заумничал и чересчур много трепался, уверенный, будто безраздельно правит вот этим вот жалким клочком суши уже потому лишь одному, что дружит с народом Европы да умеет щелкать по клавишам современной техники под восторженные овации прочих… далеко не таких разумных обывателей?

Хотя, надо признать, манеры у этого Тики были почти что безупречными. Настолько безупречными, что злили они Алоиса с изрядной частотой, с иглами под кожу и вообще с бессовестным постоянством, иногда начиная пробиваться даже сквозь сны — прежде невозмутимо-спокойные и буднично-багровые.

Еще чуть позже Алоис почему-то призадумался, а не сидит ли господин Звездочет, скажем, в каком-нибудь Гуантанамо, раскуривая понтовые сигары, поигрывая в крапленый покер и проживая щедрый одолженный срок за подстроенный где-нибудь в Африке террористически-терроризирующий акт?

Наверное, мысли всё же имели свойство играть в своеобразную рефракцию — преломляться и, покрутившись в космосе, излученной гаммой-пульсаром вплавляться в мозг иной живой твари, потому что однажды Тики Штерн взял и — о таких вещах спрашивать нужно, идиот несчастный! — прислал ему свою фотографию, которую юноша, поведшись на безобидное слово «сюрприз», без задних мыслей открыл, привыкнув, что странный этот человек имел тягу время от времени что-нибудь ему демонстрировать, не понимая, что Блуму и без того было хорошо в выстроенном закрытом мирке, где не водилось ни других людей, ни маломальского о тех напоминания.

Алоис еще более-менее мог существовать в прежнем покореженном русле, когда его начал невзначай преследовать призрак этой страшной — иудейской и черной — глыбы с окаменелого пасхального острова. Алоис правда мог, но вот когда в уединенное зашуганное пространство вторгся чужой настоящий облик, когда Тики Штерн, соединившись с образом и именем, превратился во вполне живого индивидуума, способного двигаться, мыслить и рисовать глазами-губами многозначные символьные ужимки, вселенная его треснула, покачнулась, пропустила в себя то запретное, в чём он никогда, как глупо верил сам, не нуждался, и по стенам проползла первая неизлечимо-фатальная трещина: проклятый Лорд, оказавшийся вовсе не темным и не диким, а определенно ухоженным и по-своему смазливым, обрушился на мальчишку пожирающим вместе со всеми потрохами чумным бедствием, от которого тот попросту не мог, не умел защититься, начиная видеть чужую ухмыляющуюся физиономию обреченно и настораживающе…

Везде.

๖ۣۣۜL๖ۣۣۜT๖ۣۣۜS

«У меня имеется одна интересная родинка.

В форме зайца».

Алоис, до этого лениво глотающий из жестяной банки безалкогольный сильногазированный шнапс, попавшийся под руку на полке нового выстроенного рядом супермаркета, от подобного заявления едва не подавился, зато изрядно обрызгал пахучей липкой шипучкой монитор.

Приподнялся, протер тот низом старой домашней футболки, придирчиво оглядел появившееся желтоватое пятно и, махнув на то рукой, написал чуть более раздраженно, чем за последнее время привык:

«И где же она?»

«Под правым нижним веком. Большая-большая, слово тебе даю».

Алоис нахмурился, отодвинул от греха подальше банку.

«Не ври. Или твое слово настолько дешевое, чертов Лорд?»

«Хм? С чего же ты взял, что я тебе вру, мальчик?»

«Я видел фотографию. Ничего даже приблизительно похожего на зайца там нет. Родинка как родинка. Совсем за дурака меня держись, что ли? Мне не пять лет, знаешь ли, чтобы вестись на тупых зайцев.

Придурок».

«Вот оно как?»

Алоис очень понадеялся, что радостное возбуждение, накрывшее откуда-то извне, было сугубо игрой его воображения или накренившихся магнитных полей, но только не чувствами этого Тики, ведущего странные, коварные, пугающие со всех сторон игры.

«Стало быть, ты всё же видел тот снимок?»

«Разумеется, видел. Ты же мне его прислал, что еще оставалось делать? Хотя если бы я знал, что там, то даже не подумал бы открывать».

«Это еще почему?

Я настолько тебе не понравился…?»

Блум, запоздало просекший, в какой угол его умудрились мастерски затолкать, маскируя еще один сюрприз под… сюрпризом, черт, следующим, окрысился, воинственно тряхнул головой. Не понимая, не соображая просто, что ему теперь делать, просидел достаточно долго в давящей на виски гнетущей тишине, прежде чем смог связать-скомпоновать хоть сколько-то годные, но вместе с тем честные слова:

«Я представлял тебя… немного иначе».

«О. А вот это уже интереснее. И как же именно ты это делал? Поделишься со мной?»

Юнец подумал, пожевал губу. Пожав самому себе плечами, решил и впрямь поделиться — почему бы и нет, если Его Светлейшеству так того хотелось?

«Ну… я был уверен, что говорю со здоровенной чернокожей обезьяной. Бритой обезьяной. В ермолке. И что живешь ты где-нибудь на дикарском острове, в компании скорпионов и тараканов, поэтому всегда и торчишь здесь, потому что деваться тебе больше некуда».

Штерну, кажется, его ответ настолько… пришелся по душе, что Алоиса вновь обдало волной совершенно безумного чужеродного веселья, впрочем, ничего веселого непосредственно в самом мальчишке категорически не вызвавшего.

«Это просто прекрасно, юноша! Как же давно я так не смеялся! Только… не обессудишь, если я задам тебе два маленьких безобидных вопроса?»

«Можно подумать, что мое согласие для тебя что-то значит и что иначе ты их возьмешь и не задашь…»

«Ты прав. Задам, извини уж меня, всё равно.

Так вот, вопрос первый: почему ты так решил? Про обезьяну и прочие интересные подробности?»