Вечером следующего дня за ней приехал Богдан и увез в Загреб. Вновь потянулись дни, до отказа наполненные тяжелой работой, и вечера в тесном номере, бок о бок с вечно раздраженным и часто подвыпившим мужем.

Софья старалась не рассматривать свое отражение в зеркалах, там она видела какое-то чужое лицо. Куда девался блеск карих глаз, нежный румянец, кстати и некстати заливавший бархатистую округлость щек, шелковая мягкость волос? Из зеркала на нее жалобно смотрело бледное худое лицо с ранними морщинками в уголках глаз, обрамленное тусклыми непослушными прядями темных волос. Черты лица приобрели некоторую ассиметричность, одна бровь привычно поднималась выше другой, отчего лицо приобретало виновато-просящее выражение.

Софья надеялась, что после ее болезни Богдан оставит свои ночные притязания, но очень скоро надежды рухнули. В ответ на ее опасения муж сказал:

– А тебе теперь бояться нечего, тетка Ружа предупредила, что беременеть ты больше не сможешь. Что-то там пошло не так… то ли ты дернулась, то ли у нее рука дрогнула, то ли инструмент сломался… В общем, детей у нас не будет. Может оно и к лучшему, самим бы выжить…. Имей в виду, что никому, кроме меня, ты такая не нужна. А я тебя не брошу. Цени!

Соня в тот момент не осознала весь ужас того, что он сказал, наоборот, испытала облегчение, что больше ей не грозит оказаться вновь на столе у Ружи.

Шли дни. Приближалось Рождество, в воздухе витало предвкушение праздника, делая людей добрее. Одна из постоялиц, уезжая, оставила хорошие чаевые для горничной, этих денег как раз хватало на теплые ботиночки со шнуровкой и меховой опушкой, выставленные в витрине обувного магазина. Соня давно любовалась на них. Ее ботинки прохудились, поэтому она старалась поменьше выходить из отеля. Деньги были незапланированные, и она решила, что может сделать себе такой подарок к Рождеству. Новые ботиночки пришлись как раз впору, Соня не спеша шла вдоль улицы, мимо нарядных витрин, мимо сияющих фарами машин, ей казалось, что все прохожие замечают ее теплую и модную обнову.

Богдан был уже дома, навеселе и сильно не в духе. У него случился конфликт с дирекцией труппы. Ему пришлось сдержать свой гнев, чтобы не потерять место, зато сейчас невысказанное кипело, бурлило в его голове и требовало выхода.

– Где тебя носило? – зло спросил он. – Ты час назад должна была закончить работу. И что это у тебя на ногах? Откуда это?

Соня, чувствуя, что назревает скандал, начала сбивчиво объяснять про чаевые, про худые старые ботинки. Не спеша муж подошел к ней вплотную. Глаза его приобрели уже знакомый ей хищный блеск. Он забрал из ее рук ботинки, отбросил к двери, и вдруг молниеносным движением ударил по лицу. Соня потеряла равновесие и упала на пол. Он навалился сверху, придавил коленом грудь. Прямо над собой она увидела волчий оскал, остекленевший яростный взгляд, точно такой, какой видела на константинопольском пляже, только теперь он был обращен на нее.

– Я, вместо того, чтобы картины писать, вынужден гроши зарабатывать, а ты, дрянь, наряды покупаешь?! Убью!

Она попыталась вырваться, но он только сильнее придавил ее коленом, так, что хрустнуло ребро, на нее обрушился град пощечин. «Забьет насмерть…» – в отчаянии думала Софья. И вдруг, как озарение, пришла спасительная мысль.

– Отпусти, милый, мне неудобно, – услышала она свой голос, спокойный, даже доброжелательный, словно они просто лежат рядышком и отдыхают.

От неожиданности Богдан на мгновение замер, слегка отстранился, ослабив хватку. Этого ей хватило, чтобы ужом вывернуться из-под него и кинуться к ванной комнате. Она успела накинуть крючок, прежде чем он рванул за ручку. Дверь сотрясалась от рывков и пинков. Соня побелевшими пальцами намертво вцепилась в крючок, с ужасом видя, что шурупы потихоньку вылезают из пазов. На ее счастье дверная ручка не выдержала первой, оторвалась. Дверь ванной открывалась наружу, поняв, что ему ее не выбить, Богдан сменил тактику.

– Ладно, Соня, поругались, и хватит. Выходи, давай спокойно поговорим, – примирительно сказал он.

