Но самым ценным из всего, чем славился золотой рынок, был настой… сна.

Был у Умъяхи единственный изъян – этот сияющий город никогда не видел ночи, и люди, здесь жившие, не умели спать. Они проводили свою жизнь за будничными заботами, даже не ведая, каково это – прикоснуться головой к подушке, закрыть глаза и погрузиться в забвение. Спасала их только настойка сна, которая помогали им наконец окунуться в желанный, окутанный легендами мрак. Каково это – не видеть яркого света, что окружал их повсюду?..

Золото и деньги не ценились здесь так, как диковины, привезенные из иных земель, а более всего – как крохотные хрусталики света в стеклянных колбах. Они стоили целое состояние, ведь найти их можно было, лишь просеяв несколько раз песок, напитанный лунным светом, и то – сущие крупицы размером не больше кристаллика соли. Бледно-голубые, в тени они сияли, как далекие звезды.

Для жителей Умъяхи проку от них было мизерно мало, ведь солнце заливало их улицы и днем, и ночью, отражаясь от песчаных дюн. Однако приезжие выкладывали за хрусталики света круглые суммы, поэтому они были здесь своеобразной разменной монетой.

Для меня оставалось загадкой, как умъяшцы умудрялись находить крупицы света, будучи слепыми, как старые кроты, но вскоре первое удивление сошло на нет: они жили также, как и все остальные люди, и ни что не было для них преградой: ни бытовые заботы, ни шитье, ни продажа товаров на рынке.

Своими умелыми пальцами они перетирали перец в порошок, отчего их ладони всегда были красными и жгуче пахли, и сортировали на ощупь ваниль и корицу. Я ни разу не видел на прилавке ни единой крупицы розовой соли в мешке с белой.

Слепыми их сделали годы, проведенные на постоянном свету; солнце выжгло их зрение, а глаза окрасило в бледно-канареечный цвет прибрежного песка. Я уже знал по себе, что сияние и блеск золотых дюн и мощеных янтарной мозаикой улиц слепило похлеще открытого огня, выбивая из глаз слезы, а парящие в воздухе специи только усиливали жжение под веками.

* * *

Ее волосы были цвета растопленной карамели и также сладко пахли, волочась по дороге мантией струящихся завитков и локонов, а из одежды на ней была лишь расшитая бисером туника. Когда она стояла неподвижно на янтарном орнаменте улицы, то казалась золотой статуей, неотъемлемым отростком города.

Я рассматривал товары на прилавке и не сразу заметил, что она стоит рядом, по мою правую руку. Невысокая симпатичная девочка лет двенадцати, только глаза ее в первое мгновенье невольно ужаснули – точно она смотрела ими по-кошачьи в самую душу.

Потом ее взгляд затуманился, скользнул чуть в сторону, и я понял, что она, также как и все вокруг, ничего не видит, однако, также как и все, каким-то образом знает, что я тут стою и что я – чужой.

– Ты – странник, – безошибочно определила она, глядя мне куда-то в район шеи. К груди она прижимала глиняный кувшинчик, полный масала.

– Откуда ты знаешь? – мне было неловко смотреть ей в лицо и я поспешно прикусил язык, едва не добавив: «Ты ведь меня не видишь».

Но девочка не обиделась. Ее губ коснулась игривая улыбка. Она была довольна, что ей удалось меня удивить.

– От тебя не пахнет ни перцем, ни корицей, ни другими пряностями, – сообщила она, качнув хорошенькой головкой, и волосы жидкой карамелью потекли по ее плечам.

– И чем же от меня пахнет? – насторожено уточнил я.

Она быстро прильнула ко мне, почти коснувшись лицом моей кофты, и принюхалась – при этом ее носик смешно шевелился, как у котенка.

– М-м, сырыми ветрами, степной травой и немного снегом, – наконец неуверенно ответила она, – чем угодно, но только не пряностями.

– Вот как… – пробормотал я и, решив сменить тему, переключился на ее горшочек: – Так ты тоже продаешь специи?

Ее лицо вдруг стало грустным, губы сжались в коричневую полоску, а на глаза опустились ресницы. Янтарная девочка плотнее прижала к груди свой горшочек и неловко выдавила:

– Я… я не продаю. Я собираю деньги… чтобы купить бутылочку снов.

