В итоге на снимке обосновалась кислая мрачная мина, холодные стальные глаза, прищуренные в недобром оскале, поджатые прокушенные губы в растертой крови, тощее полунагое тело и растрепанные непокорные волосы. Еще — впалые щеки, острые скулы, такие же острые плечи-локти-колени и вконец провалившийся живот.

Образ делал Алоиса Блума похожим на кого угодно, но только не на нормального восемнадцатилетнего подростка, и мальчишка, испытав приступ болезненно куснувшей за шею раздраженной обиды, уже практически удалил дурацкий снимок, практически испепелил и остался пребывать в бесконечно-злобном расположении духа, когда всё же замер, когда снова вспомнил о вчерашнем, потерянно думая, что…

Что…

— Да чтоб ты сгорел заживо, кретинистый Звездочет… — побито пробормотал он.

Крепче стиснул в пальцах телефон, отвернулся от зеркала на пятках и, продолжая проклинать весь загнивший свет разом, отправился на поиски сраного усб-провода, чтобы отослать паршивый снимок и, черти его всё имей, тут же о сотворенном поступке забыть, пока господин Лорд не вернется домой, обещаясь непременно развернуть новый пестробилетный балаган.

Сказать оказалось куда легче, чем сделать, и если поначалу Алоис, вновь себя переоценивший, думал, что, разобравшись с фотокарточкой и выполнив свою долю «справедливого», сможет сосредоточиться на учебе, чьи сроки поджимали всё больше и больше, то вскорости уяснил, что нет.

Ничего. Он. Не. Мог.

Сперва просто, пространно и долго косился на открытое сетевое окно, недовольно скалясь на сраный красный огонек по ту сторону несуществующей виртуальной проводки. Потом — пытался писать разодранные абзацы, пытался вчитываться в расплывающиеся под глазами книжные строки, в итоге замыливая один и тот же несчастный кусок текста до жженых бумажных дыр.

Еще чуть погодя, отложив энциклопедии-справочники-словари, полез побродить по Сети, надеясь, что хотя бы это его отвлечет.

Каким-то немыслимым образом наткнулся на эксплуатацию по чертовой аське, где и раскрыл секрет плавающих статусов, которые давали Тики незримую, но такую шаткую власть следить за передвижениями шебутного и дурного на всю голову мальчишки-идиота. Побродив туда-сюда еще с немного, вновь вернулся к тупым конспектам, тщетно стараясь составить из тех хотя бы три страницы ни в какую не дающейся курсовой, на самом деле должной включать в себя минимум сорок таких вот листов, исписанных вдобавок еще и с обеих сторон.

Погрыз, не зная, куда приткнуться, кончик замученного карандаша.

Перекатился на спину, полежал, поглядел на трещины в просевшем сером потолке и огрызок оголенных болтающихся проводов, оставшийся от украденной кем-то люстры — кажется, хозяин говорил что-то о том, будто предыдущие жильцы и впрямь её уперли, эту разнесчастную лампу, попутно прихватив хозяйскую же дрель, оставив в ванне черное пятно от разведенного огнища, а на ковре, которого больше почему-то не было, следы играющего в пределах комнаты костра; Алоис отреагировал на всё это спокойно — мало ли какие у кого пристрастия: пусть себе занимаются, чем в голову взбредет, лишь бы к нему лишний раз не лезли.

Чуть погодя юноша снова полистал отяжелевшие желтые книги, снова вернулся в Сеть. Еще раз открыл свой снимок, уже переданный байтами и мегабайтами этому гребаному запропастившемуся Лорду. Критично и без удовлетворения поморщился, насупился, закрыл обратно. Постучал пальцами по заскучавшей мыши, нетерпеливо закрыл и открыл окошко аськи, начиная подумывать, что вдруг в том что-нибудь ненароком сбойнуло.

