Старшину и Повара свезли на губу. Поваренок, оставшийся за главного, решил превзойти своего патрона в экономии продуктов питания. Даже Рубликов, которого трудно было заподозрить в сочувствии к нам, курсантам, присвистнул в столовой, видя пайки: «Рыжий в конец оборзел!»
Неустановленный психолог из нашего взвода сообразил, – удачный момент попроситься за посылками. Почти каждый из взвода имел на руках извещение, а иные – не одно. Рубликов согласился сводить. По одному курсантам даже на территории части просто так, без задания, ходить не полагалось. В армии существовало стойкое убеждение, что солдат, предоставленный самому себе, – потенциальный преступник.
Напротив отделения связи собралась тревожная толпа. К нашему счастью, это не была очередь за почтовыми отправлениями, поскольку люди стояли, преимущественно, к почте спиной. У подъезда панельной пятиэтажки взору предстали скорая помощь и милицейский «уазик». Не ходи к гадалке, что-то случилось.
На крыльце появился мужик в клетчатой рубахе. Он окинул цепким взглядом нашу шеренгу. «Как пить дать, мент в штатском», – подумал я. Дядька подошел, отвел Рубликова в сторону, о чем-то с ним переговорил. Рубликов кивнул головой, мужик легонько хлопнул его по плечу – поблагодарил, видимо. Сержант вернулся к нам.
– Так, мужики, – сказал он. – Надо помочь родной милиции. В квартире наверху два трупа, требуется снести вниз. В скорой водитель – пенсионер, да врач – бабулька. Добровольцы есть?
– Есть, – не раздумывая вызвался я. Не то, чтобы не боялся полуразложившихся мертвецов, а именно такие и представились в этот момент, просто считал себя обязанным видеть такие вещи для общего развития. Это не обывательский интерес, другой. Да и не интерес вовсе, скорее насилие над собой… Вот был у Дюма такой персонаж, им интерпретированная историческая личность – Генрих Наваррский. Храбрецом не был, но ради борьбы за власть требовалось воевать, и он шел на войну, отчаянно труся при этом, и вел за собой подданных. Примерно так же и я. Занятие живописью, которой увлекался с детства, подстегивало меня, если можно так выразиться, быть самому себе репортером, – стараться по возможности все видеть своими глазами, а не представлять по рассказам других.
Перепелкин сделал шаг вперед следом. Уверен, он и без меня бы вызвался. Серега – это такой стоик, который может преодолеть любые трудности, выполнить любую работу, сцепив зубы, без лишних слов. Худой, длинный, двужильный.
Конечно, от нас никак не мог отстать Бочков. Он рвался в лидеры, в сержанты. Сплотил вокруг себя такие же кислые рожи, человек пять, и понукал студентами, из которых, в основном, состоял наш взвод.
– Чего их стали после первого курса в армию грести? – задался как-то вопросом Перепелкин. Сам он окончил автодорожный техникум.
– Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят было раньше, теперь меньше стало. Следовательно, сначала отдай долг родине, потом доучивайся, если при этом не отдашь еще и здоровье, что, как мы знаем, случается…
Вместе с собой Бочков подтянул одну из кислых рож. Я видел, как сильно им обоим это надо!
– Четверых достаточно, – сказал мент в штатском. – Спасибо, сержант. Пошли, ребятки!
Все оказалось не так страшно. В смысле – трупы были не полуразложившиеся, а свежие. Но, все равно страшно. Очень. В кухне под накрытым столом на полу лежит молодая девушка, в комнате – еще одна. Кто бы ни ходил рядом, как бы ни шумел, не топал, они лежат, не шевелятся. Эксперты только что закончили работать и уступили девушек нам. Нельзя сказать, что это был тот случай, когда радуешься своей очереди.
– А что это с ними? – спросил Бочков. Если бы ему пришла сейчас фантазия спросить меня, как он выглядит, я бы ответил, что он бледный, как спирохета.
– Отравились, – ответил мент в клетчатой рубахе, приведший нас сюда. Видимо, из благодарности, что добровольно вызвались, ответил.
– Чем? – задал новый вопрос Бочков.
– Вскрытие покажет… Давайте, мужики, укладывайте их на носилки. Не бойтесь, они уже не кусаются.
Меня покоробил его черный юмор.
