Николай погладил пушистую, низко склоненную голову сестры:

– Остригла косу, изменилась, повзрослела… Береги себя, сестренка. За родителями присматривай, постарели они за этот год. И за Петькой смотри в оба! Как бы не удрал на фронт. Они в этом возрасте все «герои».

День отъезда Николая стал одним из самых тягостных в жизни семьи. Да еще Петя усугубил ситуацию, заявив, что тоже собирается отправиться на войну вместе с братом, а если Николай его с собой не возьмет, то он сбежит из дома и доберется до фронта сам. Матушка схватилась за сердце, Агаша побежала за сердечными каплями. Пришлось старшему брату объяснить как можно строже:

– Твое дело – закончить лицей, да получить хорошую специальность, только тогда от тебя будет толк. А недоучкой ты сгодишься разве что в солдаты, и то до первого боя. Убьют, вот и весь прок. И вообще, пока меня нет, ты остаешься главным защитником в семье, отвечаешь за родителей и сестру. Что будет с ними, если ты их бросишь и сбежишь?!

Этот инцидент несколько отвлек домочадцев, пока все ахали вокруг Пети, Николай покинул дом.

После отъезда брата, Соня ходила сама не своя. Спасала служба, в редакционной суете она забывалась, отвлекалась от своей беды. Работа оказалась важной еще в одном аспекте: ее заработок становился все более заметным подспорьем для семьи. Ручеек доходов от имения становился все более тонким. Прежнего, надежного управляющего забрали в армию, в интендантскую службу, а новый жаловался на катастрофическую нехватку рабочих рук, на повсеместное недовольство и неподчинение не только крестьян, но даже баб. Арендную плату собрать не удавалось. Крестьяне деревни Якушино самовольно распахали Алешкинский луг, в березовой роще обнаружены вырубки, а кто это сделал, дознаться не удалось. Решено было, что семья, кроме Софьи с Агашей, переберется на лето в свое псковское гнездо, в надежде, что с хозяйским приглядом дела поправятся, да и жизнь в имении куда дешевле столичной.

Однако уже к августу Осинцевы вернулись в Петроград. В соседнем уезде крестьяне запалили помещичью усадьбу, оставаться в имении стало небезопасным. Павел Николаевич недоумевал: он славился своими либеральными взглядами и всегда ладил с окрестными крестьянами. И церковно-приходскую школу в селе открыл, и амбулаторию организовал, крестьяне относились к нему с уважением. Но и он почувствовал, как накаляется недовольство среди народа. Местный урядник сетовал, что появились в деревнях какие-то личности, раздают газетки, брошюрки, смуту в умах сеют.

Жизнь становилась все более непредсказуемой и непонятной. Петроград захлестнули беспорядки. По дороге на работу Соня часто натыкалась на демонстрантов, несущих плакаты «Хлеба!», «Долой войну!», «Долой самодержавие!». Она бы и сама пошла с плакатом «Долой войну!», но не представляла себе, как можно прекратить войну, навязанную врагами Отечества, а забастовку на оружейном заводе считала преступлением перед теми, кто сражается на фронте. Воспитанная для совсем другой жизни, она плохо понимала нынешнюю.

Как-то Софья зашла в комнату брата в поисках чистой тетрадки. Пети не было дома. Она с беспокойством подумала, что брат стал часто куда-то пропадать. Заметила уголок газеты, торчащей из-под подушки, это оказалось эсеровское издание «Воля народа», там же лежала брошюра «Программа партии Социалистов-революционеров». Соня в растерянности опустилась на постель. Так вот чем заняты мысли и время брата, а она-то все еще считает его ребенком! Об эсерах она знала только то, что они убили дядю императора, покушались на самого императора, обвинялись во многих других политических убийствах. Именно они подстрекали к крестьянским волнениям, поджогам усадьб. Ей стало страшно: что может быть общего у Пети, доброго домашнего мальчика, с этими ужасными людьми?!

Софья решила не пугать родителей, а самой поговорить с братом, вразумить его. Но разговор не получился, Петя неожиданно резко ее оборвал.

