Человек, назвавший себя Михаилом Машиным, зайдя быстро за угол, на секунду приостановился. И если бы Эвангелина могла его сейчас увидеть, то придумала бы бог знает что. И что человек жалеет ее, оставленную в пустом, как он убедился, доме, и что казнит себя за то, что был груб с девушкой, которая шла «к ним», а осталась одна, и за то, что не попрощался, и за то, что никогда, наверное, с нею больше не увидится, может быть, на улице, не так, и, может быть, через год, два, летом, например, или осенью. И еще напридумывала бы она всякого неправдоподобия.

На самом же деле он думал о том, что из ложной неловкости, быв в этом доме слишком долго, он не пошел туда, куда сам царь пешком ходит, как говорят в народе. И Машин быстро пошел на свою квартиру, которую снимал у старухи аптекарши, где занимала комнату и Фира, а теперь уселилась на полных правах, платя государству, а не буржуйской аптекарше. Фира и присоветовала Машину этот чистенький и уютный домик, потому что товарищ Машин человек в городке новый. И Фира гордилась, что такому большому начальнику она лишь присоветовала, а он согласился. Она же сказала и про дом Болингеров, когда увидела Эвангелину, и действительно указала на нее Машину и дала своей бывшей воспитаннице нелестную характеристику, присовокупив, что от такой девки можно ждать что угодно и что теперь эта девка почему-то одна в доме. Для какой надобы?

Машин не разглядел тогда Эвангелину, а дом приметил и решил, что он может понадобиться для какого-либо хорошего дела. Дом был достаточно просторный, как теперь он знал.

Может быть, он и подумал бы сейчас на улице о странно прошедшей ночи, но не мог по естественной причине, из-за которой торопился в дом аптекарши. Но после, лежа в кровати, перед тем как провалиться в сон, он вспомнит Эвангелину и подумает, что все-таки что-то она хитрит, а что до ее разлада с родными, так это капризы, причуды или приказ папаши сторожить дом и магазин. И что-то неожиданно сожмется в нем, так что он прикусит свою уродливую губу, не подумайте, не от огорчения. У таких железных мальчиков, каким был он, огорчений не существует. Хотя кто что знает? Бывает всякое. А сейчас он закусил губу оттого, что подумал о себе нехорошо. Не было в нем еще нужной крепости, не было защиты против… Тут Машин заснул.

Утро Эвангелины началось со стука в дверь. Это был даже не стук, а грохот. Видимо, стучали давно и терпение лопнуло у тех, кто стучал. Она вскочила с кровати, на которую вчера — сегодня! — упала, едва стащив платье. Накинула капот, но увидела, что он совсем разошелся по шву, скинула его, а в дверь не переставая грохотали, и она знала, что это вчерашний — нет! — сегодняшний человек. Машин. И сердце у нее замирало от боязни и еще чего-то. Эвангелина напялила форменное платье и, чтобы не застегивать сзади все пуговки, накинула пледик, лежащий на креслице у них в детской. В зеркало смотреться не было времени. Так и открыла дверь Эвангелина, простоволосая, неприбранная, в еле держащемся на плечах платье. На лице ее, сегодня особенно бледном, был след от подушки, и лицо само нездорово опухло и лоснилось от недосыпа. Как не хотелось ей выходить к нему в таком виде, но делать было нечего. Эвангелина, открывая дверь, прикидывала, как она скажет — доброе утро — небрежно или, наоборот, мягко и вежливо, давая понять… А потом пошлет его в диванную, а сама поднимется и будет долго переодеваться и причесываться, а он пусть сидит и ждет ее! Надо обучить этого Машина светскости или напомнить о ней. От этих мыслей у Эвангелины стало преотличное настроение, и с этим настроением она и открыла дверь.

Перед ней стояла Фира. А сзади находился солдат с винтовкой. На Фире было толстое военное пальто, перетянутое ремнем, и шаль туго охватывала ее румяное свежее лицо. По сравнению с бледной помятой Эвангелиной она выглядела прибранной, здоровой, благополучной. Каковою и была теперь.

