Сколько раз за проведенное здесь время она беспокойно вздрагивала, чувствуя малейшие движения спящего на ее коленях парня.

И сколько сотен тысяч раз она касалась его, аккуратно поправляя кофту, заменившую одеяло, чувствуя, как ее сердце бьется в такт его размеренному дыханию.

— Мм. — рыжеволосая голова дергается и челка снова падает на лоб и глаза.

— Тш-ш-ш, тише, — до безумия нежный шепот и ее рука в его ладони, — Я здесь. Спи.

Разумовский то ли не просыпался, то ли, действительно, послушался, тихо вздохнув и так и не выпустив ее холодных пальцев из своих, таких непривычно теплых. Он снова провалился в сонное небытие, и Мария прикрыла глаза, поддавшись навалившейся на нее дремоте, но не перестав прокручивать роящиеся в ее голове тревожные мысли. Мысли эти касались всего и ничего одновременно: девушка думала о том, что произошло, и о том, что, возможно, произойдет в недалеком будущем, она перебирала в голове отрывки различных сцен из прошлого, и строила догадки относительно их будущего. Творившаяся в городе анархия сейчас казалась ей всего лишь страшным сном. Плодом больного воображения.

Ей не хотелось верить в то, что происходящий вокруг кошмар — реален. Настолько реален, что затрагивает жизнь ее, Марии Воронцовой, в первую очередь.

Остатками здравого смысла она это, конечно, понимала.

Но принимать категорически отказывалась.

По крайней мере пока. Пока к ней с таким до боли искренним доверием жмется это пугливое рыжеволосое чудо. Пока она может сидеть рядом с ним в такой вот запредельной близости и касаться его невообразимо белой кожи и волос цвета сверкающей на солнце меди.

Волос — непослушных, спутанных, но мягких как шелк.

Волос, насквозь пропитавшихся запахом дыма и гари.

— Не ушла, — из мыслей ее выдернул его шепот. Сонно моргая, Сергей поморщился и перевернулся на спину, снизу вверх посмотрев на девушку. Его голос охрип, лицо осунулось, еще сильнее подчеркнув острые черты, но в глазах больше не было того жуткого всепоглощающего страха. Сейчас в них отражалась лишь бесконечная усталость.

— Я ведь обещала, — она убирает за ухо выбившуюся из давно растрепавшегося пучка прядь и слабо улыбается. В звенящей тишине пентхауса даже их шепот казался оглушительно-громким.

Разумовский прикрыл глаза, и его лицо вновь приобрело умиротворенно-расслабленное выражение. Он все еще держал Марию за руку и был до невозможности благодарен ей за то, что она это терпела и не пыталась вырваться. Его длинные пальцы изучающе скользнули по ее запястью и поднялись выше, пробежавшись по незаметным сейчас переплетениям вен и выступающим костяшкам.

— Спать не хочется? — девушка спрашивает, наблюдая за тем, как он медленно кладет ее руку себе на грудь и открывает глаза, в которых снова сквозит детский испуг — а вдруг он ее отпустит, и она исчезнет?. Мария поняла его мысли без слов и едва ощутимо коснулась кончиками пальцев четкой линии его челюсти, — Не бойся ты, никуда я не денусь.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать, да и сомневаясь, надо ли. В его глазах беспокойным прибоем плескалось неверие в то, что он снова кому-то нужен, в ее — ярким пламенем полыхала готовность доказывать ему это столько раз, сколько потребуется.

— Ну так что? — Мария нарушает молчание и распускает волосы, намереваясь перевязать незамысловатую прическу.

Сергей отрицательно мотает головой, не особо понимая, о чем она спрашивает. А Воронцова только тихо выдыхает:

— Вот и мне не хочется.

— Не убирай.

— Что?

— Волосы, — сонный взгляд парня замер на ее лице, сейчас обрамленном темными волнистыми локонами. Ее глаза на фоне белой кожи казались огромными, длинные ресницы отбрасывали на щеки длинные подрагивающие тени.

Мария убрала резинку в карман и кивнула, отчего несколько прядей выбились из-за уха и добавили ее облику уютной небрежности. Разумовский смотрел на нее задумчиво на грани с «отрешенно», и девушка вспомнила про свою так и не воплотившуюся в жизнь идею:

— Хочешь, я заварю чай? — заметив, что парень снова стал ее слушать, она продолжила, все так же не повышая голоса и ласково улыбаясь одними уголками губ, — Нам обоим не помешает сейчас что-нибудь горячее.

