И что, неужели действительно не знаешь…?

Должно быть, да, раз продолжаешь так отчаянно злиться, что я ощущаю твое негодование всей своей шкурой, дичалый мой зверек».

Эта часть ответа пришла быстро…

А потом Тики как будто разом потерял невидимую плоть, оставил в покое и карандаш-поплавок, и далекую туманную страну, и крохотное сетевое окошко, чтобы, доводя до глобального удушливого сумасшествия, переместиться в обескураживающее «здесь» и «сейчас», в каждый глоток сокращающихся лёгких, в придыхания желтого тусклого света накаленных ночников и едкий запах постепенно обжигающихся и скукоживающихся обоев.

На долю секунды Алоису как никогда ясно, как никогда отчетливо померещилось, будто обвенчанный со звездами мужчина с вьющимися черными волосами сидит на его подоконнике, глядя на самого застывшего юношу с тем хищным веселым помешательством, за которым в горле застревали последние завтрашние дни.

У этого странного, завораживающе-жуткого, влекуще-прекрасного фантазма оказались почти мерцающие, почти лунатично-лунные глаза-планеты, длинные жилистые ноги, обтянутые узкими темными брюками, изящные мелодичные пальцы, перебирающие густой ночной воздух, подобравшаяся ягуаровая осанка и весомый, а вовсе не ветрено-летучий шаг, и еще, наверное, запах — терпковато-ванильный запах дорогого экзотического одеколона, приправленного кислой вишней, распитым у берегов Ямайки ромом и мятным табачным порохом, за которым пряталась прожирающая с ног до головы улыбка — ласковый звериный оскал с белыми зубами, зародившийся в вывихнутой фантазии гуляющего по спящим фонарям Безумного Шляпника.

Одновременно с этим Алоису почудилось, что из-за той стороны запотевшего от тепла батарей стекла на него смотрела не чернота, а мигающие шапки вознесшихся на комариных крыльях неоновых горелок, что где-то там рдело предвоенное зарево, а комната наполнялась всё новыми и новыми шумами-запахами, неизбежно манящими на заброшенный петлей удильщика источник: сквозь совсем иную кухоньку, где согревался настоящий травяной чай. Дальше — мимо синего пламени из кирпичной печной трубы, по люминесцентным отпечаткам кошачьих лап и нырком в накрытую приторными благовониями спальню, в угодья большой двухместной кровати с примятыми бордовыми простынями и всё тем же привкусом кислой табачной вишни…

В ту же самую секунду Тики Штерн, рассевшийся у окна, выпрямился в спине, показал опасную, но увлекающую ухмылку, и Алоис…

Алоис, он…

Он просто…

«А если представить, что я неким таинственным образом слежу за тобой?

Как тебе такое объяснение, мальчик?»

От неожиданного электронного оклика Блум наэлектризованно дернулся, сморгнул.

С непониманием, изумлением и запульсировавшей в висках растерянностью уставился в пустующее возле окна место, где дремал по-прежнему одинокий белопыльный подоконник да начиналась отвесная стена заляпанного иссинего стекла, приютившего клены-коробки да мельтешащие вдали звездные шары, нарисованные светом глядящих в небо отраженных фар, принятых на веру неусыпных фанатиков за очередную летающую тарелку или великоразумное послание из далеких космических глубин, обыватели которых оставались действительно великоразумными лишь до тех пор, пока додумывались держаться от крохотной сине-зеленой планетки и её восхитительных «чудесатостей» как можно дальше.

На безопасном, так сказать, расстоянии.

Для самих себя.

«Малыш…?

Что-нибудь стряслось?

Или ты просто устал?»

Фантомный Тики Штерн, еще только что прожигающий его вполне живым безумным взглядом, растворился, вернувшись в мещанское свое окошко, и Алоис, тряхнув расстроенной по всем винтам и заклепкам головой, стараясь выгнать из той пережитки всё явственнее дающей о себе знать шизофрении, чуть рассеянно, чуть выбито из колеи и чуть разочарованно написал, позабыв даже как следует взбунтоваться:

«Угомонись уже…

Что за ерунду ты постоянно болтаешь, паршивый Лорд?»

«Почему же сразу обязательно ерунду?

