— Потому что ты сам захотел меня таковым увидеть, мой дорогой… А я вовсе не так плох, как тебе кажется, но, как я уже говорил, твоя прихоть — мой закон. Так что вместо того… — не договорив сразу, он пошире развел мальчишеские ноги, потерся горящей плотью о проход сомкнутых мышц и, толкнувшись, чересчур неестественно плавно вошел разом на всю длину, отчего Алоис, немножечко забывший про сон, забился, завыл и впился когтями в обтягивающую лопатки чужую шкуру. — Вместо того чтобы развлекаться здесь одному, ты давно мог бы позвать меня к себе… Я бы выполнил любую твою прихоть и погрузил бы тебя в мир истинного блаженства — уж поверь, что это-то мне под силу, ангел мой…

Алоис почувствовал, как залился знакомой малиновой краской по шее и щекам, как заскулил, как хватил ртом воздуха, изгибаясь под вдалбливающимися в его тело тяжелыми толчками…

А после, повсеместно облапанный чужими руками и губами, уже краем сознания услышал:

— И всё, что от тебя требуется взамен, это продать свою прекрасную душу на полуночном аукционе Ebay…

Алоис, ощущающий себя так, словно его спросонья ударили ногой под дых, подскочил на кровати, распахнул заслезившиеся, подернутые раскосым молотым ужасом глаза. Не соображая, что происходит и отчего сердце так истово колотится о кости, невольно скользнул взглядом вниз, где на животе, бёдрах и простыне различил белые-белые капли, настолько еще мокрые, что…

Что…

Кусая губы, жмурясь и стараясь — в обязательном порядке стараясь — вытрясти из головы паршивый сон, юноша едва не взвыл, быстрым движением отер собственное предавшее тело, поерзал на запачканных простынях, зажал ладонями виски, клинически не понимая, что ему, черти всё дери, теперь делать.

Тело, обезумев, требовало какого-то больного изврата, тело ехало по всем четным и нечетным полюсам и кончало само собой уже просто оттого, что посмотрело некий больной наводняющий сон. Внутренние желания, толпящиеся и колотящиеся в разрывающейся черепной коробке, тоже единогласно избирали такой вот постыдный, но ублажающий вариант, а сердце…

Сердце это гребаное и так самым первым попалось на заброшенный Лордом блудливый крючок, и во всём этом Алоис не знал, абсолютно не знал, как ему еще поступить, кроме как позорно сдаться, позорно принять и позорно же распахнуть перед замучившим человеком уже вовсе не снотворные, а самые что ни есть плотские да реальные… ноги.

Застонав снова, юноша сполз убитой и раздавленной сомнамбулой с постели, прошлепал босыми ногами к ноутбуку, разбереженно пнул тот пяткой. Прошел дальше, покосился на переполненный сообщениями разбухший телефон…

И в этот самый миг, окончательно погибнув, окончательно потерпев страшное свое поражение, шарахнулся к окну, врезаясь спиной в завибрировавшее стекло, когда тупой аппарат тупой связи, досрочно пробудившись от долгой-долгой летаргии, взял и — напоминая, что и у него есть голос старого киношного саундтрека — зазвонил, выбивая на табло одно-единственное, пугающее и настойчивое, давно сменившее каким-никаким именем пустой цифровой набор:

«Лорд».

๖ۣۣۜL๖ۣۣۜT๖ۣۣۜS

На следующий вечер, несмотря на громогласное обещание «ни за что и никогда не приближаться», прирученный мальчишка вернулся к Тики Штерну вновь.

Включать ноутбук было до непривычного стыдно и страшно, в голову тут же полезли замазанные шелушащейся калькой преступные события прошедшей ночи и, что самое ужасное, к ним же примешались и пошлые аморальные сны, которые Блум старался запрятать куда подальше, да так и провалился со своими стараниями на самое выгребное дно, едва только глаза его увидели привычное интернетное окно да белый мигающий экран в сопровождении нескольких скупых, раздраженных и вообще всячески недовольных строк:

«Юноша…

Признаюсь, единственное, чего мне сейчас хочется сделать, это как следует надавать тебе по заднице, чтобы ты даже сидеть не смог».

«Имей в виду, что сдаваться я не намерен, поэтому однажды обязательно обещанное проделаю. Так что будь хорошим мальчиком и заранее подумай о своем поведении — иначе долг в копилке наказаний продолжит расти, не позволяя тебе расплатиться уже никогда».