Она слышала, как муж ходит за дверью, словно зверь в клетке.

– Я погорячился, прости, дорогая! Выходи, спать пора, – раздавался его вкрадчивый голос.

Соня молчала, по-прежнему вцепившись в крючок. Босые ноги заледенели на холодном кафеле. За дверью все стихло. Она рассматривала себя в зеркало. Лицо на глазах распухало, становясь багровым.

Ей вспомнилась их кухарка Ульяна, на добром лице которой частенько появлялись синяки. Маленькая Сонечка жалела ее, прижималась к теплому мягкому боку, ненавидела и боялась ее мужа, хмурого жилистого детину, служившего в их доме истопником. Матушка не раз строго выговаривала ему, но тот только молча переминался с ноги на ногу, пряча колючий взгляд под густыми космами волос. Разве могла Соня представить, что то же самое случиться с ней самой?! Впрочем, синяки Ульяны не шли ни в какое сравнение с тем, что сделал с ней Богдан.

Намочив полотенце, она прикладывала его к щекам. В груди при каждом вздохе возникала боль. Слез не было, голова была ясной, мысли четкими, все сомнения, опасения ушли, план действий сложился сам собой.

[1] Скинути та лаги – раздевайся и ложись (хорв.)

[2] Брже – быстрее (хорв.)

[3] Пиче – выпей (хорв.)

Время тянулось невыносимо медленно. В номере было тихо. Наконец Софья решилась осторожно выглянуть из ванной. Богдан спал одетый, лежа поперек кровати. Рядом валялась пустая фляжка. Стараясь двигаться бесшумно, Соня наскоро сложила в чемодан свои вещи. Оставалось главное – найти свой паспорт.

Комната едва освещалась тусклым светом уличного фонаря, в полумраке Софья рылась в вещах мужа. Ее не покидало чувство, что Богдан стоит за ее плечами, она испуганно оглядывалась, однако он по-прежнему спал. Документов нигде не было. Софья понимала, что впадать в отчаяние сейчас никак нельзя, надо думать. Скорей всего, муж постоянно держит их при себе. Что у него всегда с собой? Пиджак! Соня кинулась к вешалке, во внутреннем кармане лежал сверток, в нем оказались деньги. Она переложила их в свой ридикюль, поколебавшись, несколько купюр оставила на комоде. Документов не было. Скомкала пиджак, рука наткнулась на что-то твердое, зашитое в подкладку. Маникюрными ножницами торопливо разрезала ткань – вот он, ее паспорт, путь к свободе открыт!

Софья надела пальто, шляпку с густой вуалью, подхватила чемодан и шагнула к двери, замок оказался заперт, ключа на месте не было. Со стороны кровати раздался кашель, шорох. Сердце беглянки оборвалось. Повозившись, Богдан снова затих. Время неумолимо шло, скоро придут на работу служащие отеля, весь план побега был на грани срыва, надо было спешить. Соня заставила себя подойти к кровати. Муж спал на правом боку, поджав ноги. Она смотрела на размякшие во сне черты лица, несвежие пряди волос, тонкую струйку слюны на щеке. Неужели еще недавно это лицо казалось ей красивым, а его обладатель умным, интересным, немного загадочным? Неужели в нем она видела своего защитника? Как же можно было так заблуждаться?! Перекрестившись, женщина осторожно засунула пальцы в слегка оттопырившийся карман и – о, удача! – вытащила ключ.

Через минуту беглянка была уже в коридоре, бесшумно заперев за собой дверь, подхватила свой чемодан, на цыпочках поспешила к лестнице. Злополучные ботинки несла в руке, чтобы не стучать каблучками. Перед последним пролетом лестницы осторожно выглянула в холл. Дежурный портье спал за стойкой, уронив голову на руки. Соня знала, что плату за последний месяц они еще не внесли, поэтому попадаться ему на глаза с чемоданом в руках было никак нельзя. Едва дыша, пересекла холл и, толкнув тяжелую резную дверь, опрометью бросилась в одних чулках по сырой снежной каше к ближайшему углу, слыша за спиной предательский звон колокольчика. Портье за стойкой встрепенулся, удивленно оглядел пустое помещение, вышел на улицу, убедившись, что и там никого нет, решил, что звон колокольчика ему приснился и, поеживаясь от холода, вернулся в теплое помещение. Соня перевела дух, главное было сделано. Натянув на мокрые чулки новые ботинки, она пониже опустила вуаль, выкинула в урну ключ от номера и подхватила чемодан.