– Не беспокойся, Павлуша, я пирожков напекла. – Тётя Маша хрипловато засмеялась. – Гостинец для племянничка.

При упоминании о пирожках желудок Павла жалобно заскулил. Тётка принялась копошиться возле своей корзинки, выкладывая на стол и разворачивая ароматные свёртки.

– Немного с картошкой, немного с яйцом и капустой, мои любимые с ливером. Ещё тёпленькие, специально поплотнее завернула. Вот и сметанка – свежая, деревенская. А это, – тётя Маша указала на бутылку из-под водки, завинченную золотистой пробкой, – яблочная наливка. Сама делала!

Пирожки оказались восхитительными – настоящие, домашние. Тесто тоненькое, пышное, начинки много. Не то, что продают в столовой или закусочных. А в сочетании с деревенской сметаной – пальчики оближешь. Наливка тоже была превосходной и быстро ударила Павлу в голову.

Тётя Маша много говорила. Рассказывала о том, как обстоят дела в деревне и у других дальних родственников. Рассказывала о его отце, каким он был в детстве. Про то, как мать вечно наказывала его за порванные штаны.

– Сорванцом был твой папаша, а так человек хороший, – подытожила она. – Только к жизни утратил вкус, да так и сгинул ни за что ни про что. Жаль его. Ты-то, племенник, как сам поживаешь?

– А что я? – выдавил Павел, доедая очередной пирожок. – Жизнь – не жизнь. Так, существую потихоньку.

– Значит, существуешь, Павлуша, – вздохнула тётка, подливая племяннику наливки.

– Да, не живу, а существую. С работы на работу, от зарплаты до зарплаты, – он усмехнулся. – Как и многие.

– А жить по-настоящему не пытался?

– Пытался, но что там – это деньги нужны. А денег нет, и даже нет нормальной возможности их заработать. Пробовал, бегал как пёс, то сюда, то туда пристраивался, а толку? Вот и успокоился.

– Смирился, значит, – она окинула племянника оценивающим взглядом.

– Можно и так сказать. – Павел пожал плечами, закидывая в рот остатки наливки. – Крепкая же у вас эта штука!

– А то! Домашнее производство, – на морщинистом лице красовалась гордая улыбка.

Пожилую родственницу Юнцов уложил спать на диван, завтра её ожидал обратный путь в деревню. Сам постелил себе на полу в кухне, устроившись между старенькой плитой для готовки и деревянным столом.

Спал Павел плохо, ворочался с боку на бок, почёсывая покусанные комарами лодыжки. Весь предыдущий опыт употребления алкогольных напитков говорил о том, что опьяняющее действие яблочной наливки должно было давно отступить. Однако, по ощущениям Павла, оно только усилилось: голова приятно кружилась, тело пребывало в какой-то невесомости, будто старый матрас не лежал на кухонном полу, а парил в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Перед глазами всплыл образ матери, приятной усталой женщины с чёрной родинкой на левой щеке. Затем образ отца, нечёткий и размытый, образ, поднятый с глубин воспоминаний. Они вместе сидят за этим самым кухонным столом, о ножку которого он чешет покрасневшую лодыжку, беседуют о чём-то, а он сам, маленький мальчик, смотрит на них снизу вверх, пытаясь уловить смысл взрослого разговора.

– Павлуша, ты спишь? – приглушённый голос тётки разогнал видение, как ветер облака.

Павел неохотно приподнялся на локтях и снова рухнул, окутанный то ли сном, то ли забвением. Некоторое время он лежал на спине, раскинув руки в стороны. Костяшки пальцев чувствовали, как холодит бугристый линолеум. Он улыбался.

– Павлуша, ты спишь? – эхом прозвучал вопрос откуда-то извне.

– Нет, – буркнул Павел, откашливаясь. – Что-то случилось?

– Подойди ко мне, – позвал тёткин голос из комнаты.

– Сейчас.

Он тряхнул головой, пытаясь скинуть оковы дрёмы, и сразу понял – лучше так не делать. Голова кружилась неимоверно. Павел вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчиком, которого друзья впервые напоили самогоном. Медленно поднявшись, опираясь руками о стол, затем о стену, Юнцов побрёл по направлению к единственной комнате. Боли в висках не было, тошнотворной тяжести в желудке тоже не наблюдалось, только приятная истома по всему телу, которое качало из стороны в сторону, словно лодку, спущенную на воду во время прилива.

– У вас всё в порядке?

