Он подобрался поближе ко входу в лагерь, а процессия почти сразу оказалась внутри. Крылатый открыл рот, чтобы отчитать непутёвую сестрёнку, да так его и не закрыл.

Пшеница соскользнула со спин патрульных и мягко приземлилась на траву. Её глаза были закрыты, даже зажмурены. Кошка не двигалась.

— Тебя что, спящую в лагерь тащили? — Крылатый подошёл на шаг ближе с опаской. То чувство, которое терзало его вчера, вдруг всколыхнулось с новой силой. Он протянул лапу и принялся тормошить кошку, но та всё ещё не подавала ни малейшего звука. Одноцвет посмотрел на Крылатого с чем-то, напоминающим жалость, но кот упрямо тряс сестру за плечо. — Эй! Просыпайся, ну!

Он слышал, как стучит кровь в ушах и как сжимается его собственное сердце. Лапа вновь потянулась к родной шерсти.

— Меня не проведёшь твоими розыгрышами, Пшеница. Я вижу, ты притворяешься. Вставай, ну же! Я хотел помириться сегодня. Давай, поднимайся! Ну же… — он пихнул неподвижные золотистые конечности плечом, не замечая, как к ним стягиваются коты.

Лапы Крылатого дрожали, и ему казалось, что сейчас он может просто рассыпаться на кусочки. Грудь разрывало. Грохот сердца стал невыносим.

— Мышеуска, Цветинка! Кто-нибудь, позовите их! Кажется, Пшенице плохо! — выкрикнул он, а внутри разрасталась угрожающая дыра. Он ещё раз потряс лапами Пшеницу, и её передние лапы безвольно перекинулись на другую сторону. — Цветинка, где ты?!

— Я уже тут, Крылатый, — тихий голос достиг ушей кота, и он обернулся так резко, что ученица целительницы отшатнулась.

— Помоги ей! Она всё никак не встаёт!

— Крылатый… — начала она, как-то сразу сникнув. — Понимаешь…

— Нет, нет, помоги ей. Пожалуйста! Ты же целительница, сделай что-нибудь! — он завертел головой и только сейчас увидел, что вокруг собрались многие соплеменники. Он вновь повернулся к трёхцветной кошке и подался вперёд. — Почему ты ничего не делаешь?!

— Крылатый, ей уже не помочь, — кто-то тронул его сзади за плечо, и кот резко скинул лапу, как оказалось, Серогрива.

— Что ты такое говоришь?!

— Крылатый, он прав, — дрожащим голосом произнесла Цветинка. — Пшеница мер…

— Нет! — Крылатый снова яростно затряс золотистую кошку, и на секунду ему показалось, что сейчас она и правда оживёт. — Я помирюсь с тобой, буду слушать тебя, Пшеница. Не можешь же ты просто так!.. Ну не можешь…

Он замер. Подушечки лап ощущали только холод.

— Но…

— Мы нашли её под тем ужасным обрывом, который у предгорий, — заговорила Легкокрылка, пряча взгляд. — Похоже, она упала… Бежала быстро. Да, скорее всего… Наутро она уже была холодной.

Крылатый не слушал. Он трогал шерсть сестры лапой. Тычок — подушечку обжигает холодом. Тычок — под ней ничего не движется. Тычок. Его лапа остановилась. Он вскинул голову. Зияющая пустота в груди разрослась уже до размеров его тела, и он отстранённо наблюдал, как коты охают, некоторые плачут, другие сидят в отдалении. В голове не могла уложиться мысль — одна-единственная мыслишка, один факт.

Он не чувствовал ничего. Что должны чувствовать коты в этот момент? Что обычно возникает внутри любого другого, когда он сталкивается с таким?

Нет, в его голове и сердце вообще ничего не было. Чужие голоса отзывались неприятным эхом в ушах.

Он смотрел на светлые ушки Пшеницы, ожидая, что они вот-вот весело задёргаются.

На зажмуренные глаза, пытаясь разглядеть живой янтарный блеск.

На хвост, который так часто метался рядом со своей хозяйкой.

На взъерошенные, как всегда, шерстинки с крапинками.

Почему?

Виноват ли он в этом?

Каждая мысль падала, как капля, звонко разбиваясь о черепную кору миллионом осколков и отзываясь в ушах дребезжащим эхом. Кто-то улёгся рядом, другие шептались, Молнезвёзд что-то говорил.

Пустота разъедала Крылатого изнутри. Ему казалось, что на шерсти вот-вот появился проплешина. Внутри комаром пищала одна-единственная мысль, простая фраза, но он не мог заставить себя произнести её. Это же всё не по-настоящему. Это сон, или видение, или другая реальность, или его собственное воображение. Он скоро проснётся. Так ведь?

