«А просто так.

Я подумал и решил, что и сам способен заняться твоим обучением, и для этого тебе вовсе не нужно ходить ни в какой университет и терпеть чужих… домогательств.

Я могу открыть тебе куда больше интересного и полезного, нежели все твои преподаватели вместе взятые…

Так что же насчет вирусов, малыш? Микробов? Чудных маленьких бактерий и овуляций?»

Алоис вконец застопорился.

Воспылал, медленно-медленно нагоняя суть прочитанного, лицом.

«При чём тут овуляции, придурок?!»

«При том, чтобы проверить, знаешь ли ты что-нибудь о них или нет, — безо всякого стеснения промурлыкал Лорд, голос которого — хоть пока и неизвестный по-настоящему — всё последнее время продолжал витать рядом. — Но вижу, что знаешь. Не серчай, я не собирался и не собираюсь мучить тебя столь… малоприятными темами.

Но вот, скажем, поллюции…

О, это совсем другой разговор!

Поведай-ка мне, у тебя бывали эти прекрасные неловкие моменты, мой дорогой мальчик?»

Алоис вдруг осознал, что такого его — мысленно заикающегося, выбитого из миропонимания и до бесстыдства обескураженного — очень легко контролировать. Вести по нужной указанной тропке, заставлять приобнажаться и участвовать в треклятых аморальных разговорах…

И вызверенно взбесился на то, что чертов Лорд, кажется, тоже давным-давно это осознал и открыл, а оттого и зачинал свои похабные монологи именно так, после чего принимался умело надавливать на точки мальчишеского повиновения всеми доступными способами.

«Заткнись! Замолкни и отцепись от меня, педофил хренов!»

«Я…? Педофил…? — Штерн словно бы озадачился, словно бы удивился, а затем вновь накрыл прикусившего губы Блума волной беспричинного буйного веселья. — Впрочем, по-своему не могу не согласиться. Но, возвращаясь к нашему вопросу…

Сдается мне, с этим маленьким таинством своего тела ты уже знаком, мой соловей.

Как же мне чертовски обидно, что я не могу присутствовать рядом тогда, когда это с тобой происходит…!

Я хочу, слышишь? Я хочу видеть, как ты растешь, хочу это чувствовать, впитывать и запоминать…

Хочу узнавать каждый твой новый вкус и привкус, хочу беречь его, хочу ходить за тобой безустанной тенью…»

«Черт… черт же…

Тики, пожалуйста… заткнись…

Заткнись и трепись хотя бы о своих сраных… микробах, я тебя умоляю, только хватит уже… вот этого…»

Запоздало юноша сообразил, что последние его строки звучали вовсе не злостно, вовсе не раздраженно и вовсе без приказного порядка, с которым он всё еще тщетно старался себя вести, хоть и прекрасно понимал, кто из них двоих давно забрал в руки флаг лидерства, кто ставил условия и решал почти всё.

Последние его строки походили на отчаянную жалкую просьбу, напитанную такой мольбой и таким смятением, что лишь слепой бы не заметил и…

И не истолковал бы так, как истолковать было должно, получая ответов гораздо больше, нежели надеялся получить.

Господин Лорд, конечно же, тем более понял и увидел всё до тошнотворного правильно, послушно принимая колючие условия игры своего упрямого, но постепенно сдающегося цветка.

«Хорошо, малыш, я перестану тебя пытать, только отложи ты уже в сторонку эту свою строгую английскую бечевку…»

«Какую… бечевку…?»

«Я образно, дарлинг.

И давай уж и впрямь вернемся к этим злополучным микробам…

М-м-м… например, смотри. Стоит задуматься о том, что, взяв в руки любую банкноту, ты перенимаешь на пальцы одну интересную вирусную группу, которая держится на той в течение семнадцати суток.

Или, скажем, все боятся общих унитазов, да и я сам ими малость брезгую, признаюсь, но общая компьютерная мышь в то же самое время в три раза грязнее любого злополучного сортира…

Или, скажем, офисный стол. Стандартный офисный стол хранит двадцать тысяч бактерий на шести квадратных сантиметрах… Как тебе такие цифры, малыш?

