Кажется, терпение Штерна возгорелось, вспыхнуло да распалось, сложившись в дотлевающий кометный саркофаг.
— Город! — рявкнул он. — Назови мне город и улицу! Быстро!
Алоис нахмурился. Ударил каблуком ботинка по заледеневшей ступени, отбивая от той осколки тоненького серенького стекла. Тряхнул пытающейся выключиться головой, но глаза послушно поднял, силясь прочесть мелкие белесые буковки на приторно-синем фоне ближайшей таблички…
— Франкфурт-на-Одере… — сдавленным всхлипом отдающегося в лапы Неизвестного смертника прошептал он. — Это город. А улица… Гумбольдштрассе десять…
Он лепетал, выжимал из сердца разрывные холостые звуки, но всё равно…
Всё равно где-то там — глубоко-глубоко и далеко-далеко — понимал, что ничего не получится. Что всё это — еще один болезненный и больной сон, шизофреничная театральная постановка загнанного на край пропасти организма, что Тики Штерн не поедет к нему, что вообще никакого Тики Штерна нет, и что даже если всё же есть…
Даже если всё же…
— Пройдет хренова туча времени, прежде чем ты доберешься до Германии, понятно, Ваше Светлейшество? Хренова туча времени, и я вряд ли здесь…
— Нет, мальчик… — по ту сторону трубки послышался смех — пугающе веселый и просто… странный. Неправильный. Не такой, как бывает. Настораживающий до того, чтобы приподняться, опереться о левую руку и обдать угасающим взглядом мерклую округу, заросшую оборачивающимися через плечо прохожими. — Нет. Ты снова ошибаешься…
— С какого это… почему… в чём…?
Он не верил, он не понимал, но…
— В том, что мы с тобой, оказывается, живем почти что в одном городе, малыш. И уж точно — в одной стране.
Алоис…
Задохнулся.
Захлебнулся загрязненным талым снегом, стекшим по горлу вместе с кровавым привкусом рвоты и разбавленного перегноя.
Подскочил, стиснув зубы, чтобы только не простонать в улавливающую каждый его выдох трубку.
Вновь прижался спиной к стене, точно так же съезжая обратно…
— Я отлично знаю, где это. И больше не собираюсь позволять тебе бегать от меня по замучившему заколдованному кругу. Так что жди меня там, понял? Я приеду быстрее чем через пару часов. Жди меня на месте, драгоценный мой мальчишка.
Алоис хотел прокричать, проорать, провыть, остановить, наговорить вагон дерьма и тем самым как-нибудь предотвратить, тем самым…
Что-нибудь…
Хоть что-нибудь…
Но Лорд, перенимая правила игры в свои руки, без лишних слов отключил сраную трубку, оставляя такую же сраную автоматическую бабу вещать о том, что абонент выпал из реальности и умчался, соблазнительно подергивая выбившейся из-под килта левой коленкой, верхом на черных косматых грюнендалях в открытый вращающийся космос.
И абонент этот самый, если верить её насмехающимся перековерканным словам, ехал прямиком…
Сюда.
๖ۣۣۜL๖ۣۣۜT๖ۣۣۜS
Пусть Алоис и не думал, будто Тики взаправду возьмет и так просто приедет к нему, пусть и не доверился ни единому прозвучавшему слову, но отчего-то с каждой прошедшей секундой сердце его наливалось всё большей паникой, всё большим отчаяньем и всё большим предвкушающим нетерпением.
Нетерпением увидеть — страхом не дождаться.
Нетерпением услышать голос совсем близко и заглянуть в живые глаза — страхом проснуться и узнать, что и голос, и глаза изначально не существовали и не были настоящими.
Чем дальше — тем меньше он соображал, и вскоре не мог уже с точной уверенностью сказать, звонил ли ему звездный Лорд, говорил ли с ним, обещал ли что-нибудь, или…
Или всё произошедшее оставалось на совести иллюзий и когнитивных расстройств, под жаром пожирающей простуды и изменившего направление бегущего мира.
Первые двадцать три минуты, растянувшиеся на двадцать три вечности, юноша томился на своем крохотном островке, растягивал на жевательную резинку собственную бездипломную душу, выстукивал каблуками приевшийся лисий танец.
