— Да, — ответила я совершенно честно, дожевывая румяный и еще теплый пирожок с мясом, — очень приятно; поэтому я к вам и хожу, а не записалась еще в библиотеку, хотя там книг побольше.

— А мне приятно, что ты всегда приносишь что-нибудь, когда приходишь, — ответил он, улыбнувшись, — травяные сборы, о которых я даже не слышал; конфеты, которые сам бы себе никогда не купил; хлеб с чесноком из булочной Сима, который мне бы не продали, потому что моя красавица-дочка довольно громко в свое время отвергла ухаживания симова сынка, и с тех пор он меня на порог не пускает…

Честно говоря, я всего этого даже не замечала. В смысле, это же ерунда — пройтись по дороге по лавкам. А он об этом так говорит, как будто я ему каждый раз гору денег приношу.

Не ходить в гости с пустыми руками меня выдрессировала Олежина мама. Сначала я искренне не понимала, зачем это нужно, но потом поняла, что когда приносишь в гости что-то, что потенциально человека может обрадовать, то он гораздо охотнее расскажет то, что тебе интересно, или, наоборот, не будет сильно лезть, или отдаст тебе на откуп свой холодильник. Олежина мама после этого собой очень гордилась и искренне не понимала, почему у нее не получилось провернуть такой же фокус с приобщением меня к домашним делам под лозунгом: «Ты же девочка». А слушать и запоминать я умела. Поэтому чем-то само собой разумеющимся было после рассказа Луки о его нежно любимом хлебе с чесноком именно из этой булочной — зайти и купить в следующий раз.

— Это и есть забота, — пояснил Лука.

— Разве? — я бы так не сказала, по-моему, все тот же расчет.

— В некотором смысле, это напоминает твое «ты — мне, я — тебе», — согласился с моими мыслями мужчина, — но только ты делаешь что-то для другого, зная, что ему будет приятно. И порой этого даже достаточно для «ты — мне». Радости того, кто тебе дорог.

— Звучит как-то глупо и бессмысленно, — я была немного озадачена и запутана этими странными размышлениями Луки.

— Я не за хлеб тебе, милая, пирожки пеку и книжечки подгоняю, — тихонько рассмеялся мужчина, снова собирая складки у глаз, — просто ты мне нравишься, и я хочу чем-то тебя порадовать. Тебе приятно — и мне в радость, — я уставилась на него, как на пришельца, а он улыбнулся только шире, — можешь мне не отвечать, но просто подумай вот о чем. Есть ли кто-то, чье присутствие в твоей жизни для тебя важно? Разумные, без которых тебе было бы жить хуже или скучнее, чем с ними. Тебе нравится, когда они счастливы? Ты грустишь, когда им плохо? Что ты хочешь и можешь для них сделать? Я уверен, что такие в твоей жизни есть. Ты многих притягиваешь к себе, многим нравишься — значит в тебе самой много всего интересного, чем ты можешь поделиться. Просто ты не умеешь. И даже не знаешь, что не умеешь. И что так вообще можно. Попробуй — вдруг понравится. Это бывает очень весело.

— Не вижу в этом ничего веселого, — отрезала я, почему-то слегка разозлившись, — только лишнюю головную боль.

— Только для тех, кто зациклен на себе, милая, — моя резкость его ничуть не задела, — но не надо трусить только от того, что тебе могут не ответить взаимностью. Кто-то не ответит, а кто-то — ответит.

Я решила, что все-таки об этом подумаю. Но не уверена, что прямо сейчас, потому что сейчас в голове одновременно мутилось от всего, что он сказал, и тех вещей, о которых я начинала думать из-за его слов; но и была еще какая-то звенящая пустота. Так бывает, когда тебе говорят что-то жуть какое умное, либо же абсолютно бессмысленное, и ты не можешь вместить это в свою черепушку.

— У нее взгляд такой, как будто она сейчас взорвется, — грустить потому, что грустно другим? Как это? А если чужое горе — мой хлеб? — старик, ты сломал ее! Верни, как было!

— Помолчи, не мешай!

Когда Дорик прищемил палец и обмотал его бинтами до размера яйца, мне не было грустно, а скорее очень весело, я даже стишок написала.

— Не видишь, она думает?! О серьезных вещах, между прочим!