«Впрочем, несмотря на твои… выходки и полнейшее отсутствие банальнейших манер, я всё равно тоскую по тебе…

И хорошо знаю, что нарушил табу со звонком, но что мне оставалось делать?

Конечно, я не рассчитывал, что ты ответишь, но…»

«Но надеюсь застать тебя хотя бы сегодня.

Однако предупреждаю сразу — вернусь я чуть позже к вечеру.

У Лорда дела, о которых, разумеется, ты сможешь узнать, если только попросишь об этом».

«Самого хорошего тебе дня, мой упрямый цветок.

Не скучай».

Когда глаза остановились на последней точке, встречая ничем не разбавленную зачавшуюся белизну, Алоису сделалось тошно, стыло, противно и…

Опять и опять стыдно.

Очень и очень болезненно стыдно.

Из-за того, что случилось вчера. Из-за того, чем он занимался половину ночи. Из-за того, о чём продолжал думать, смешивая привычные нормальные мысли с какими-то сплошными блудоватыми извращенствами, которые в голос задавались ставшим вдруг чрезвычайно важным вопросом: а Тики чувствует то же самое? Он тоже трогает себя ночами, тоже смотрит такие сны с непосредственным мальчишеским… участием?

Запоздало вдруг юноша осознал, что господину Лорду было вдвойне или втройне хуже, потому что…

Потому что если он всё-таки мучился тем же, то…

То…

То даже так просто и так по-дурацки не представлял, как выглядит этот вот реальный Алоис Блум, чтобы мучиться рукоблудством стало хоть самую капельку… легче.

Наверное, он мог представлять себе тот самый облик, который увидел, как говорил, во снах. Наверное, он занимался чем-то подобным с надуманным со всех сторон фантомом, не имеющим ровно никакого права на жизнь, и Алоис…

Алоис почувствовал, что…

Ревнует.

Ревнует злостно, страшно, почти до сцепленных зубов разорванно и убито: так, как не ревновал ни разу в жизни, так, как, думал — в этом он был почему-то всегда чересчур самоуверен, — не заревнует ни к кому и никогда.

Внутри похолодело, заполыхало, сомкнулось крематорным дымом вокруг горла и, отбивая залакированный танец гуталинового Чаплина, звучными шажками-каблуками пошло выстукивать в груди, заставляя принять совершенно не свойственное мальчишке, совершенно поспешное и наверняка опрометчивое, но единственно возможное решение.

Не до конца веруя в то, что делает, но стараясь сделать это побыстрее, пока не успел передумать, Алоис — снова мокрый и взлохмаченный холодным вечерним душем — рванулся в коридор, крепко удерживая в руке такой же по-вечернему холодный злорадный телефон.

Заглянул в зеркало, недовольно нахмурился, внезапно ощущая, как прежний порыв стремительно утекает в обратную сторону: сейчас он отчетливо понял, что являл собой какое-то… далеко не лучшее зрелище.

Лишившись нормального сна, прекратив есть, как подобает людям, он был молочно-бледен и настолько тощ, что рёбра выпирали даже так, без особенного шевеления рукой или шеей. Под глазами залегли синяки, кожа немного истончилась, волосы — влажные и лохматые — наваливались сверху тяжеловесной гривой, лезущей на лицо, в глаза и вообще всюду, куда пролезть могли.

Подстричь бы их, как раньше говорил чертов Леон, но Алоис свои волосы любил, выращивал и точно знал, что уж их-то никогда и ни за что не тронет: в этих вот иссиня-черных волосах был весь он, поделившийся крохотной частичкой с сине-серыми зимними глазами, а значит, они были неприкосновенны; да хоть руку, хоть ногу, что угодно, но только не их.

Вместе с тем он вдруг пришел к мысли, что вообще не знает, что нужно надеть, зачем надеть, как надеть, почему и для чего надеть: примерил одну рубашку, вторую, третью, попытался залезть в домашнюю футболку, запахнулся в полосатый вязаный свитер, сделал хвост и тут же его распустил…

А потом, разбесившись на весь этот чертов дурдом, который сам же и устроил, отбросил шмотье в сторону да закусил в сердцах губу, непроизвольно перестаравшись и тут — теперь по подбородку еще и потекла красная капающая дорожка, со злостью размазанная по коже; процесс идиотского показушничающего цирка отчего-то оказался куда более сложным, чем Алоис изначально себе воображал, и, полностью выбитый из дорог да перекрестков, юноша, держась на опасной тонкой леске, решил фотографировать то, что есть, стараясь не думать попросту ни о чём.