Слева раздался грузный вздох. Я обернулся. За прилавком стоял торговец – такой же золотой, как и девочка, с волосами цвета непроцеженного меда и горбатым носом-картошкой. Его глаза были пустыми и бледными.

– Я ведь тебе уже говорил, что этого мало… – мужчина осторожно подбирал слова, явно не желая расстраивать девочку. – Тамика, за это ты не купишь и парочку кристаллов света…

Девочка насупилась и опустила лицо, крепко сжимая в объятиях горшочек, но не заплакала. Ее пальцы были коричневыми от постоянного перебирания специй, и сама она словно была пропитана ими до кончиков волос. Казалось, если лизнуть ее кожу, то ощутишь сладость корицы.

– И много ей не хватает? – озабоченно спросил я.

– Эх, господин, Вам не стоит в это вмешиваться… – торговец словно пытался меня о чем-то предупредить, но мое сердце сжималось при мысли об этой маленькой девочке, что мечтала всего лишь поспать.

– Сколько тебе не хватает? – присев на корточки, обратился я к ней.

Покосившись в мою сторону, Тамика тихонько шепнула:

– У меня есть только десять крупиц… это так тяжело – искать их в песке… тяжелее, чем делать слюдяные хлопья из жженого сахара. Вы даже не представляете… не представляете, как я устала… и как болят мои глаза.

– Вы не понимаете… – умоляюще сказал торговец. – Тамика еще маленькая, а тут и взрослые годами копят на сон…

– Неужто это и впрямь такая ценность?

– Этого не понять тем, кто может закрыть глаза и увидеть темноту, погрузиться в нее, раствориться, – мечтательно произнес мужчина, – в нашем же городе, закрывая глаза, можно увидеть лишь огонь!

С этим сложно было не согласиться – за несколько дней, проведенных в Умъяхе, я ни разу так и не смог уснуть; это было просто невозможно, когда все вокруг слепило, хоть с головой под одеяло залезай, хоть закапывайся в песок!

– Так неправильно… – забормотал я, шаря по карманам в поисках хоть чего-то ценного.

* * *

Золотая девочка сжимала в руках колбочку со сном – она была еще меньше, чем я представлял; круглая баночка полностью умещалась в ее ладошке, а внутри нее вспыхивало что-то неясно-круглое и золотое, точно крохотное солнышко.

– Я… я даже не знаю, как… – залепетала она; ее щеки раскраснелись, а пальцы дрожали, – спасибо Вам…

– Я рад, – просто ответил я. Наверное, это тоже было частью работы странника – помогать другим. Помогать им писать свои истории. А деньги – разве они имеют ценность?

– Спасибо, – ее лицо расплылось в таком непередаваемом блаженстве, что стало похоже на подсолнух. Незрячие глаза лучились искренним счастьем, на бронзовых щеках блестели слезы. Солнце облизывало янтарным языком ее волнистые локоны.

Я положил ладонь на ее теплую макушку. Прижимая дрожащими руками к груди бутылочку, она шла по янтарной мозаике улицы. Ее дом украшали мелкие узоры из оранжево-желтых с искрой стекляшек: солнце, птицы, песчаные дюны… я почти видел, как ее маленькие пальчики выкладывали эти рисунки.

Уже стоя в дверном проеме, она оглянулась и подарила мне трепетную улыбку. Я махнул ей на прощание, хотя она все равно не могла этого увидеть. Бисерная занавеска качнулась и затанцевала, роняя на порог опаловые блики.

Я представил, как она ложится в свою постель, почти не знающую тяжести человеческого тела, долго лелея в ладонях драгоценный бутылек, а затем наконец, решившись, выпивает его залпом и закрывает глаза. Как она лежит неподвижно с улыбкой на устах, а по ее лицу и телу скользят солнечные лепестки.

Мне оставалось только надеяться, что ей приснятся самые сладкие сны, пахнущие медом, корицей и солью иных городов…

* * *

На следующий день я прощался с золотым городом. Я и сам уже насквозь пропах специями и стал почти таким же коричнево-бронзовым от солнца. Покидая Умъяху, я специально выбрал улицу, проходящую мимо ее дома, грея в душе надежду увидеть напоследок янтарную девочку. Во всех городах я встречал кого-то, кто становился частью моей истории и о ком затем вспоминал.