Молчаливый кивок. Сергей смотрит на нее, но не проходящий в голове туман обволакивает и уносит все мысли, а опустошенность после нервного срыва как будто бы заливает все его кости свинцом. Он тяжело приподнимается, на несколько секунд замирая напротив ее лица, и, наконец, устраивается в углу Г-образной софы, продолжая кутаться в теплый кардиган, ставший на эту ночь его пледом.

«Теперь точно исчезнет» — промелькнуло в его голове.

Мария же исчезать не собиралась вовсе. Потянувшись и медленно встав, она размяла затекшие конечности и осмотрелась в пустом помещении, которое адаптировавшиеся к темноте глаза сейчас воспринимали как нечто совершенно привычное, и от того абсолютно не ассоциирующееся с кухней и распитием чая. Обойдя диван и заметив вновь начавшие подрагивать плечи парня, она подошла к нему сзади:

— Где у тебя чайник? — поцелуй в рыжую макушку и напоминание, в котором он так сильно нуждался, — Я не собираюсь никуда уходить, слышишь? Я просто хочу заварить чай.

Он не слышал. Тянулся к ее прикосновениям как к единственному, что сейчас имело хоть какой-то смысл, и тонул в источаемой ею нежности, даже не пытаясь спастись.

— Там, — он кивнул в сторону пустой стены, с трудом сосредоточившись на таких ненужных сейчас мелочах, — Там шкаф.

Воронцова кивнула и отошла, занявшись поиском сначала механизма, открывавшего спрятанную в нише кладовую, а затем старательно отыскивая чайник, чашки и хотя бы пакетированную заварку. За всеми ее перемещениями Разумовский наблюдал, не отрываясь, чувствуя, что Мария — единственное, что способно, как якорь, удержать его в настоящей реальной жизни и не дать скатиться в беспросветное безумие. Какие-то еще мысли проносились в его голове, не задерживаясь, но сил на то, чтобы их поймать и остановиться на чем-то конкретном у него не было.

— Вот, держи, — спустя какое-то время девушка вновь села на диван и протянула ему кружку, — Сахар нужен?

Еще один молчаливый кивок.

Он высыпал в кружку добрую треть от всей сахарницы, и давно переставшая подслащивать чай Мария последовала его примеру.

Комната снова погрузилась в тишину.

А затем он попросил ее рассказать что-нибудь о детстве. И отхлебнул чай, тут же обжегшись и недовольно зашипев.

Воронцова же начала говорить, начав с незамысловатого описания квартиры своей бабушки, в которой она провела первые шестнадцать лет своей жизни и из которой выбиралась в гости к родителям только по выходным, а зачастую и того реже. Девушка рассказала о том, как ходила в детский сад и школу, какие предметы она любила и с кем дружила, не забыла упомянуть и про то, как после уроков они с бабушкой часто ходили в парк — маленькой Машеньке нравилось кормить там уток и смотреть, как уличные художники по-разному рисуют окружавшие их деревья и виднеющиеся за ними старенькие пятиэтажки.

— Какие картины нравились тебе больше всего? — в глазах Разумовского сверкнула заинтересованность. Он посмотрел на Марию, чуть склонив голову набок, и облизнул пересохшие губы.

— Те, которые художники рисовали осенью, — не задумываясь, словно готовясь к этому вопросу всю жизнь, — К началу октября они переставали рисовать золотые и красные деревья, и начинали изображать все вокруг таким, каким его видела я — серым, голым, и… оставленным.

— Необычный выбор для ребенка, — рыжая бровь взметнулась вверх, когда Сергей понял, куда клонит девушка. Он передернул плечами и сам не заметил, как вцепился в чашку до побелевших костяшек.

— Предсказуемый, если ребенок чувствует себя таким же.

Ее мама никогда не хотела детей. Узнав о своей беременности, девушка сразу же поставила ультиматум своей одинокой матери — либо та берет воспитание «ошибки молодости» на себя, либо она делает аборт и они забывают обо всем этом раз и навсегда. К ее сожалению, женщина выбрала первый вариант, к тому же настояла на том, чтобы ее дочь узаконила свои отношения с биологическим отцом Марии. В этом не было особого смысла, но на тот момент будущей бабушке казалось, что такой шаг сможет спасти хоть что-то.