Однако в дверном проеме неподвижной кисеей висела бисерная занавеска, а в окне лежала прозрачная чайная тень. На мой стук никто не ответил. Неужели я опоздал, и моя маленькая подруга уже отправилась на кориандровые поля?

Мимо прошла женщина с тугой черной косой и, заметив меня, удивленно оглянулась.

– Ты ищешь Тамику? – спросила она грудным голосом. От женщины тяжело пахло ванилью и перцем.

– Да вот попрощаться хотел… – начал я, но та грубо меня перебила.

– Тамика спит! – резко ответила она, сверкая цитринами на шее и в ушах. – Разве не ты купил ей вчера сон?

– А когда она проснется? – поинтересовался я, подумывая о том, чтобы все же остаться тут еще ненадолго. Не люблю уходить, не попрощавшись…

– Проснется?.. – переспросила она таким тоном, что у меня внутри все упало, и посмотрела сквозь меня пронзительными белесыми глазами в темной поволоке век.

И мне стало жарко. В ноздри бил сильный, жгучий аромат специй, а воздух казался рыжим, точно состоящим из мириад песчинок молотой паприки. Город сиял золотом и янтарем, и только внутри домов лениво плескалась чайная тень, которую едва ли можно было назвать тенью.

Этот город был слишком золотым. И слишком ярким. Мне кажется, после того, как я его покинул, моя кожа и одежда еще долго источали горько-сладкий аромат солнца.

Громадная птица с почти человеческим, хмурым лицом смотрела на меня со стены. Затем я вспомнил ее название – козодой, и размеры у нее были внушающие: на иллюстрации в книге она казалась куда меньше. А уж ее «лицо»… смотрела она на меня вполне осознанно и провожала цепким взглядом каждый мой шаг.

И не только она – это делала каждая птица. Десятки… нет, здесь были сотни птиц, от крошечных пеночек с зелеными, сверкающими как изумруды грудками, до сорок, удодов и сов в накидке из рябых бурых перьев. На подоконниках, покрытых густым слоем пыли и увитых виноградной лозой, восседали группки воробьев и рыжих соек, а на козырьках – желтоглазые орлы и ястребы. В небе надо мной с пронзительными криками кружили вороны, и я невольно покрылся холодным потом: не очень-то уютно, знаете ли, когда за тобой так пристально наблюдают. Пускай даже птицы.

Их взгляды преследовали меня, впиваясь кинжалами в спину. Мне приходилось идти, постоянно рыская глазами по сторонам: хищных птиц здесь была добрая половина, а уж когти у них о-го-го какие! Раздерут кожу, как старую парчу, да и всем известна любовь воронов к глазным яблокам…

В этот город я попал совершенно случайно и крайне необычным способом. Тогда я был еще совсем неопытным путешественником, и если мне подворачивалась возможность сократить дорогу или воспользоваться транспортом, я так и делал. На своих двоих далеко не уйдешь!

Я долгое время брел по бескрайной пустоши, где на много миль вокруг не было ни единого поселения, вообще ни одной живой души; мне встречались только черные скорпионы и саксаулы, под которыми я находил вожделенную тень.

Когда я дошел до края пустоши, моим глазам предстал обрыв, будто земная плоть лопнула под воздействием неведомой силы. Открывшаяся бездна зияла красноватым мраком и дымом.

Я не видел никакой возможности перебраться на ту сторону, а брести вдоль разлома, который тянулся право и влево до самого горизонта, ужасно не хотелось. Я сел на раскаленный песок, вытянув уставшие ноги, смахнул со лба пот и принялся обмахиваться шляпой, глядя на дым, что выдыхала бездна подобно курящему старику.

Как вдруг дым взмахнул крыльями – огромными, пепельно-серыми, каждое перышко которых было соткано из сумрака. Пораженный их мощью и размерами, я не сразу заметил килеподобную грудную клетку, соединявшую их воедино, и клювастую голову с черными глазами.

Птица села на край скалы в паре шагов от меня, и поднятая ею волна горячего воздуха и песка ударила меня по лицу, заставив зажмуриться. Прикрыв глаза ладонью, я пытался сквозь пальцы рассмотреть крылатое создание, а заодно раздумывал: стоит ли мне убегать или хотя бы схватить свой посох?

