А еще я бы хотел узнать, почему ты вернулся именно сегодня».
«Ты о чём…?»
Только сейчас Блум осознал, что незамеченно для себя перешел с формального, гвоздями вбитого «вы» на это вот дерзновенное, но с поразительно легкой руки давшееся «ты».
Чертов Лорд, как ни странно, не выразил ни слова возражения, хотя вроде как со своим надраенным «лордовством» и должен бы был.
«Ты же сам заговорил о дивной пятничной Вечере, о мой маленький неизвестный Кот.
Так не должен ли ты встречать её где-нибудь в ином месте, а не просиживать здесь, со скучным домогающимся мной?»
Алоис на это взвился, перекривился, вполголоса ругнулся. Приняв за слишком личное, пусть и неопределенное, грубо и натянуто-недовольно ответил:
«За каким хреном? Там ничего хорошего нет, в этой сраной пятнице. Стадо пьяного в жопу быдла и прочего не менее сраного говна. Спасибо, конечно, но как-нибудь воздержусь».
Лорд не отвечал долго: то ли раздумывал над полученным ответом, то ли ушел, не посчитав нужным об этом предупредить.
Алоис, который и сам бы никогда никого предупреждать не стал и часто нарывался с Леоном на ругань из-за того, что отходил на неозвученное непредвиденное время, теперь нервничал, злился и, будь оно всё неладно, почти дулся. Почти обижался. Класть бы на этого типа, класть! Но встать с кресла не получалось, оторваться от ноутбука — тем более.
Барабаня по подлокотникам раздраженными пальцами, кусая губы и беспокойно щуря глаза, он, как последний идиот, продолжал пялиться в чертов монитор, понимая, что этот вот значок цветущей зелени по ту сторону оставался зеленым, что, значит, никуда этот человек хотя бы не выключался, но…
Но когда тот вдруг снова откликнулся, вырисовываясь пляшущим шаманским танцем карандашом, Блум подумал, что с удовольствием бы сейчас свернул тому глотку — если бы только мог до неё достать.
Вот хотя бы за то, что, незнакомый и трижды ненужный, умудрился заставить испытывать всё это, пробуждая внутри замкнутого интровертного мальчишки страшную, действительно неизлечимо страшную мысль, за которой он к этому…
Лорду…
Этому сбрендившему пижону…
Не дай только Бог…
Привязывал…
…ся?
Сообщение же проявилось на экране абсолютно спокойно, абсолютно невозмутимо, но вместе с тем и как-то… нервозно, пропахнув двояким запашком летучей взволнованности и плохо прикрытого интереса:
«Так ты, стало быть, правильный мальчик… или всё-таки девочка?»
Алоис, лишь с секунду поглядев на просветившиеся угольные слова, устало и кисло прикрыл глаза, болезненно и тихо пробормотав непроизвольное беззвучное проклятие.
Так вот в чём было дело, вот к чему закручивался весь этот клоунадный фарс, в который уже почти-почти получилось взять и так по-идиотски поверить…
Не будучи частым обывателем виртуальных миров, юноша раз за разом забывал, что здесь, не видя никого в глаза, люди страдали теми чудновыраженными степенями паранойи, за которыми переставали верить либо тому, что им говорят черным по белому, либо даже тому, что чувствуют сами. С другой стороны, у него действительно нигде не было указано ничего, кроме паршивого ника, пустующего окна аватары и сохраненного в заблокированных номерах контакта Леона — просто чтобы.
Чтобы.
Зачем — он не знал до сих пор и сам.
Внутри было гадко, внутри было болотисто-уныло, и кипяток разливался по пустым консервным банкам заскребшихся ноющих кишок, но Алоис, испытывая при этом и совершенно мазохистское остервенелое удовольствие, всё равно написал, вдалбливаясь оледеневшими пальцами в бьющие грохотом по сердечному пульсу кнопки:
«Смею вас огорчить, чертов мсье Лорд, но я парень, а не баба. Поэтому, думаю, пришло вам время откланяться, пока еще не стало поздно. А то мало ли… Дурная репутация опасна для благородных кровей, вам ли не знать».
Тишина, окутавшая крохотный мирок вернувшегося к ненавистным истокам мальчишки, осыпалась тухлым да серым снегопадом, жизнь наутро после которого всегда теряла прежние пережитые краски, всегда становилась окончательно незнакомой, всегда начиналась заново, ничего нового не принося.
