Отпускать юнца с наколовшей булавки было опасно, оставлять в одиночестве и позволять приходить в себя — тем более.

Непредсказуемый, своевольный и совершенно безрассудный, тот мог додуматься до чего угодно, переменить мнение с тысячу раз, закричать через считанные секунды что-нибудь абсолютно дикое и иное, но…

Тики слишком страшился потерять с пригревшимся несуразным дурашкой связь, чтобы запугивать того кусающей завышенной настойчивостью.

Поэтому, до боли и хруста стиснув зубы, ему пришлось смириться, сжать кулаки и подавить рвущийся из груди стенающий рык.

«Хорошо, моя красота.

Я сделаю, как ты просишь, и оставлю тебе время принять решение…

С тем, правда, условием, что ты останешься со мной на постоянной связи хотя бы посредством сотовых телефонов.

И если я сочту нужным не писать, а позвонить тебе — ты поднимешь трубку и ответишь мне, всё ясно?»

Алоис, мгновенно очнувшийся под давлением вонзившихся в пасть удил, недовольно тряхнул головой, ударил о пол обутой в мокрый ботинок пяткой.

«Да черта с два!

С какого это хрена ты тут раскомандовался?!

Не смей мне ставить условия, паршивый Лорд!

И не жди, будто я стану делать то, чего ты от меня хочешь!

Пошел бы ты тогда в жопу с таким отношением!»

«Тише, мальчик, тише…

Вот уж чего я точно никак не хочу, так это ссориться с тобой.

Я помню, что с обиженным или разгневанным принцем лучше не спорить, поэтому тактично промолчу и позволю тебе на сей раз сделать вид, будто ты взял надо мной верх…

А теперь скажи-ка мне лучше, как ты себя чувствуешь?»

Юноша — всё еще запальчивый, дерганый и взмыленный — окинул тесную душную комнатенку настороженным взглядом. Убедился, что никто пока в его сторону не глазел, и лишь после этого, не без труда утихомирив мешающее дышать раздражение, недоверчиво, в любую секунду ожидая подвоха, уточнил:

«О чём ты снова болтаешь…?»

«О чём, о чём…

О самых обыкновенных вещах, мой юный дурачок.

Например, о том, как твое самочувствие?

Ты питаешься хоть чем-нибудь?

На той фотографии, что ты мне показал, мне стало искренне страшно за тебя, хоть и тогда я предпочел деликатно об этом умолчать…

И как насчет одежды?

За окнами моего принца сейчас ведь тоже зима, верно?

У тебя есть теплая одежда, малыш?»

Эти… вопросы… оказались настолько неожиданными, настолько пространными и настолько непонятными и незнакомыми Алоису, что воспринял он их так, как если бы кто-то вдруг додумался на полном серьезе поинтересоваться, как ему самый обыкновенный ежедневный март, что приходит по секрету в гости в полдень, когда за окном теплится гоняющий псов декабрь.

Юноша беспомощно сморгнул, загнанно нахмурился, постучал кончиками ногтей по обшарпанной грязной столешнице, привлекая вернувшееся внимание каждой второй гребаной морды, что плавала в соседних аквариумах…

Раздраженно буркнул и, нагнув голову да вжав ту в плечи, сгрузился в свой монитор, не желая чувствовать мерзких обшаривающих взглядов и дальше.

«Что на тебя такое… нашло, дурной Лорд…?

Обпился чего-нибудь или просто свихнулся?

Я же сказал, что у меня всё нормально.

Так что убери свои идиотские вопросы».

«Не вижу, что в моих вопросах такого идиотского, мальчик.

И про твое «нормально» я помню, но если учесть, в каких условиях ты находишься сейчас…

Думаю, я имею полное право проявить к твоим ответам некоторое недоверие.

Поэтому, может, ты всё-таки утолишь мое любопытство и прекратишь столь нещадно тратить мне нервы, которые еще могут пригодиться и для чего-нибудь другого?»

Алоис покуксился, пособачился, пособирался было взбрыкнуть и устроить очередной неврастенический бунт, но в итоге только и сумел, что выдавить пальцами холодное да изрядно побитое:

«Мне есть, что есть, можешь не волноваться.

Придумаю что-нибудь, не маленький.

Что же до одежды… и так сойдет.

Зима в этом году не холодная.