Правда?

Время тянулось медленнее, чем обычно, и с каждым мышиным хвостиком, на который солнце двигалось вверх, пропасть в груди становилась глубже.

— Крылатый… — кот обернулся на голос. Это оказалась Морошка. — Мне очень жаль.

Он моргнул пару раз.

— Это всё?

— А?

— Всё, что ты хотела сказать?

— Д-да… если тебе вдруг нужна будет помощь, обращайся, — она попятилась. Крылатый устало вздохнул. Он понимал, что говорил как-то грубо, но не извинился и не собирался извиняться.

Темнота. Темнота и тонкий звон в ушах. Пусто. Странное ощущение.

— Ох, Крылатый… — рядом снова появилась Цветинка, на невидимое мгновение прижалась боком к воину, а после принялась вылизывать шерсть Пшеницы. Палевый ждал, что она сейчас кинется его утешать или жалеть, как другие, но она просто молча сидела справа от него. Он не стал её прогонять.

— По крайней мере, теперь она в Звёздном племени и может присмотреть за другими умершими, — проговорил Крикливый, склоняясь над Пшеницей. Крылатый поднял голову. Старик утешал не его, а Рассвета: рыжий кот зарылся носом в шерсть подруги и что-то беспрерывно шептал. — Такая хорошая кошка умерла…

— Нет! — выкрикнул Крылатый, заслужив десяток удивлённых взглядов. — То есть… нет, ничего.

Он снова придвинулся ближе к сестре. Как он мог объяснить им? Она не может умереть! Она не должна была умирать. Она не мертва. Это не в реальности.

— Хорошие же мы принесём новости на ближайший Совет, — буркнул кто-то из котов. Вокруг него тихо зароптали.

— Почему Пшеница спит? — недоумённо спрашивал чей-то тоненький голосок, в которой Крылатый узнал Клеверушку. Кошечка попыталась подойти ближе, но Легкокрылка закрыла ей обзор хвостом и посмотрела в сторону. Крылатый тоже поднял глаза. Ночница и Буревестник сидели в сторонке, обнявшись, и чёрная плакала, забыв даже завести детей в детскую. Рядом крутилась Тихоня, ничего не понимая, но пытаясь утешить мать. Она гладила белые брызги на шерсти мамы лапкой и недоумённо посматривала на отца, но сидела тихо. Казалось, даже она где-то там, в маленьком сердечке, поняла, что произошло и от чего их всегда прятала заботливая мать.

«Почему все ведут себя так? Плачут, жалеют… Почему я не могу так?» — подумал Крылатый. Он попытался найти в себе чувства, но их не было.

Солнце катилось по небу дальше. Уже разошлось большинство котов, но на поляне всё равно оставалось достаточно. Крылатый не смотрел вверх, как любил делать обычно. Он смотрел на Пшеницу, всё ещё не в состоянии осмыслить произошедшее, понять это. И вот уже близился вечер, вот отгорел закат, а он сидел. Снова стягивалась толпа.

— Зачем вы все сюда идёте? — спросил он, на всякий случай прикрыв собой часть тела сестры. Ему ответила Ласка: он не видел её мордочки, но голос матери дрожал.

— Милый… это же ночное бдение по твоей сестре.

— Бдение? — тупо переспросил он. Ночное бдение, как по умершим… Но не могла же Пшеница умереть! Не могла…

Тёплая шерсть Ласки окутала его левый бок, а с другого уже некоторое время сидела Цветинка, молчаливо подбадривая Крылатого. Он чувствовал их тепло, но не мог дать того же. Он будто завис где-то в пустоте собственной души. Он потерял сестру.

Рассвет сидит напротив. Он приобнимает лапами давно холодную кошку, будто пытаясь обогреть, и говорит, говорит ей о чём-то, похоже, очень важном. Он не рыдает и не горюет на первый взгляд, но небесно-голубые глаза блестят лихорадочным огнём, когда кот поднимает взгляд. Он потерял любимую.

Ночница уже выплакалась, уложила котят и теперь сидит рядом, схватив хвост Буревестника лапами, как главное сокровище в её жизни. Бурый молчит, угрюмо и скорбно, но позволяет подруге терзать его шерсть беспокойными коготками. Они потеряли верную подругу.

Ласка всхлипывает слева, а Ветрохвост, вдруг появившийся, поглаживает её хвостом. Горе объединило их, как никогда раньше. Они потеряли дочь.