Мы с Серегой поставили носилки поближе к «своей» девушке, и стали осторожно переворачивать погибшую, чтобы уложить на них. Я старался на мертвую не смотреть, но, все-таки родинку на щеке не заметить не мог… Только тут дошло, кто эта девушка, что это за квартира! Точно! Дом напротив почты! Я не сразу узнал его, поскольку был здесь всего один раз, пробирался в сумерках, «огородами», а нынче мы двигались строем по большой дороге… Вероятно, я сам сделался бледнее Бочкова. Внимательный Серега заметил.
– Да, зрелище не для слабонервных, – решил он подбодрить меня, когда с выносом тел было покончено, – Бочков, кажется, чуть в обморок не грохнулся.
– Дело не в том, что увидел Бочков, Серега, – сказал я, – не в том, что увидели все. Главное, что увидел я…
Серега нахмурил брови, соображая. Конечно, единственный мой друг во взводе был в курсе всех приключений, он догадался:
– Это что, те самые Почтальонки?!
– Вот именно!
Мы молча шагали по дороге какое-то время, прижимая драгоценные посылки. Аппетит только пропал. Даже курить не хотелось.
– Выходит, они сами хлебнули своей бодяги? – сделал предположение Перепелкин.
– Выходит, – согласился я. И подумал: «Значит, Рома не успел с ними поговорить, предостеречь, выяснить, кто снабдил их отравой? Где он вообще мотается? Сидит в госпитале у своей Люции, что ли?»
Еще свербело в душе: быть может, если бы я сразу признался замполиту в том, что мне известен адрес шинка, тот немедленно отправился бы туда, и девушки не успели бы выпить, остались живы. На моей совести два трупа?! Успокоился довольно оригинальным способом – напомнив себе, что сам мог окочуриться раньше девушек вместе со Шляховым от их же, между прочим, бодяги! Пути господни неисповедимы.
Рубликов отвел нам час на обжираловку. В класс тут же пожаловали «старослужащие» из первого взвода – горняки с Донбасса. Они призывались весной, как положено, мы же – летним спец-набором. Когда рота выполняла команду: «Строиться на зарядку по форме номер два с голым торсом!» – становилось очевидным, что торсы, в основном, у рудокопов, а у наших студентов – скорее, мощи: выпирающие лопатки, ключицы, и позвоночники. Горняки держались с апломбом.
– Ну что, бойцы? Кто табачком угостит? – спросил предводитель горняков Эдик Гантауров по прозвищу «Гора». Я с ним свел знакомство еще в первый день пребывания в часть.
Дело было так. Нас, только что переодетых в новенькие «сопливые» «хэбэшки», подпоясанных ремнями из одуряюще воняющего химией кожзама, вели вверх по лестнице в расположение. Встречным потоком уверенной поступью спускались ладные хлопцы в черных погонах с золотыми буквами «СА», какие нам еще только предстояло подшить.
За трое суток на пересыльном, и столько же в дороге, я оброс щетиной, побриться еще не успел.
– Ни хрена себе, борода! – воскликнул амбал из встречного потока, пытаясь ущипнуть меня за щеку.
– Уйди, противный, – сказал я без выражения, хлопнув его по руке. – Я девушек люблю.
Он стал надуваться, но выдавить из себя так ничего и не смог, поток увлек его вниз. Что-то родил все же запоздало, но я уже не слышал. Дружки его загоготали, а их сержант прикрикнул:
– Гантауров, разговорчики! Отставить смех!
Тем же вечером Гантауров оттеснил меня к ленинской комнате и спросил:
– Ты там, на лестнице, что-то сказал, Борода?
Я мысленно поздравил себя с новым прозвищем, ощутив холодок в душе.
– Я пошутил, – ответил ему.
– Пошутил?
– Да. А ты разве нет?
Он не понял, что я, иными словами спросил, не гомик ли он часом, и предупредил:
– Ты так больше не шути.
– Ты тоже.
– Чего-о?!
К счастью для меня, нас прервали, объявив построение. Гантауров на какое-то время оставил меня в покое, но подошел в спортгородке. Разница в весовых категориях была не в мою пользу. К тому же, как я слышал, Гантауров занимался какой-то борьбой. То ли греко-римской, то ли вольной. По правде сказать, я в них не разбирался. Воля ваша, есть в этом что-то неприличное, когда мужики тискают друг друга в объятиях, пытаясь завалить на пол… Наверное, про такого, как я, сказал Федор Михайлович Достоевский: «Красота в глазах смотрящего». Вряд ли он пахана в остроге, где сидел, имел в виду… Если Гантаурова объединить с Бочковым и Кисиным, могло б получиться отделение спортсменов-неудачников. Конечно, я знал, что в драке побеждает характер, а не масса, но меряться письками не возникало ни малейшего желания.
