Но не для людей, нет, совсем не для людей. Людям там не место.

Люди слишком грузные, слишком… наделенные материей, а материя, как известно, имеет вес и, подчиняясь законам физики, этот вес неизменно тянет нас вниз, к земле.

Поэтому там – наверху – нам делать определенно нечего.

Вы ведь понимаете?..

Наверху могут находиться лишь те, кто лишен материальности и легок, как перо из крыла ангела. Кому не нужны ноги, чтобы ходить по облакам, и чье обличье состоит лишь из света, мысли и тепла.

Я расскажу вам о том, что видел там краем глаза, когда мы с Мару заблудились в звездной метели. Мы были на севере и за нами по пятам следовали полярные медведи, спустившиеся с неба. Тогда Мару и вывел нас на ту дорогу.

Это ведь одновременно и дар, и проклятие маруки – находиться наполовину в мире смертных, а наполовину – в мире вне мира. Маруки легко находят такие места, когда не знают, куда идти. Поэтому когда все тропы превратились в клубок белых змей, буран набросился на нас рычащим львом, а земля поменялась местами с небом – вот тогда-то Мару и вышел на эту дорогу.

Когда земля меняется местами с небом, ты не сразу это замечаешь, особенно, если находишься внутри бурана, и абсолютно все вокруг белое и раздробленное, а снежинки жалят осами в глаза. Ты начинаешь что-то подозревать только тогда, когда под копытами оленя хрустит уже не снег, а звезды, заиндевевшие в вечном холоде.

Ими была устлана вся дорога, точно покрошенной перламутровой поталью, и наступи я своими человеческими ногами на такие осколки, они бы прорезали мне и кожу, и мышцы. Ведь звезды – они тоже умеют защищаться, даже угасшие, даже мертвые…

Все было по-прежнему белым, но уже не таким; я даже не подозревал, что белый цвет может быть настолько многогранным. Пространство переливалось всеми его оттенками от полированной платины и речного жемчуга до нежного цвета оперения птенцов гарпии. Но виной тому был не снег – он бушевал только внизу, не здесь.

Знаете, это место расположено не над северными землями, в которых меня застала метель; оно растеклось кристаллической смолой над всем миром… нет, надо всеми мирами.

Оно было повсюду и одновременно не существовало в нашем мире материи.

Здесь не было ни холодно и ни жарко, ощущения притуплялись, и лишь вес собственного материального тела с каждым шагом становился все больше, тянул к земле, и если бы не маруки, я бы упал и разбился.

Наверное…

Я ведь по сути ничего не знал об этом месте, и я дал ему имя Теокхрана – город ангелов – только потому, что у всего на свете должно быть имя.

Я видел его лишь мельком и не имел права в него входить – да я бы и не смог. Их город распростерся над миром людей, как крышка на кастрюле, так что когда я впервые увидел нижний мир среди развидневшихся облаков, то чуть не свалился с оленя: интересно, кто из нас был вверх ногами – люди или мы с Мару?

Я видел города и веси далеко над моей головой, но мне не казалось, что я иду вверх ногами. Здесь действовали совсем иные законы, и поверхность была именно там, где ты по ней шагал.

Мы были выше неба, небо осталось внизу, а вокруг города раскинулось звездное варево, густой кисель из черники и чернил, сверкающего песка, прозрачных разводов розовой и голубой дымки; в нем тонули крупные холодные звезды, похожие на кристаллы, по которым перетекают разноцветные тени.

Город и сам состоял из кристаллов, сросшихся целыми друзами всех оттенков переливчатого белого и прозрачного голубого; он сиял, и при взгляде на него почему-то из глаз начинали течь слезы. Смотреть на него было больно и в то же время сладко, а грудь разрывало от дикого чувства – я готов был умереть от этой боли, лишь бы не переставать смотреть.

Я видел в этом городе ангелов – они были такими чудными, почти как люди. Они ходили над миром по своим сверкающим улицам, читая газеты и обсуждая мирские дела. Их пальто были серыми, а крылья – слепяще-белыми и огромными, намного больше, чем я себе представлял, так что кончики маховых перьев волочились следом по плитке из горного хрусталя.