И вообще…

Если хочешь и дальше болтать всякую ерунду, то имей в виду, что у меня осталось всего пять часов вместе с тобой».

Набрав это, он моментально захлебнулся чужим обуявшим негодованием, прихватившим за шею кровистым припадком, а после — следующей на очереди бенгальской вспышкой жалящего беспокойства.

«Пять часов?!»

«На большее у меня денег не хватило…»

Говорить этого Алоис не хотел, но, обиженный на всё кругом и изрядно страдающий поднывающим горлом, не выдержал и сказал: стоило представить, что нужно возвращаться по чертовой стылой холодине в пустующую стылую квартиру, где не крылось больше никакого спасения, как мальчик начинал предчувствовать приближение долбящейся в череп истерии, на фоне которой всё его нынешнее недовольство стесняющими вопросами быстро улетучивалось, оборачиваясь относительной покладистостью.

«Да не в этом же дело!

Ты не так меня понял».

Юноша шмыгнул носом, угловато покосился на сидящего неподалеку мужика, вновь привлеченного его телодвижениями…

А когда вернулся к оставленному монитору, то обнаружил на том успевшие случиться торопливые строки:

«Сейчас уже половина девятого, мальчик. Хочешь сказать, что собираешься торчать черт знает где и черт знает с кем до половины второго ночи, а потом как ни в чём не бывало возвращаться в одиночестве домой?»

«И что такого?

Я что тебе, девка, что ли?»

«Не девка, но я совершенно однозначно не собираюсь тебе этого позволять.

Понимаешь меня, нет?

И потом…

Дьявол же тебя забери!

В каком месте у тебя всё может быть в порядке, в каком месте ты мне будешь врать, будто у тебя есть возможность нормально питаться, если, как выясняется, ты отдал последние деньги на посиделку до половины второго ночи в пропитом и прокуренном притоне?!

Я бы еще понял, если бы ты своим медленным страдальческим суицидом пытался привлечь мое внимание, старался принудить что-то сделать, но…

Но оно и так всё с тобой! Мое внимание.

А сделать большего я не смогу до тех пор, пока ты не прекратишь быть таким идиотом, Алоис.

Не потому что не хочу, а потому что я, к сожалению, не волшебник и не могу просто взять и материализоваться с тобой рядом, как ты от меня, я же вижу, ждешь!»

Алоис, перепуганный и перекошенный с того, что его посмели раскусить да в чём-то столь постыдном уличить, обиженно прикусил язык.

Ставя в вину проклятущему дальнозоркому Штерну всё то, что тот делал и не делал тоже, поднялся, обдал озлобленным взглядом мгновенно прекратившего пялиться толстолобого придурка. Лишь с огромным трудом подавив желание проехаться ногой по гребаному вычислительному ящику, а заодно и по всем собравшимся харям, проскрежетал зубами, поджимая жилистые кулаки…

И, полыхая гневом, полыхая обескураживающей Лордовой прямотой и идущим наперерез неприятием того, что звездный мужчина всё оставлял и оставлял его прозябать в одиночестве, в промокших башмаках и с промокшим сердцем, не желая в упор признавать, что продолжал мучиться посредством своих собственных рук, с ослепшими и тоже промокшими глазами бросился прочь из чертового захолустья, вдыхая сдавшими лёгкими кисловатого и засыренного воздушного снега.

Он хотел, чтобы его вытащили.

Он безумно хотел, чтобы его, наконец, вытащили!

Но…

Но открыть замка, сцепившего тоскливо ноющую душу, не умел…

А умел только, хороня ржавый ключ в дрожащих подгибающихся пальцах, всё глубже и глубже зарывать тот в песок на старом кровавом дне.

๖ۣۣۜL๖ۣۣۜT๖ۣۣۜS

Концы — на то и концы, чтобы завязываться разом, подбирать покусанные нитки-хвосты, а затем, оттанцевав на пороге чужого дома фокстрот, с одного удара лисьей лапы втекать внутрь, кричать о невооруженном ограблении средь белой ночи и предлагать искупить грехи посредством такой же лисьей индульгенции.

Бумажка, конечно, не задарма, не дешевая тоже, зато чек о продаже души, плотно запечатанный в коричневом конверте, непременно придет со дня на день по почте, позволяя отжить оставшееся время в угодной Богу подготовительной нищете — чтобы знали, что будет ждать там, после прощального в череде светских вечеров танца.