Но птица не выказывала агрессивности. Она намного превосходила меня размером и была так же прекрасна, как и опасна. У нее были перламутровые перья на груди и более темные, цвета закаленного металла, на спине и крыльях. Ее клюв выразительно загибался, точно абордажный крюк, а затылок венчала грива из перьев.

Птица склонила голову набок, тоже меня изучая. Ее черные глаза, две круглые виноградины, смотрели на меня внимательно и чересчур разумно для птицы. Наконец не выдержав, я благоговейно спросил:

– Ты, должно быть, феникс?

Мелкие искорки и дымные завитки все еще струшивались пеплом с ее крыльев. Птица величаво раскрыла клюв и скрипучим басом ответила:

– Нет. Я – гарпия, однако многие зовут меня именно так.

– И ты не собираешься меня есть? – я с содроганием взглянул на ее хищный клюв.

Птица царапающе рассмеялась, будто когтями по стеклу полоснули.

– А ты вкусный?

– Думаю, да, – честно признался я, – но я пока еще не готов отправиться в Последний город, хотя когда-нибудь, безусловно, туда попаду. В данный момент я бы хотел просто уйти из этой пустыни.

– Уйти? Куда? – разговаривая, птица постоянно крутила головой.

– Куда угодно, – я махнул рукой в сторону обрыва, – я – странник. Мне нужно вперед.

– Если хочешь, я могу отнести тебя в мой родной город, – сказала гарпия, клацнув клювом, и на какое-то время ее глаза прикрылись полупрозрачными матовыми веками, будто птица смаковала воспоминаниями, – ты наверняка никогда не бывал в городе птиц.

– Город птиц? – повторил я задумчиво. – Я слышал о городе, куда улетают все птицы, когда наступает зима.

– Все верно, – кивнула гарпия, – я лечу как раз туда и могу тебе помочь. Но за дальнейшее я не ручаюсь.

Ее ответ не внушал оптимизма, но у меня был мой посох, а еще юность и свойственное ей безрассудство, поэтому я согласился. Тогда гарпия стала ко мне боком, подставив покатую спину, и я вновь поразился красоте ее оперения, которое напоминало металл, только вынутый из горнила и облитый ледяной водой. В лучах солнца по нему полосой прокатывалось сияние.

Я сел поудобнее (насколько это было возможно) и обнял птицу за шею, а гарпия, прижав хохолок, разбежалась и вдруг сорвалась вниз с обрыва. У меня перехватило дух – в тот момент я решил, что мой феникс все же решил нырнуть в самое пекло… но падение плавно перешло в парение, и мы уверенно полетели сквозь дымную завесу.

Искры покусывали мне стопы, и я весь взмок; сквозь черную стену дыма ничего не было видно. Однако мы поднимались все выше и выше; вскоре дымящая бездна осталась далеко внизу, я не видел даже пустыни – нас окружало лишь небо, небо без конца и края, разлитая над миром синь, и мы скользили по ней, как лодка по глади спокойного озера.

Мы летели даже выше облаков, и воздух начал потрескивать от наполняющих его ледяных кристалликов, а над нашими головами уже маячила чернильная бездна космоса. Так высоко не залетали даже самолеты, и на меня начала накатывать гипоксия. Гарпию же, казалось, все это ничуть не волновало. Она летела все вперед и вперед. Не знаю, сколько прошло времени; я не особо смотрел по сторонам, но вдруг заметил маячившее в бескрайней сини крохотное темное пятнышко. Оно приближалось и росло, пока не обрело узнаваемые очертания – это был остров.

Но как же я ошибался! Даже когда мои глаза увидели, мозг все еще отказывался это осознавать. То, что я принял издалека за остров, оказалось ласточкой таких необъятных размеров, что на ее спине расположился целый город. Я смог различить даже деревья, речку и водяную мельницу.

– Так это и есть город птиц? – восхищенно воскликнул я, но мои слова отнял и унес ветер.

Гарпия мягко приземлилась на широкой улице, словно специально созданной для ее посадки, и я свалился с ее спины – ноги не держали. Так я и остался сидеть на нагретой солнцем золотистой брусчатке, очумело вертя головой по сторонам.