У этих ангелов были чистые, не омраченные грязью нижнего мира лица – таких светлых лиц я еще никогда не видел. Это были лица, с которых стерли все эмоции; белые и нежные, словно цветы едва распустившейся лилии, и похожие одно на другое, как маски. Кудри ангелов вились золотыми и вороными каскадами, и они почему-то старательно прятали макушки под вязаными шапками.

Наверное, их город был самым прекрасным из всех, что мне доводилось видеть… город света и чистоты. Город белого. Город над городами.

Наверное…

Только ангелы отчего-то не показались мне счастливыми. Они тосковали – тосковали лишь об одном в своем идеальном городе: что над ними уже нет неба, что небо досталось только людям, копошащимся внизу, как навозные жуки. Что люди могут посмотреть наверх и взлететь, а они могли только предаться греху и упасть. Они падали в небо и разбивались теплым дождем о серые улицы наших городов.

Я видел это своими глазами… как ангелы становятся на краю облака, раскинув руки и закрыв глаза, безмолвно плача… а затем падают, и ветер ледяного космоса рвет их алебастровые крылья, и пух разлетается, зажигается мелкими звездами, а тела становятся тонкими и лучистыми – людям не дано узреть ангела, упавшего и разбившегося о твердь мира смертных у них под ногами.

Это был город света и извечного добра… только я так и не разгадал: почему ангелы прыгали с облаков на верную смерть?

Путешествие 9

. Шишшарн. Драконий город

Передо мной раскрывался, подобно книге, густой и мрачный иссиня-черный лес. Коренастые гиганты-дубы, ясени и ольхи плотно льнули друг к другу; их прочная кора напоминала окаменевшую слоновью кожу, а стволы – слоновьи ноги. Стоило приложить к ним ладонь, и первое, что ты чувствовал, была шершавая упругость, а второе – тепло и едва ощутимые толчки, биение их жизни.

Между черными стволами свивалась змеиными кольцами синь, а под ногами шуршала трава, но почва была сырой и глотала подошвы. Ветвистые кроны, точно шапки исполинских грибов, были такими густыми, что застилали почти все небо.

Я даже не догадывался, что впереди меня ожидает город, ведь откуда взяться городу посреди леса? Да еще и такого непролазного!

Хотя, назвав его «городом», я явно поторопился. Подобных ему мне еще не доводилось видеть. Откуда-то спереди пробивалось свечение, и лес начал светлеть: сперва глубинная синь выцвела до оттенка грозового неба, затем – стала лазурной, как горное озерце, а после в лазурь добавились теплые солнечные нотки, краски смешались, а воздух стал бледно-желтым, как разлитый желток.

Свечение, точно рой живых светлячков, парило вокруг меня; крохотные, верткие, они вспыхивали и тут же гасли. Мне ничего не оставалось, кроме как идти им навстречу, к источнику света. Вскоре стало настолько светло, что я мог рассмотреть каждую травинку под ногами и похожие на изгибы свившихся змей узоры на коре.

Спустя несколько минут свет стал настолько слепящим, что я зажмурился. Меня будто облили ушатом меда! Я вынужден был остановиться и теперь, прикрыв ладонью глаза, пытался хоть что-то рассмотреть, но тщетно. Тогда, вздохнув, я потянул за собой Мару и несмело вступил в разлитое всюду теплое золото, ощущая, как по ногам взбирается жар.

Хотя нет, это было даже приятно. Свечение схлынуло с плеч упавшей мантией, и я наконец-то прозрел. Казалось бы, вокруг ничего не изменилось: все те же вековые деревья тянулись кверху и срастались кронами, образуя живой купол из гибких, змеящихся ветвей и крохотных сучков, листьев и лиан, между которыми скапливался ночной мрак.

А между деревьями петляли мощеные улочки, уводящие то к одному, то к другому стволу, в которых виднелись окошки и двери. При этом в городе не были видно ни единой живой души, и стояла такая тишь, что каждый шаг отдавался оглушительным хрустом.

Светало. Я шел всю ночь и так устал, что было уже не до осторожности. Осмелев, я спустился по утоптанной лесенке на одну из улочек и, прокашлявшись, позвал: