Павел поудобнее перехватил полиэтиленовый пакет с консервами. Послышался странный треск, а затем тяжёлые жестяные банки, одна за другой, как по команде, десантировались на тротуар.

– Твою мать! – выпалил он, сразу поймав неодобрительный взгляд проходящей мимо мамаши. Женщина, молоденькая и тощая, как суповая курица, катила массивную коляску с упитанным птенцом, увлечённо потрошащим пачку ирисок.

– Твою ма-ать! – громко и нараспев повторил карапуз, тыкнув пухлым пальцем в катающиеся по асфальту консервы. – Бах! Бах!

Павел, беззвучно выругавшись, проводил взглядом быстро удаляющуюся женщину с коляской и принялся собирать разбежавшиеся банки. Он помнил, что купил семь банок, а поймать удалось только шесть. Растерянно осмотревшись, он заметил пропажу – гречневая каша с говядиной добралась до парковки, продолжая быстро катиться по гладкому асфальту. Павел, поудобнее перехватив консервы, рысью переметнулся на парковку, однако жестянка успела спрятаться под новенькой «Ладой Калиной».

– Приплыли… – с досадой выдохнул Павел, но сдаваться не собирался. Каша обошлась в пятьдесят шесть рублей и должна была стать обедом или ужином.

Парень аккуратно составил банки в рядочек на свежевыбеленном бордюре и заглянул под машину. Злополучная жестянка лежала рядом с задним левым колесом, а он находился возле переднего правого. К заднему левому не подлезть, «Ладу Калину» с трёх сторон плотно окружили другие машины. Тогда он встал на колени и пошарил под машиной рукой – тщетно, банка закатилась слишком далеко.

Скрипя от злости зубами и не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, Павел вытянулся в струнку и медленно, ужом, пополз под машину.

– Что вы там делаете?! – обрушился женский голос. – Немедленно вылезайте из-под моей машины! Я сейчас полицию позову!

– Не надо, – зло буркнул Павел и дал задний ход, выползая на свет, так и не успев ухватить жестянку с консервами.

– Какого чёрта вам надо? – худая женщина кое-как протиснулась между машинами, забросив пакет с продуктами на пассажирское сиденье. – Вы там ничего не открутили, а?

Она была не первой свежести, но очень ухоженной и со вкусом одетой. Высокий голос звучал надменно и отрывисто. Павел выбрался из-под «Лады Калины» и принялся небрежно отряхиваться от пыли.

– Я ничего не открутил, – он чётко выделил каждое слово. – Понимаете, у меня пакет порвался и банки рассыпались. Видите, на бордюре стоят. Одна закатилась под вашу машину, я хотел её достать.

– Я не знаю, что там у вас рассыпалось, но мне не нравится, когда без моего согласия лезут под мою машину! – последние слова женщина выпалила как из пулемёта, захлопнув за собой дверцу.

Павел отошёл в сторону, дав машине выехать с парковки. Когда она тронулась с места, что-то приглушённо хлопнуло. Женщина, нацепив тёмные очки-стрекозы, вырулила на дорогу, не обращая внимания на хлопок. А Павел ещё долго стоял на парковке, скорбя всем сердцем по раздавленной банке, которая могла бы стать его обедом или ужином, и про себя крыл матом водителя синей «Лады Калины».

Павел Юнцов был ярким примером невезучего человека, по крайней мере, таковым себя считал. Мать умерла несколько лет назад, оставив ему обшарпанную однокомнатную квартиру в старой пятиэтажке. Единственный сын потратил последние деньги на скромные похороны. Ему ничего не оставалось, как в одиночестве обитать в тесной клетушке. Отца Павел помнил плохо. Тот оставил семью, когда сыну не было и семи – укатил в родную деревню, некоторое время пьянствовал, а затем и вовсе пропал без вести. Раньше Павел часто размышлял на тему судьбы своего родителя. Он был уверен, что отец умер. Возможно, в очередной раз напившись, он свалился где-нибудь под ёлкой, и его засыпало снегом. Но иногда Павла посещала странная мысль. А что, если отец до сих пор жив: излечился от пьянства, переехал в Москву, нашёл хорошую работу… Маловероятно.