Отвернувшись от монитора и пытаясь не думать о том, что невольное увлечение всего лишь нескольких десятков минут растаяло так же бесследно, как и пришло, Алоис поднялся со своего места, убрел на кухню, вышвырнул в мойку кружку, привалился лбом к стеклу, за которым поскрипывал ветками лысеющий красный клен.
Снаружи выл ветер, снаружи голосили невидимые люди и звучали такие же невидимые декоративные пластинки, наполняя ту, иную, тишину подорванными призрачными звуками…
А чертов ноутбук, явно издеваясь и насмехаясь, вновь проголосил воплем лохматой бешеной обезьяны, заставляя мальчишеское сердце надломиться, подпрыгнуть, завязаться узлом и застучаться где-то под всеми точками-чакрами-взрывом.
Юноша мотнул головой, юноша сам с собой забодался, отказываясь нестись обратно на созывающий свист непонятно как и когда приручившейся собакой, а эта блядская обезьяна проголосила опять.
И опять.
Опять-опять-опять-опять-опять…
Сердце уже не выдерживало, сердце гремело и рвалось всякий раз, как по полу стучал увесистым железным набалдашником разряженный пышный лорд, привлекающий к ноге свою новую заблудшую дворнягу — почти прямо как ту, что носилась по автобусной остановке, потеряв тепло и запах родной штанины, к которой могла прежде притереться, опустить морду да так просто и так спокойно поспать.
Алоис бесился, Алоис крысился, Алоис обещал себе, что ни за что туда не пойдет, но…
Но они позвали снова — неведанный дворянин и его ручная мартышка с кричащей ярмарочной шарманкой, — и мальчишка, проклиная всё на свете, поплелся назад, заставляя ноги двигаться как можно медленнее, а мысли убираться прочь, прочь и еще раз прочь.
Он боялся приближаться, он лгал самому себе, он начинал сходить с ума, косясь на черный молчаливый пласт ноутбука, будто на переносящую чуму исполинскую блоху, а когда дернул тот на себя, когда, стиснув зубы, оттянул крышку экрана, думая, что знает, прекрасно знает, что там найдет…
То увидел…
Увидел…
Их.
Эти непредсказуемые беспритворные строчки, не разящие ни расстройством, ни обидой, ни разочарованием, а вместо этого пахнущие весельем и какой-то сплошь больной… наверное…
Радостью…?
«Стало быть, сам себе принц и принцесса, а, сусальный ангел?»
«Что ж, я, признаюсь, даже рад — с женщинами у меня, так уж исторически сложилось, не слишком хорошие отношения».
«Куда же ты снова подевался, мой любопытный инфант?»
«Ну же, поговори со мной еще немного».
«Или много».
«Ты ведь никуда не торопишься, я надеюсь?»
«Ладно… пожалуй, я проявил чересчур много излишней настойчивости. Тебе нужно время подумать и отдохнуть? Если так, то я больше не стану тревожить тебя сегодня. Только…
Надеюсь, ты примешь этот маленький сувенир на ночь. Жаль, что ничего другого подарить у меня пока не выйдет, но — кто знает? — возможно, однажды получится перенести в реальность то, что ныне живет лишь на чужом печальном холсте».
Хмурясь и кусая губы, полностью отдаваясь неизвестной безумной игре, завладевшей им настолько, чтобы впиваться ногтями в виски и скуляще орать, Алоис крутанул колесико мыши, щелкнул на ссылку, пусть и сдаваясь, но тщетно пытаясь отыскать для себя хоть одну выдуманную причину, по которой делает это всё, продолжает, не уходит, слушается, ищет и ждет еще и еще, а после…
После, на время прекратив думать попросту обо всём, так разбито и так странно уставился на открывшийся взору сад: бело-черно-красный зимний сад, засыпанный снегами и церковными соборами, прошитый мрачным блеском уснувших божьих знамений, где под сутулым небом из-под загорелого табака, из-под наклоненных к земле туч и бесконечных сугробов цвели…
Розы.
Красные-красные спелые розы, поблескивающие заиндевелой бахромой по краям терпких накровленных лепестков.
Внизу, приписанная то ли рукой знакомого Лорда, то ли само́го неизвестного художника, приплелась одинокая витиеватая строчка:
