Рядом с Тики Алоис узнал, что у него вполне существуют интересы, а монохромно-тоскливый мир не обделен местами, которые он бы не отказался увидеть своими глазами, пускай и понимал, что этому, скорее всего, не произойти.

Рядом с Тики жизнь становилась необоснованно, неуловимо слепяще-яркой, и юноша, не готовый пока её такой принять и постичь, чувствовал себя безнадежным незадачливым ничтожеством: сбежавшим наконец-то из затачивающей ножи тюрьмы смертником, что, разевая рот да беспричинно изумляясь, останавливался и останавливался на каждом втором шагу, покуда где-то там, невыносимо далеко, чтобы никогда не дотянуться, горели и гасли сломавшиеся светофоры отсчитывающих заканчивающиеся календари туманистых звезд.

«Так вот, как я уже сказал, я не могу не трогать тебя, когда знаю, что ты находишься почти-почти рядом, но вместе с тем и непреодолимо поодаль…»

Алоис, кое-как поймавший нужную мысль, но снова её безжалостно потерявший, взвыл, со злостью швыряясь чертовой ручкой об пол.

Костеря бестолкового придурка за то, что не дал написать и каких-то гребаных полстраницы, потянулся к клавиатуре и, с силой вбивая в корпус пропечатанные и облетевшие в краске кнопки, написал, надеясь, что звездный тупица, где бы он там ни торчал, обязательно почувствует весь шквальной прилив его «восторга» по поводу навязанного общества непосредственно в данный момент и пусть ненадолго, но заимеет совесть отцепиться:

«Да что тебе, дьявол?! Я же объяснил, что пытаюсь заниматься учебой! Что в этом такого непонятного?!»

На сей раз Его Светлейшество потрудилось ответить сразу, не затягивая цирковой фарс на черт знает какой еще невразумительно бесцельный срок.

«Я очень хорошо это понял, Атос. И именно в этом, понимаешь ли, вся загвоздка».

«То есть? Скажешь ты уже нормально или нет?»

И сказал ведь, гад доставучий:

«Мне не нравится, что ты занят чем-либо, кроме меня».

«Ну, знаешь…»

Юноша вдруг осознал, что у него резко закончились слова.

Смирившись, что ничего поучить сейчас уже не удастся, тяжело выдохнул, отодвинул локтем неустойчивый книжный Эйфель, скорчил мину, не замечая и того, что ужимки его с появлением господина Звездочета тоже стали намного ярче и живее, почти такими, каким и подобает быть ужимкам пылкого да здорового восемнадцатилетнего мальчишки.

«Я что, должен теперь всё свое время проводить только с тобой?»

Ответ последовал незамедлительно, к тому же — очень нагло и безапелляционно:

«Совершенно верно».

«А на учебу мне как ходить?»

«А она тебе очень нужна, моя радость?»

Алоис снова опешил, вообще не поспевая уследить, к чему этот сумасшедший, поражающий с каждым днем всё больше и больше, клонит; нет, конечно, он и сам понятия не имел, нужна ли ему эта проклятущая учеба или не нужна, но…

«Прекрати задавать идиотские вопросы.

Если я не буду на неё ходить, мне будет негде жить. И с тобой говорить я тоже тогда не смогу, учти это».

«Это еще почему?»

Чужое негодование тут же ударило по нервным клеткам, заставляя передернуться и поежиться, закутываясь в теплое, но колючее покрывало из подставного со всех сторон верблюда. Потом, помучив с немного, аккуратно отпустило и внезапно возликовало, давая подготовиться к обещающей вот-вот нагрянуть «блестящей» идее двинутого на всю голову мистера аристократа.

«Если всё дело в деньгах, то это ни разу не проблема.

Я мог бы высылать тебе достаточно средств, чтобы ты оплачивал свое проживание и ни от кого не зависел. Более того, мы могли бы подыскать тебе что-нибудь вместе…

Или, если бы ты вдруг заинтересовался непосредственно встречей со мной, мальчик…»

«Я же сказал, что нет. Так что прекрати заговаривать об этом».

Штерн помолчал, не в силах, наверное, осознать и принять, что Его Светлейшеству опять отказали.

Алоис между тем подулся, покрысился и погрыз кончик обломанного серого карандаша, тщетно стараясь вышвырнуть из сердца и мозга эти вот бесконечно-сладкие отравленные слова — чем больше Тики трепался о проклятой живой встрече, тем большее искушение наполняло его внутренности, а противиться становилось всё сложнее и сложнее.