Со временем мысли об отцовской судьбе посещали Павла всё реже и реже, пока окончательно не сменились мыслями о судьбе собственной. Он не считал свою жизнь полноценной. Скорее это было вынужденное существование, некое подобие жизни. Он думал об этом, идя утром на работу и возвращаясь вечером домой. Особенно сильно мучили мысли о жизни за неделю до зарплаты, когда средства к существованию подходили к концу. По профессии Павел был экономистом – окончил экономический колледж и, подобно прочей выпускной братии, не смог найти работу по специальности. Пока мать была жива, Павел из чувства долга тыркался как мог, работая то там, то тут, хватаясь за тонкие ниточки возможностей и многочисленных подработок. Со смертью матери умерла и его инициатива. Он окончательно сдался.

Дворником Юнцов работал больше года. Работа так себе, зарплата до смешного скромная. Зато стабильность: пятого аванс, пятнадцатого расчёт. А дальше дело техники – распределить получаемые копейки так, чтобы хватило на всё необходимое. С этим у Павла временами возникали проблемы, и до очередного аванса он дотягивал полуголодным.

Рассовав припасы по карманам, парень поплёлся домой. Утрата консервной банки больно колола сердце. Чтобы хоть как-то отвлечься от несчастья, Юнцов принялся мечтать о грядущем авансе. Воображение мигом разыгралось. Словно наяву, он увидел уютную столовую с многочисленными, дурманящими разум ароматами. На подносе дымилась тарелка с куриным супом, а рядышком примостилась порция картофельного пюре с большой говяжьей котлетой…

Подобные мысли грели Юнцова. Он всегда ценил вкусную еду, которая в последнее время стала приоритетом в его «недожизни». Еда оттесняла на задний план такие важные вещи как желание хорошо одеваться, желание общаться с другими людьми и даже желание встречаться с девушками. Была у него как-то одна, отношения длились меньше месяца. Удостоверившись в том, что у Павла нет ни денег, ни интереса дарить ей подарки или водить в кино, девушка исчезла. Тем самым окончательно убедив Юнцова в женской алчности. Он искренне верил, что хорошенькие девушки смотрят в первую очередь на благосостояние. И стоит очередной знакомой понять, что его средств едва хватает на еду, так она тут же испарится.

С этой мыслью он встречался каждый раз, когда на него роняла взгляд какая-нибудь симпатичная особа. После Павел отворачивался и шёл своей дорогой. Он не был красивым, но и уродом себя не считал. Обычный, среднестатистический, стандартный – как все, только без денег. И без всех тех привилегий, которые они давали. То есть, без настоящей жизни.

– Павлуша, это ты? – окликнул пожилой женский голос.

Он обернулся, придерживая рукой подъездную дверь. На него смотрела худощавая седовласая бабулька, держа обеими руками большую пластиковую корзинку, наполненную свёрточками и пакетиками.

– Не узнаёшь? – бабулька расплылась в улыбке, демонстрируя жёлтые зубы. – Это же я, тётя Маша!

– Тётя Маша? – Павел встряхнул свою память. – А разве не вас хоронили два года назад?

– Бог с тобой, племянник! – улыбка перетекла в удивлённую гримасу. – Это Тамарушку, сестрицу мою, схоронили. А я, как видишь, жива-здорова. В кои-то веки приехала из деревни с роднёй повидаться. Ох, как на братца-то похож стал. Не пьёшь, надеюсь?

– Что вы, какой там, – смутился Павел. И как он мог перепутать тётю Машу и тётю Тамару? Хотя, чему тут удивляться – последний раз он видел обеих тёток, старших сестёр отца, лет пять назад, на похоронах собственной матери. – Вы проходите, давайте корзину возьму, тяжёлая, наверное.

Приняв старую корзинку и пропустив родственницу вперёд, Павел побрёл вслед за ней по серым ступенькам на пятый этаж.

– Проходите, я сейчас чай поставлю, – засуетился Юнцов, ошеломленный столь неожиданным приездом. – Правда, заварка у меня так себе, и к чаю ничего, кроме консервов.