Исходя из этого, не понимая уже, в чём причина и почему чертового Тики так долго нет, проверил и перепроверил шаткое кабельное подключение, сторонние сайты, свой собственный клеверный статус, где-то там же, вконец разнервировавшись и убедившись, что всё прекрасно работает, просто этого сраного Лорда с какого-то хера так и не появилось дома в половину двенадцатого незаметно подкравшейся ночи, покосился на телефон, впервые задумавшись, что не воспользоваться ли назойливо вбиваемым в кулаки советом и не попробовать ли Его Светлейшеству написать…

Только вот писать было категорически нечего, а последнюю глупость вроде «где ты шатаешься?» Алоис никогда бы не осмелился высказать, не желая ни показывать, что хоть сколько-то волнуется, ни что вообще имеет с этим человеком что-то общее и согласен за него переживать; настроение, которое поначалу еще тщетно берегло хрупкие светлые нотки и накрывающее с головой колотящее волнение, смешанное с предвкушением от так и не состоявшегося разговора и того бросающего в озноб шага, на который он решился пойти, постепенно улетучивалось, оставляя за собой раздавленное да обледенелое негодование.

Раздражение.

Разочарование.

Пульсирующую хренову болячку, что, охватив надрывающими злостными путами бессильно стреноженное сердце, пускала заражающие язвенные корни всё дальше и глубже по покорно принимающему телу, прошивая каждую маломальскую клеть ветвистыми лозами отравленницы-беладонны, от продвижения которой мальчику становилось из секунды в секунду всё более мерзко, горько, болезненно-терпко.

В конце концов он даже попытался удалить этот треклятый снимок, попытался вообще всё к чертовой матери снести, но…

Не смог.

По-настоящему всё-таки не справился, испугался, не стал.

Только, поддавшись по-волчьи ноющей под грудиной обосновавшейся проказе, написал, с силой ударяя трясущимися пальцами по надломанным молчаливым клавишам:

«Лжец несчастный, вот ты кто…»

После чего, захлопнув со всей дури звякнувшую черную крышку, угрюмой и сутулой тенью убрался в скомканную холодную постель, прекрасно зная, что ни написать чего-либо, ни уснуть уже не сможет всё равно, так и оставшись рыдающе кусать мокрую пернатую подушку, постепенно покрывающуюся в прогрызенной наволочке всё обширнее и обширнее разрастающейся черной дырой.

========== Разговор четвертый. На пороге зимы ==========

Что было хуже — ночь, за которую он успел надумать три прицепа дерьма, или утро, встретившее гомоном сраного великорадостного университета, чудом не взлетевшего от его редкостно галимого настроения на пахнущий паленым воздух, Алоис не знал.

Ночью, ворочаясь с боку на бок, он остервенело удалял старые телефонные сообщения Тики, корчил тем рыдающие оскалы и попутно думал, что лживый ублюдок наверняка куда-нибудь с кем-нибудь…

Нашел какую-нибудь бабу, которую отвел в ресторан, напоил, накормил, наговорил кучу замазанного словесного поноса, способного расположить тупоумную суку под стать, привез к себе или уехал к ней — и там трахнул.

Отчего бы и нет, если чертов Лорд был основательным взрослым мужиком, отнюдь не закомплексованным ребенком или подростком, да еще и хреновым озабоченным козлищем в придачу?

Может, ему по самые гланды надоели бесконечные мальчишеские отказы, может, он ничего серьезного и так не собирался с ним заводить — да и кто бы в здравом уме стал… — а тут вот баба, должная иметься непреложным приложением при каждом относительно уважающем себя мужике, как этакий скидочный купон или дополнительный бонусный презент к прикупленному на рождественской распродаже поршу.

В какой-то миг Алоис едва не задушился этой мерзкой, елейной, убивающей ревностью, когда перед глазами стали сами собой проявляться картинки извивающейся горластой бабенции в разорванном розовом бикини и с вытекающей белой смазкой между ухоженных ног — дураком он не был и, несмотря на извечный выглаживаемый аскетизм, порнуху, как ни крути, видел.

Потугами гребаного Леона, пытающегося проверить, встанет ли у него на женщину или не встанет, и видел.

Потом, позже, когда сил терпеть не осталось, и из продранной подушки комьями полез дешевый сбитый пух, по венам заструилось покалывающее осознание собственной страшной причастности: как никогда остро юноша осознал, что в случившемся был отчасти виноват сам.

Кто, например, просил его столько сбегать, выкаблучиваться, грубить и вообще вести себя так, будто на Лорда ему класть с высокой накатанной горки, будто знать он его не хочет, а продолжает появляться лишь для того, чтобы оказать тому своей восхитительной персоной некое насмешливое одолжение?