Таращился на замедляющихся людей, угрожающе приобнажал клыки, оборачиваясь выброшенной дичалой дворнягой, что, избрав ночнушный угол, яростно тот охраняла, не пропуская в дом позади себя даже истинных хозяев, которые, впрочем, и не спешили показываться зверю на глаза.
Надгрызал кость то блекнущих, то вновь воспаляющихся галлюцинаций, поджимал хвост и дыбил загривок, провожая минорной мрачной тенью утекающие в никуда стрелковые обороты, а потом…
Потом получил первое за минувший страшный отрезок смс.
«Как ты, моя красота?
Движение застопорилось из-за проклятой пробки, но я уже в пути и скоро буду рядом.
Потерпи еще немножко.
И, очень-очень тебя прошу, никуда не убегай.
Оставайся там, где ты есть.
Пожалуйста.
Я не причиню тебе вреда, малыш».
Алоис, прочитавший и перечитавший набежавшие буквы с несколько раз, но так и не понявший, воспринимает их за реальность или же нет, умирая гребаным суицидальным мазохистом, который при этом ни за что не хотел умирать и просто от надвигающейся неизбежности перетрусил, отыскал в теле сомнительные вымученные силы подняться на ноги.
Покачнулся, пошатался туда и сюда, с трудом поймал равновесие, раскачался с пятки на носок, протер боковиной ладони слипающиеся обмороженные веки, выдыхая синими губами облака раздробленного колкого пара…
Было зверски холодно.
Было настолько зверски холодно, что, кажется, даже на промокшей от испарины челке появились серебристые стекольные подтеки сковавшего волосы инея.
Юноша уже не чувствовал своего тела, юноша не чувствовал ничего вообще, кроме заполняющей желудок пустоты, кроме полного ухода в пространство переиначенных сновидений, где сам он стал компьютерным килобайтом, сгустком блуждающей бесхозной энергии, что потерялась в той Сети, которой вдруг обернулся весь застывший матовый город.
Сердце жалобно поднывало, сердце мечтало встретить, мечтало увидеть, но в самом Алоисе не осталось ни веры, ни неверия, ничего: только бесцельное желание убежать от новой боли, когда окажется, что никакой Тики Штерн к нему не просто не приехал, а и изначально лишь игрался да водил за нос, исполняя прихоть наказывающих чуждых архангелов, клюющих серебряными шпагами, как старые голубиные наседки — головами.
Мальчик под этими мыслями скорчился, надавил пальцами на виски, вполголоса чертыхнулся…
Стараясь не позволять себе проснуться да передумать, засунул раскалывающийся дозывающейся мелодией телефон в карман, и, глядя строго под заплетающиеся ноги, хромающим шагом побрел прочь, черт знает куда и черт знает зачем, под бесконечные плакаты с десятилетними девочками на открытках и расхваленными инъекциями жидкого ботокса, обещающего втопить в мясо-кровь лишний сгусток славного химического сплава.
В одном из переулков, где фриковатый антураж как нельзя лучше подходил для призыва скиоманта-некрофила, Алоис остановился, устало и рассеянно осмотрелся.
На миг ему показалось, что место это отчасти знакомо, на миг — будто перевернутая урна, заваленная выпотрошенным мусором, обернулась дощатым гробом, внутри которого лежал безымянный хренов кадавр и, проявляя недовольство таким вот пренебрежительным захоронением, трупно да лениво шевелил ручонками, швыряя в воздух бумажки и пустые пакеты из-под горячей выпечки.
На миг мальчишке даже подумалось, что они совсем обнаглели, эти люди: сдохли — так и сдыхайте! Но нет, каждый второй восставал, каждый второй являлся сраным призраком лишь по той тупической причине, что его, видите ли, не так зарыли-сожгли-повесили.
Ему очень захотелось растолковать паршивому недопокойнику, что его же не сбросили в вонючую братскую могилу, что какая, господи, разница?! Помер — и помер, остался недееспособным куском подгнивающего мяса — так будь добр его покинуть, свалить на свои небеса или в свой трижды серный ад и торчать там, а кости-кишки пустить на корм собакам.
Что, обломится, что ли, хотя бы после смерти принести кому-нибудь пользу?
Алоис и сам не знал, отчего так разошелся, но, повинуясь схватившему за глотку порыву, подобрел к гробу, шатко ударил по тому ногой, попутно отбив занывшие под ботинком пальцы, пробормотал не ахти как дающуюся панихидную речь…