– Что ты в этом понимаешь? А не понимаешь, так и не лезь! Я вырос, сам разберусь, что к чему. И нечего рыться в моих вещах! Будешь мне препятствовать – уйду из дома.

Вот тебе и милый мальчик! Петя повзрослел, и с этим придется как-то считаться – поняла Соня. Еще одной тревогой в ее сердце стало больше. Был бы Николай дома, он бы сумел удержать брата.

Продрогшим ноябрьским утром, придя в редакцию, Софья сняла манто, отряхнула капли дождя, и собиралась пристроить сушиться зонт. Взгляд скользнул по кипе свежих газет и зацепился за заголовок «Подвиг сестры милосердия Ольги Чекмаревой». Забыв про зонт, Софья схватила газету. На карандашном рисунке была изображена девушка в черном, прихваченном под подбородком, платке, бегущая в окружении солдат на немецкий окоп. Ниже Соня прочитала следующее: «В августе 1916 года девица Ольга Чекмарева, невзирая на протесты родителей, отправилась на фронт санитаром 63 Петроградского полка. За три месяца боев девушка вынесла из-под огня свыше пятисот раненых сослуживцев, в том числе и командира полка полковника Н. Н. Берга. В тяжелом бою под Луцком в 7 роте, где Ольга служила санитаром, были убиты все офицеры. Дрогнув, солдаты начали отступать. Вдруг из окопа поднялась Ольга.

– Куда же вы, здесь же раненые! – крикнула она и бросилась в бой. Солдаты повернули за ней. Атака перешла в рукопашную, немцы обратились в бегство. Бой был выигран, но сама сестра милосердия погибла, ее скосило пулеметной очередью. За этот подвиг Ольга Чекмарева представлена к боевой награде – Георгиевскому кресту, посмертно».

Соня сидела, словно оглушенная, вновь и вновь перечитывая газетные строчки. Финальное «посмертно» царапало взгляд и сердце. Оля… Оленька, ее институтская подружка, милая девушка с глазами олененка. Перед внутренним взором встала тоненькая барышня в белом платье, вальсирующая с кавалером. Разве можно было представить ее ведущей за собой солдат в атаку на вражеские окопы?!

Соне вспомнилась Ольга – сестра милосердия, принимающая раненых в дверях госпиталя – спокойная, сосредоточенная. Да, такую Ольгу можно представить на поле боя. Между той барышней на выпускном балу, и этой санитаркой на рисунке всего два с половиной года…

А в начале зимы вернулся с фронта Николай. Ему посчастливилось выжить после газовой атаки, но здоровье было подорвано. Его комиссовали из армии, и после госпиталя он приехал домой. Война сильно изменила, словно состарила его. Куда девался прежний весельчак и придумщик? Он стал молчаливым, раздражительным и постоянно подкашливал. Николай не мог найти себе место в мирной жизни. Безделье и неопределенность делали его еще более мрачным.

В феврале волнения в Петрограде достигли апогея. Император подписал манифест об отречении от престола, власть перешла к Временному правительству. Все надеялись на перемены к лучшему, однако их не последовало, люди по-прежнему голодали, на фронте царила неразбериха, солдаты бросали оружие, отказывались подчиняться командирам. Петроград наводнили мародеры, грабеж стал обычным делом. Смута продолжалась.

Из псковского имения пришли дурные вести: дом разграблен, прислуга разбежалась, управляющий исчез. На Павла Николаевича больно было смотреть.

– Мы разорены… – растеряно повторял он, и депеша прыгала в его трясущихся руках. Мария Феоктистовна хлопотала вокруг мужа:

– Павлуша, успокойся, тебе нельзя так волноваться… Ох, да что же это творится?! Креста на них нет!

Ветер гнал по мокрой мостовой желтые листья. Дождь, словно расшалившийся ребенок, шлепал ладошками по неспокойным водам Мойки, затихал, будто отдыхая, и вновь принимался за свою игру. Софья печально смотрела сквозь окно на знакомые с детства очертания домов, чугунный узор парапета, шпили Адмиралтейства и Петропавловки, видневшиеся за крышами, и думала, что, возможно, видит все это в последний раз.

– Соня, ну где же ты, поторопись, извозчик вот-вот приедет! – раздался снизу нервный голос матушки.