– Привет! – Рома по-приятельски пожал мне руку на глазах у изумленного фельдшера Климова, застывшего на пороге медпункта. Ромин помощник диву давался, как это я так сдружился с его шефом. Зато, благодаря Климову, вся мафия знала, что у меня есть серьезный покровитель. Однако в стукачестве еще никто не уличил, трогать побаивались. Потому-то еще я мог себе позволить то, что другому не сошло бы с рук. Также было известно, при прошлом призыве двух сержантов из учебки упекли в дисбат за неуставщину: выбили зубы одному курсанту и сломали бедолаге ребро. Оставшиеся на воле младшие командиры теперь боялись распускать руки.

– Пойдем, – Рома пригласил к себе. Мы прошли через предбанник и зал с колоннами в кабинет. Горящев плотно прикрыл дверь.

– У нас потери? – спросил я для завязки разговора.

– И не боевые, – подтвердил доктор.

– Пошли бы боевые, было б хуже, – высказал я свое мнение.

– Это точно, – согласился Рома.

– Замполит сказал, Шляхов выпил бодягу? – Мне хотелось услышать мнение человека, который наверняка уже знал все точно в силу своей должности.

– Не просто бодягу, – ответил Рома, – яд! Метанол.

Рома достал пачку «Столичных», обнаружил, что она пуста, извлек из стола мягкую пачку болгарских, вытащил из нее несколько сигарет, переложил в коробку из-под «Столичных». Я заметил мельком, что на импровизированном «портсигаре» записаны ручкой какие-то цифры.

– Какой такой «метанол»? – спросил я, выпускник механического, но не химического факультета.

– Метиловый спирт, – пояснил Рома. – Коварство в том, что он пахнет так же, как этиловый, который мы пьем. Вот только последствия иные. Шляхов ваш употребил лошадиную дозу, хватило бы куда меньшей. Действие несколько ослабило то обстоятельство, что он принимал перед тем нормальную водку, она отчасти нейтрализовала, иначе летальный исход наступил бы раньше.

Я почувствовал озноб. Пришло осознание, что имею право отметить второе рождение. Как же повезло, что не хлебнул тогда принесенного зелья за компанию со Шляховым! А ведь вполне мог…

– Кто же разлил по бутылкам эту отраву? – задумался я вслух, хотя, скорее, должен был сам рассказать об этом Роме, чем спрашивать у него.

– Ну кто? Какая-нибудь дура-баба в шинке. Конечно, не ведая, что разливает. А ей подогнал оптом жулик, утащивший метиловый спирт с некой базы. Пахнет-то он как настоящий!.. Вообще-то метанол должен храниться особо, но при нашем бардаке все возможно.

Я понял, что дальше молчать нельзя, и признался:

– Рома, я знаю, кто эта дура-баба. Точнее, их две. Прозвище – «Почтальонки». Живут напротив почты, ну и шинкуют…

– Да ты что? Я ведь их знаю! Захаживали с Волосовым, бывало, в прежние времена.

– У одной родинка на щеке…

– Да, да. На щечке родинка, полумесяцем бровь… – припомнил Рома песенку.

– Я не сказал замполиту, что знаю, где шинок. Не хотел старшину подводить. Теперь придется.

Рома задумался.

– Ты вот что, Олег, подожди пока. Если на девочек наедут сейчас прокурорские, могут запереться, и все отрицать. Девахи они тертые. Лучше я сам по-приятельски все выведаю. Надо узнать, кто им подогнал это пойло. Время терять нельзя, могут быть еще жертвы, как только ночью торговля пойдет… Я сегодня еще раз в госпиталь поеду, скоро «буханка» прикатит. Попрошу водилу зарулить к Почтальонкам сначала.

Я кивнул. После паузы спросил:

– Как твоя Люция?

– Ой, – вздохнул Рома. – Моя ли? Как-то она переменилась ко мне резко. Я уж, было, надеялся, складываться начало…

Вдруг, взяв меня за плечо, он посмотрел исподлобья в глаза и признался:

– Хочу предложение сделать!

Я нахмурил брови, надул губы, и понимающе кивнул:

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! – с жаром воскликнул Рома.

Вышли на улицу вместе. Рома пошел в штаб. Я же постояв, подумав, решил, что пора сдаваться Рубликову. Однако в этот момент раздался чей-то приглушенный крик, затем еще. Послышался неясный шум. Я понял, что исходит он от склада, что расположен в стороне от столовой. Дверь была приоткрыта. Кажется, там кого-то били.

Очевидно, печальный опыт любопытной Варвары меня ничему не научил. Решил посмотреть, что такое творится. Заглянув внутрь, увидел кладовщика Алимбаева. Перед ним на четвереньках ползал солдатик, которого Али-Баба пинал ногами. В тот момент, когда я заглянул, паренек получил ногой в лицо – больно, жестоко, травматично. Али-Баба, видно, не думал о последствиях. Я понял, что должен вмешаться, и влетел внутрь. Алимбаев, которого я обнял со спины, прижав его локти к туловищу, не мог видеть, кто его обездвижил.

–Эй, эй, пусти! Слышишь? – Он дергался, но вырваться не мог, я держал его крепко.

– Успокойся, хватит. Ты убьешь его, – увещевал при этом.

– Пусти, слышишь? Э!

– Успокоился? Отпускаю. Я ослабил хватку и отступил на шаг. Али-Баба развернулся и с удивлением увидел перед собой не кого-то своего призыва, из мафии, а… оборзевшего «духа»!

– Ты чего, урод?! – брови его полезли на лоб. Я хотел ответить ему, что, быть может, по казахским канонам красоты я и урод, но, посмотрел бы он на себя глазами русскими… Экзотическая внешность на мой взгляд хороша только у девушки. Всегда хочется узнать, как она делает то, или это…

– Благодарить меня должен. Забил бы пацана на смерть и сел в тюрьму!

– А? Благодарить, да? – Али-Баба одернул на себе гимнастерку. – Благодарить? Ага. Хорошо. – Он вдруг шагнул вперед и закатил мне со всей дури плюху! Это был не тот случай, о котором весело сказать: «А мы тут плюшками балуемся».

– Благодарю!! – заорал он, и, примерявшись, звезданул меня с другой стороны, хотя я вовсе не выказывал желания подставить левую щеку, получив по правой. – Еще благодарю! – Голова моя дергалась, как груша. – Большое спасибо! – