Старушка вся затрепетала, сжала мои кисти и прижала к сухим губам. По ее щекам катились слезы. Я почти не чувствовал ее дыхания на коже, только прикосновение похожих на узловатые веточки пальцев…

– Спасибо, сынок, спасибо! Наконец-то она с родителями встретится… – плакала старушка.

Я пожал ее пальцы на прощанье и неуверенной походкой двинулся к воротам. Уже входя в них оглянулся – старушка сидела все на том же месте, тревожно вслушиваясь в мои шаги: не ушел ли? Поди и монетки-то последние были. А мне они жгли бок сквозь карман, так что уже не свернешь, не отступишь – прожгут до самых костей, до души.

Город призраков, говорите? Нет уж, не верю я в призраков… или раньше не верил. Стариковские предрассудки? Но монетки были настоящие, и я должен был исполнить обещание.

Я точно шел по колено сквозь прохладное мутное озеро, и туман карабкался мне под куртку и штанины. Разве это был город? Дома я увидел далеко не сразу, да и до последнего не верил, что они здесь вообще есть. Поэтому я и не понял, что иду по улице, к тому же, не один. И как только осознание этого пришло, я задрожал всем телом, но мужественно сцепил зубы и постарался ничем не выдать волнения.

Дома были бледными, сероватыми и почти прозрачными, как дым, которому придали форму, хотя их крыши покрывала черепица, а в темных окнах висели занавески. Они нависали над тротуарами зловещими тенями. Круглые плафоны фонарей покрывал толстый слой пыли, словно они не светили уже тысячу лет. В дымчатом небе не было видно ни луны, ни солнца, а под ногами вился шавкой туман.

Мимо, чуть не врезавшись в мои ноги, на кривых лапах проковыляла собака – такая же бледная, нечеткая, нематериальная. Похоже, она меня даже не заметила и продолжила бессмысленно брести, низко опустив морду. Не только она, все здешние обитатели двигались, точно на автомате, склонив головы и сгорбившись.

Здесь было много людей… вернее, их отголосков; воспоминаний того, кем они были при жизни. Они превратились в серых блеклых призраков, сквозь тела которых проглядывала улица. Собаки и кошки, даже птицы – не только люди; дома, вещи и машины – здесь можно было встретить призраков всего, о чем живые позабыли и чему не дали уйти.

Поначалу мне было так жутко, что ноги отказывались идти, а в груди все заледенело, но когда я понял, что никто на меня не смотрит, паника отступила. Мертвым не было дела до живых – чему тут удивляться? Как и живым не было дело до мертвых, что попали в этот страшный пустой город.

И я принялся искать девочку с синими, как небо, глазами. Я ходил по улицам, заглядывая в лица прохожих, и каждый раз содрогался: их лица были плоскими, какими-то ненастоящими, лишенными эмоций и осмысленности, а вместо глаз зияли темные провалы.

Людей в городе оказалось так много, что в какой-то момент меня сковал ужас. Найти среди них одну-единственную девочку было все равно, что искать иголку в стоге сена! Я не знал, сколько времени здесь провел, блуждая среди призраков; возможно, снаружи прошла уже целая вечность. Улицы кишели толпами мертвых людей, на проводах безмолвно сидели призрачные воробьи, а около бордюров качали ветками прозрачные тополя…

И девочек среди них тоже было много. Очень много. Я уже совсем выбился из сил, когда в каше серых тел вдруг блеснуло золото, и я споткнулся, замер на месте, как гончая, учуявшая добычу. «Она!» – пронеслось в мыслях. И я рванул туда, по инерции лавируя между призраками, стараясь не задеть никого плечом, перепрыгивая нематериальные бордюры и парапеты.

Девочка стояла ко мне спиной. Я на подлете попытался схватить ее за плечо, но моя рука прошла насквозь, и я ощутил лишь леденящий мороз в пальцах, словно зачерпнул воды из осенней лужи.

Девочка заторможено обернулась и посмотрела на меня пустыми черными глазницами. Я тоже долго в нее вглядывался, силясь разглядеть золотые кудри с бантами, синие глаза и родинки над верхней губой, но увидел только пыльные, как тлен, волосы, серую кожу и дыры на месте глаз. Она вся была плоской, истершейся, как тряпичная куколка, из которой вытащили набивку.

Однако родинки – они были, ровно две над зашитыми грубыми стежками губами.

– Ты… – я впервые произнес что-то в этом городе, и ветхая тишина треснула, облетая хлопьями, – тебе тут бабушка передала…

И протянул ей монетки. Она посмотрела – если это слово применимо к пустым глазницам – на меня, прижимая к груди такую же призрачную, потрепанную игрушку. Она смотрела так долго, что у меня засвербело в затылке, и я подавил желание сбежать. Призраки стали скапливаться вокруг нас, и некоторые, самые любопытные, склонились ближе, почти касаясь своими нематериальными телами моих лица и рук.

– Возьми, – повторил я умоляющим шепотом.

Девочка опустила лицо и медленно забрала у меня монетки. Поднесла их поближе, словно рассматривая, а затем приложила их к черным провалам глазниц. Я не знал, выдыхать мне с облегчением или ужасаться дальше. Когда девочка вновь подняла лицо, на меня смотрели уже не черные провалы, а две старые, окислившиеся монетки.

– Теперь ты можешь уйти, – прошептал я ей.

Она кивнула – неловко, как марионетка, и указала бледным пальчиком куда-то за мою спину. Чего она хотела? Я, недоумевая, обернулся, а девочка пошла сквозь толпу призраков. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Зачем? Не знаю. Я словно сделал еще не все, что должен был.

Мы подошли к мосту, под которым пролитыми чернилами текла река – я впервые увидел здесь что-то, не лишенное красок и материи. Вода была настолько плотной и настоящей, что в нее хотелось запустить ладони, чтобы ощутить толчки ее течения, прохладу и влагу… В реке мерцали отраженные откуда-то извне, вне этого города, звезды.

– Чего ты хочешь?

Девочка вновь ткнула пальчиком в воду, все еще прижимая к груди игрушку. Монетки в ее глазницах вопрошающе блестели. Она попыталась открыть рот, чтобы что-то сказать, но нитки на губах не позволили ей этого сделать.

Так вот о чем речь! Я хлопнул себя по лбу. Чтобы переправиться на ту сторону, ей нужен был корабль! Но ведь у меня не было лодки, а сам я – не плотник. Я долго копался в карманах, а девочка терпеливо ждала, и в ее безмолвной неподвижности было нечто пугающее.

Наконец я нащупал свой блокнот и, вытащив его, вырвал листок. Вокруг нас снова собирались любопытные призраки, а возле ног вились кошки с ободранной шерстью. Я как умел сложил из бумаги кораблик – вышло криво, но плавать он, пожалуй, сможет.

– Держи, – сказал я девочке.

Та протянула к кораблику руку, но взять его не смогла. Тогда я спустился к самой реке и аккуратно опустил бумажное суденышко на воду. Девочка приблизилась к черной кромке боязливо, точно к кипящей смоле, а затем осторожно поставила на кораблик ногу, вторую, и вот уже вся забралась на палубу, уместившись на ней каким-то совершенно невозможным образом.

А дальше все произошло без моего вмешательства – река сама знала, что делать. Бумажный кораблик неспешно поплыл по волнам, и вода под ним расцвечивалась, наливалась чернильной синью, а небо становилось глубоким и звездчатым. Не прошло и пары минут, как кораблик превратился в крохотную точку света среди сотен таких же сияющих, отраженных звезд. Небо сливалось с рекой, и звезды были повсюду, а где-то среди них плыла на кораблике маленькая девочка…

Я думал, что никогда уже не смогу выбраться из этого сумасшедшего, невозможного города. Я не знал, что входить в него нельзя, если хочешь еще когда-нибудь выйти наружу.

А ведь когда-то на этом месте не было ничего, кроме дикого пустыря и торчащего, как гвоздь на ровном месте, замка. Но знаете, так всегда вначале и бывает; города возникают из ничего и расползаются, как короста, поглощая клочок за клочком свободной земли.

И стукнуло же мне в голову зайти в распахнутые ворота… казалось ведь – такой гостеприимный город, где рады каждому и открыты все двери! Городок прямо манил прогуляться по его переплетающимся узким улочкам и полюбоваться открывающимися с высот видами!