Человеческий мир до неприличия грязен, а сами человечки в упор этого не замечают, продолжая воспевать высокие свои морали, пока ресторанные карточки в их руках и коврики под ногами продолжают кишеть незамеченным, но неблагосклонно настроенным дерьмом…»

Если прежде Алоису еще казалось, что господин Звездочет был типом капельку сумасшедшим, то теперь он уверился в этом наверняка, в ужасе, поднимающейся головной боли и беспокойном нервозном тике следя глазами за всплывающими и всплывающими прописными строчками.

Не то чтобы ему что-то не нравилось, не то чтобы было неинтересно — нет, дело было вовсе не в этом.

А в том, что, привыкнув к Штерну и сонму его фокусов да выкрутасов, он каждую минуту и каждую секунду ждал подвоха, который рано или поздно неминуемо приходил, не стремясь нарушить сложившегося трафарета.

«А еще есть такая дивная вещица, как наши с тобой клетки.

Они день ото дня стареют, отмирают. Падают с касаниями пальцев на кровати и столы, на вещи обихода и даже в саму материю воздуха. Потом, когда кто-то еще пользуется теми же предметами — он часто заполучает себе отмершие клетки иного человека, часто их глотает и слизывает, тем самым играя в упоительный неозвученный каннибализм…

Это весьма и весьма романтично, ты не находишь, малыш? Ну, или весьма и весьма тошнотворно, если представить, что речь идет о ком-то ином, а не о нас с тобой…

Или, например, ты знал, что поцелуй куда как безопаснее пресловутого рукопожатия?

С ним ты при всём желании столько всего не передашь и не подцепишь… если не болеешь неким загадочным заражением крови, разумеется, и не бегаешь с расцарапанным покусанным ротиком».

Вот, вот этого он и боялся, черти его всё дери!

Очередного склизкого намека, очередного распутного изврата под красивой — пусть в данном случае и не слишком — упаковкой! Все разговоры этого хренового Лорда неизменно приводили к тому, чтобы написать пару-тройку завуалированных предложений и вывести Алоиса из себя очередным коронующим пинком!

«Да как же ты достал! — вспылив, набрал мальчишка, горбясь над ноутбуком и острясь тощей костлявой спиной. — Ты способен думать о чём-нибудь еще, кроме этого своего вечного домогательства?! Я не понимаю, тебе очень нужно потрахаться? Или что?!»

Любой нормальный человек в юношеском представлении после этих слов обязательно пошел бы на попятную и заткнулся хоть на время, но Тики, конечно же, ни нормальным, ни…

Вообще он никаким не был.

Сумасшедшим разве что, а куда постигать сумасшедших, когда Алоис и с нормальными-то плохо ладил?

«Конечно, я способен думать и о других вещах.

И, конечно, мне очень нужно, как ты сказал, потрахаться, малыш. Только не говори, что ты лишь сейчас это понял.

Я здоров и всё еще не стар, да и никакого целибата ни принимать, ни блюсти никогда не собирался.

Разумеется, у моего тела есть некоторые… потребности, и оно жаждет их удовлетворить».

От таких откровений воздух в горле Блума смешался со слюной, сплелся в птичий гнездовой комок и застрял, заставляя едва ли не подавиться.

Заранее краснея щеками, скулами да шеей и ненавидя себя за то, что собрался писать, юноша поджал хвост, но ударивших в голову нездоровых слов не проглотил, полез, старательно себя добивая, их, запинаясь, выстукивать:

«Так иди и потрахайся с кем-нибудь тогда, раз так срочно и обязательно нужно!»

Штерн немного помолчал, немного понервнировал чертовой воцарившейся тишиной, прежде чем спросить осторожное и по-своему опасное:

«И что же, тебе будет абсолютно наплевать, если я действительно пойду и сделаю то, что ты мне предлагаешь?»

Подобный вопрос загнал в тот последний вмуровывающий тупик, за которым у Алоиса бесславно рухнула испещренная трещинами да выбоинами шаткая психика.

Он перегрелся, он всё-таки подавился, он, откашлявшись, болезненно скребнул ногтями по столешнице и, не соображая, что делает, что делать можно и чего делать нельзя, взял и…

Написал:

«Да!

Нет…

Нет, мне… не наплевать…

Я…

Я не знаю…

Сволочь…»