У Дора было десять пальцев,

Как у любого мальца,

А потом ему прищемило,

И стало три яйца.

— Думаешь? — да, не все, что выходит из-под моего пера, имеет художественную ценность, но определенная смысловая нагрузка все-таки есть, — взгляд и правда очень осмысленный, — наверное, — А долго она еще будет думать?

На самом деле, думать, как оказалось, мне осталось совсем не долго. Черт.

— Пожалей меня, — Раш упал головой на плечо Ловкого, — я несчастный старый мужчина, которого никто не любит.

— Ты не старый, — лис похлопал друга по плечу.

— Но ты не сказал, что любишь меня.

— Всегда знал, что ты на этом зациклен, — засмеялся лис, — находишь кого-нибудь любопытного и активно до него домогаешься, пока не получишь заверения в вечной любви!

— Ты меня поймал, — кивнул мужчина и подал оборотню исписанный лист бумаги, — на, посмотри.

— Угу, и что это? — Ловкий читал, периодически хихикая.

— Воображаемая история жизни Шуры Солнцевой, которую нужно очень-очень срочно сделать документально доказуемой. У нее вообще никаких документов. Она появилась из воздуха.

— Вообще-то, скорее из воды, — Раш глянул на него снизу, — иномирянка. Но очень ловко мимикрировавшая.

— Иномирные порталы — антинаучный бред, — сказал Раш заученную фразу.

— Ты не мне, ты ей это объясняй, — согласился лис, — значит, бывшая жена свинопаса? До двадцати одного жила в деревне Гаденькие Злыбни? Такая вообще существует?

— Я даже в ней жил пару недель в прошлом году, — мужчина тоскливо вздохнул, — настоящая выгребная яма.

— Вы поссорились, значит? Твоя месть выглядит мелко, нелепо и по-детски.

— Я знаю, — кивнул Раш, — но только такая ее и проймет, можешь мне поверить.

В окно залетела маленькая красная искорка, приземлившись в раскрытую для нее ладонь Аррирашша, и развернулась коротким посланием. У мужчины дернулся глаз.

«Шуру арестовали»

— Вы готовили клеветнеческий материал про барона Арино, подделывая доказательства; угрожали свидетелям и писали угрозы самому барону, требуя от него определенных действий, угрожая в случае их невыполнения опорочить его репутацию и…

— Э-э…кхм, нет, я всего этого не делала, — ничего себе я какая — настоящая преступница, гроза Высокого Города, мучительница бедных баронов; в горле першило и я иногда запиналась, и вообще говорила как-то хрипло и тихо — не так, как обычно. Это почему-то смущало.

— По месту вашего проживания найдены неопровержимые доказательства вашей вины, давайте не будем тратить ваше и мое время, и вы просто подпишите признание, — тон этого следователя был таким успокаивающе равнодушным, что я немного выдохнула. Често говоря, я думала меня отведут… ну, например, в пыточную, где раскаленными щипцами вытащат из меня любые признания за полторы минуты, потому что дольше я не продержусь однозначно. Будут кричать и давить, а я очень не люблю когда на меня кричат и давят — вести себя начинаю совершенно неадекватно и сказать могу вообще все, что угодно.

— Признание — это хорошо, — потянула тихонько, отметив как чуть блеснули глаза следователя, — но можно узнать, что за доказательства моей в-вины? Ну просто…м-м… вы так уверенно говорите, а я знаю, что этого не делала! — следователь разочарованно покачал головой — плохо, — но раз вы так уверенны, то, конечно, на это есть причины! Но я почему-то уверена, что этого не делала! Может я забыла? Бывает же такое, да?.. Может меня подставили, а может и нет, но мне бы хотелось понять, почему вы так уверенны в моей вине, — бледные холодные глаза мужчина наконец посмотрели прямо на меня с легкой заинтересованностью, — вдруг я в нее тоже поверю! Если я преступница, то, конечно, меня надо наказать, но я бы хотела знать точно… — так, Шура, а теперь вспоминай что-нибудь грустное и смотри на него, смотри на него со вселенской тоской и непониманием — пусть поверит, что ты растерянная и сбитая с толку дурочка, которую не сложно дожать! В конце концов, это почти правда! Я хлюпнула носом и напрягла мышцы рук так, чтобы они задрожали. Следователь скучающе вздохнул.