«Можно узнать, почему ты настолько противишься?

Ты считаешь, что я не подхожу тебе?

Или я тебе неинтересен?»

«Ты умеешь понимать, когда тебе говорят «нет», чертов Лорд?»

«Нет».

Юноше даже почудилось, будто где-то поблизости прозвучал совершенно чужой и незнакомый голос, обдавший вниз по спине влажным скальпельным холодком: голос невообразимо упрямый, сильный, с железными нотками и ни разу не такой непринужденный, как порой воспринимался в чём-то наивным Алоисом весь образ виртуального-не-виртуального мужчины в целом.

«Я не хочу ни с кем встречаться. Это окончательно».

«Но должна же быть причина…?»

«Её нет».

Алоис чувствовал, как в запястьях закипает нетерпеливое раздражение, а перед глазами поднимаются те воспоминания, которых он ни видеть, ни помнить не желал; Тики вновь начинал бесить, постоянно принуждая перерывать это чертово забетонированное настроение, но, несмотря на возрастающее желание отключиться и тем самым вырвать из только-только ожившего мирка всю эту лишнюю дрянь, мальчишка лишь тихо и мрачно сцепил зубы, пытаясь выдержать хотя бы три минуты сраного терпения — опыт всё равно подсказывал, что бежать от Тики Штерна бесполезно, когда собственное сердце давно предало и неизлечимо припаялось и к самому этому имени, и ко всему тому, что оно за собой носило.

«Я ни в коем случае не хочу и не стану называть тебя наивным или глупым ребенком, мой юный цветок, но и никак не могу поверить в твое беспричинное «нет».

Скажи, тебе ведь нравится быть со мной?»

Ничего подобного Алоис говорить, очевидно, не хотел, а потому, поскалив пустоте зубы, коротко и замученно написал:

«Не знаю».

«Я сочту это за «да».

В таком случае почему ты считаешь, что находиться со мной в несколько более… тесных отношениях — должно непременно оказаться хуже?»

«Я же сказал, что не знаю ничего. Отцепись уже от меня, чертов Лорд».

Разумеется, выполнять столь расточительной прихоти зарвавшийся Лорд не собирался.

Не собирался настолько, что от обхватывающей давки, втекающей в мальчишескую кровь вместе с режущими металлическими словами и подминающим незримым присутствием, в плавящейся телесной температуре поднималась острая-острая необходимость срочно куда-нибудь отсюда свалить.

Хотя бы на время.

Хотя бы на жалкие полчаса.

«Или всё дело в том, чем, по твоему мнению, должны заниматься те, кто становятся «по-настоящему близко», мой невинный цветок?»

«Ты заткнешься или нет, твою мать?!»

«Я мог бы, например, пообещать, что не стану делать ничего, чего ты не захочешь, мой ангел.

Такой вариант тебя тоже не устроит? Мы могли бы просто поговорить, погулять, посидеть где-нибудь при свечах…

Тихий романтический ужин с целью познакомиться друг с другом поближе, а с моей стороны — непреложное табу на распускание рук.

В разумных масштабах, конечно же.

Я не изверг, мой цветок, и ни к чему тебя принуждать не стану…

Так, может быть, у меня есть хотя бы надежда?»

Алоису сделалось душно, постыдно, до невозможного жарко и вместе с тем зябко, запаренно-холодно, как в теплоте дома после омытой изморозью улицы, когда в красный человеческий сок уже успели пробраться переносящие простуду инородные организмы. Пальцы его неконтролируемо дрожали, перед глазами пошатывался взбеленившийся тронутый мир, оплетший по лодыжкам ядовитыми плющовыми щупальцами, а лицо…

Лицо, с какого-то беса становясь безраздельной собственностью неизвестного человека с желтыми кошачьими глазами, болезненно полыхало алой зимней росой.

«Нет», — рванув на себя ноутбук, в отчаянии набрал Блум и, не дожидаясь ответной реакции, поспешно спружинил на ноги, чтобы…

Чтобы — будь ты неладен, проклятый Звездочет…! — нырнуть под затерявшийся в квартире ледяной душ, в тщетной надежде смыть с взбунтовавшегося ожившего тела отравленный мокрый озноб проявившей себя посторонней принадлежности.