Ответа не последовало. Павлу показалось, что из-под двери выбивается тусклый свет. Он неловко толкнул деревянную дверь, ввалившись в комнату. Кровать была пуста, а сама комната преобразилась. На столе и по полкам ютились маленькие круглые свечки, и мягкое мерцание освещало большую часть пространства. Из дальнего угла доносилась приятная слабая музыка, нежная и спокойная, но источника звука не было видно.

– Тётя Маша? – Павел замер в удивлении, держась рукой о стену. Какая-то потерявшаяся мысль не давала ему покоя с самого вечера, с приезда тётки, и сейчас вновь начала доставать его, жужжа в голове надоедливой мухой. Что-то такое он знал, не особо важное, а потому и забыл.

– Павлуша… – окликнул его тёткин голос.

Юнцов обернулся, но никого не увидел. Тёмный коридор пуст, на шершавых старых обоях играют отблески свечей. Он был уверен, что голос принадлежит его тётке, но что-то с этим голосом не так. Павел пошатнулся, переводя взгляд обратно в комнату, и застыл.

– Павлуша, сколько тебя можно ждать?

К нему приблизилась девушка, молодая и красивая. Блики огоньков игриво лизали её обнаженное тело.

– Кто ты? – Павел широко распахнул глаза. Ворох беспорядочных мыслей взметнулся к потолку стаей потревоженных бабочек. И где-то среди них затерялась та самая надоедливая муха, та не особо важная мысль, которая всё это время мельтешила на заднем плане, да так и осталась незамеченной.

Он зажмурил глаза. Зажмурил со всей силы. Голова пошла кругом, и Павел едва не сполз по холодной стене, успев вовремя подставить вторую руку. Сейчас он откроет глаза, и всё встанет на свои места, наваждение исчезнет – это всё тёткина наливка. Это она во всём виновата! Это из-за наливки у него такие странные сны.

Павел открыл глаза. Девушка вопрошающе смотрела на него. Она стояла так близко, что можно было уловить сладкий аромат её духов.

– Кто ты? – беспомощно повторил он.

Она изумленно вскинула брови, две тонкие чёткие линии, а затем её пухлые губки вытянулись в улыбке.

– Я твоя тётя, – весело ответила она.

Павел, пошатываясь, всматривался в юное лицо. Было в нём что-то отдалённо знакомое…

– Не может быть… – он закашлялся.

– Почему же? – тонкие пальчики нежно легли на его плечо. – Так гораздо лучше, не правда ли?

– Я не понимаю… – он окончательно запутался, потеряв последнюю нить реальности. Где-то в глубине сознания томилась хрупкая надежда, что всё это сон. Да, необычный и захватывающий сон. Наутро он проснётся с головной болью, выпьет пару таблеток аспирина и проводит тётку до вокзала.

– А тебе и не нужно понимать, наслаждайся жизнью, – она прильнула к его пересохшим губам, и он смирился, полностью покорившись чарам ночного поцелуя. Нехотя разомкнув губы, девушка нежно взяла его за руку, потянув в сторону кровати.

Всё плыло перед глазами. Музыка ласкала слух, свечи таинственно мерцали. Павел ощутил приятное жжение в области паха. Он хотел её и не важно, кто она: его тётка или сама Афродита, посетившая обшарпанную комнатушку.

– Смелее, – шепнула она.

Павел оторвался от стены и, пошатываясь, побрёл за ней, неуклюже стягивая пижамные штаны. Избавившись от одежды, он рухнул на скрипучую кровать, потянув девушку за собой. Она легла на него, прижимая своим горячим телом. Всё окончательно смешалось перед глазами, и Павел осознал, что проваливается в бездну.

– Не сейчас, ещё не время… – беспомощно прошептал он, прежде чем окончательно погрузиться в сон, мрачный и глубокий.

Его сознание долго блуждало в непроглядной тьме, пока не обнаружило ту самую мысль, надоедливую жужжащую муху, не дававшую Павлу покоя. Теперь она казалась более важной, и, вместе с тем, пугающей. Дверцы памяти распахнулись, обнажив полузабытые факты.

Два года назад его известили о смерти одной из тёток, на похороны которой он так и не поехал. Встретив тётю Машу, он сморозил глупость, сказав, что похоронили её. На самом деле умерла тётя Тамара. Только, тётя Тамара не могла умереть. В этом году тётя Тамара прислала своему племяннику новогоднюю открытку с большим белым зайцем, в которой пожелала ему всех благ и здоровья. Такая манера у пожилых людей – слать родственникам открытки.