Эвангелина ахнула, прикрыла рот ладонью, отступила от двери. Она прикрыла рот, чтобы Фирка не видела, как задрожали ее губы. Но тут же инстинкт подсказал ей, что держаться надо ровно и с достоинством. Они гражданки новой жизни и на равных, в конце концов. Их разделял только возраст (в пользу Эвангелины) и происхождение (в пользу Фирки). Почти на равных. И это учуяла Эвангелина.

Фира вошла в дом с улыбочкой. Солдат за нею, с полным равнодушием к обеим бабам. У него была своя в деревне, и к ней он немыслимо хотел. К ней. В свой дом. Потому и не смотрел ни на кого, а как только вошел, так и прислонился к стене в прихожей, приставив к себе винтовку. Его начальством была сейчас Фира, и от нее должны были поступать приказания, а если не поступали, значит, он мог отдыхать.

Фира вошла в дом с улыбочкой, а Эвангелина, кутаясь в плед, отступала в униженности ужасной. Эта униженность пришла к ней от Фириной улыбки. И, отходя назад, Эвангелина снова учуяла, что в улыбочке этой было что-то от вчерашнего посещения, как-то отразился в ней вчерашний приход того человека.

Они вошли с Фирой в диванную, хотя Эвангелина туда Фиру не вела, а как бы отступала. А собиралась минуту назад провожать сюда Машина, а сама бежать переодеваться! Эвангелина усмехнулась и поправила волосы.

Эту ухмылку Фира заметила и разозлилась. А скрывать сердитость и неудовольствие Фира не умела (но научится Фира и этому. Это дело лишь в треть дела). Потому она нахмурилась и стала показушно спокойно раздеваться. Расстегнула толстое военное пальто, распоясалась, сняла платок. Она была в гимнастерке, тоже с поясом, который был сильно затянут и обрисовывал талию, из-за отсутствия которой Фира раньше страдала. Волосы у нее были собраны в тугой небольшой пучок. Ничего не скажешь, видная женщина была Фира и молодая. Сорока не было. А не приди власть рабочих и крестьян, никто бы так и не увидел, что Фира недурна и еще молода. Пальто Фира аккуратно сложила и устроила на диван, сама села рядом. Эвангелина не садилась и не уходила. Она вспомнила слова человека о доме сирот и не сомневалась, что Фирка пришла начальствовать. Она все куталась в плед, растрепанная, бледная, с помятым лицом. И Фира брезгливо сказала ей:

— Поди приберись. Потом говорить будем.

— Мне и так удобно, — высокомерно сказала Эвангелина.

— А я тебе говорю — приберись, — повторила Фира грозно. — Я с такой шалавой разговаривать не буду. Я к тебе как официальный гражданин.

Эвангелина дернула плечом, но переодеваться пошла, Фира еще действовала на нее своим голосом няньки. Но по дороге вспомнила ночного человека с ненавистью за то, что он с утра наслал на нее бывшую их Фирку. А где он сам? Нет уж, не будет она им интересоваться. Кто он такой вообще-то? Ничего она о нем не знала, кроме дурацкой клички — Миша Машин. Тут ее облило горячим потом. А вдруг это убийца, который хотел убить ее и ограбить, потому и излазил все закоулки, чтобы убедиться, что она одна, и без помех сделать черное дело, а в последний миг с ним случилось то, что случалось всегда в «страшных» романах: убийца влюбляется в свою жертву и уходит в ночь навсегда, рыдая о том, что никогда не увидит свою любовь, и с тех пор перестает грабить и становится порядочным человеком, а потом… Но дальше к делу уже не относилось никак. Правда, читая такие романы в гимназии, Эвангелина смеялась и бросала их на середине. От скуки.

Но в классе все читали и восторгались и говорили, что читают на ночь, чтобы было страшнее и интереснее, и потому, когда ее спрашивали, как ей понравилось, она говорила: «Безумно!» — чтобы никого не тревожить, потому что когда однажды она сказала, что ей не понравилось, на нее всерьез обиделись и посчитали лгуньей и задавакой. А теперь она подумала, что все-таки те романы — правда и писательницы (в основном их писали женщины) не из головы же брали своих бандитов и нежных жертв, которые своею кротостью и красотой превращали грабителя в ангела.

Придя в комнату наверх, она села на пуф и посмотрела на себя в зеркало. Права была Фирка, когда сказала ей — приберись.