Ну правда. Попробуй представить, что я всё-таки способен делать это.

Следить за тобой.

Google, говорят, может — вон, сам он и говорит. Так почему бы и мне не мочь?

Слышал когда-нибудь о такой вещице, как конспирология?

Так вот, многие ведь верят, будто даже всякие летающие жучки-паучки денно и нощно наблюдают за каждым нашим с тобой проделанным шагом…»

«И… мне показалось, или ты вдруг отчего-то расстроился, мой юный принц?»

«Показалось тебе всё! Не расстроен я ни черта! С чего мне вообще, по-твоему, расстраиваться, если ничего не произошло?»

«Уверен, мой прекрасный цветок?

Мне думалось, я могу целиком и полностью доверять своему чутью».

«Значит, ты был просто слишком самоуверенным. Или самонадеянным.

Поздравляю.

Ты вообще всегда «слишком», чертов Лорд.

Еще раз спрошу: с чего бы мне расстраиваться, а?»

«Например, с того, что ты относительно большой мальчик и, должно быть, понимаешь, что по-настоящему следить я за тобой при всём огромном желании не могу…

Чем не причина расстроиться хрупкому неоперившемуся сердцу?»

Алоис насторожился, прищурил глаза. Еще раз оглядел внимательным взглядом изученную до тошноты комнатушку, силясь осознать, что вообще с ним такое происходит и где уже таится этот паршивый секрет такого же паршивого Звездочета.

Так ничего и не придумав, немного нервно написал:

«Это еще как понимать?

Ты там совсем из ума выходишь?»

«Самым прямым образом и понимать, моя радость.

Быть может, ты даже выискиваешь меня где-то рядом, смотришь по сторонам и недоумеваешь, но, к нашему обоюдному сожалению, не находишь…

И разочаровываешься.

Тоскуешь.

Потому что, вопреки злостному язычку и потрясающему упрямству, которыми, как и всем в тебе, я искренне сражен, истинный ты печалишься из-за того, что по собственной глупой воле вынужден находиться на столь далеком от меня расстоянии.

В итоге, сталкиваясь с жестокой реальностью и на некоторое время теряя веру в доброго толстяка в красной шубе, мой цветок становится куда как более уязвимым и, несмотря на все свои безграничные возмущения, очень и очень ранимым.

Открытым и распахнутым, как вешние створки, я бы даже сказал…»

«Я ведь уже давно научился читать между твоих строк, мальчик Алоис».

«Мальчику Алоису» это не нравилось.

Всё не нравилось.

До последней точки, мысли и буквы.

Не нра-ви-лось.

От убивающей настырности такого же убивающего Лорда до вот этой его непрошибаемости и всесторонне дерьмовой способности видеть в действиях задыхающегося подростка исключительно аморальный, сугубо неправильный, клинически неверный контекст, которого в тех изначально не было, быть не могло и даже близко не собиралось.

Не собиралось!

И точка.

…так какого же черта дурацкие джинсы продолжали терзать напряженными режущими касаниями, а доверять собственным глазам получалось лишь наполовину…?

К спятившему сердцу, к которому Алоис Блум и так-то не слишком привык обращаться в повседневной своей жизни, доверие от этого всего снизилось до отметки нулевой династии черногубых фараонов, до конечного на этаже градуса и темных пучин окунутой в чернильницу каменницы-Луны.

«Я уже понял, что несение лютой околесицы — твое стандартное состояние, дурной Лорд.

Поэтому иди в жопу.

Оставь меня в покое и не мешай делать то, что мне делать нужно.

Уже второй час ночи, а я так ни черта и не написал, идиот ты несчастный.

Я понимаю, что ты срать хотел и что тебе там просто нечем заняться, но мне-то, гори оно всё, есть чем!»

Ответ, к некоторому изумлению юноши, пришел совершенно не тот, которого он мог бы ожидать.

Которого вообще когда-либо додумался бы ожидать:

«Милый мой мальчик, а вот ты понимаешь, что практически выслал мне приглашение на таинственный бал?

Не знаю, как насчет Золушки и её маленьких хитрых помощников, но уж единственно интересующий меня прекрасный принц точно обещает там быть».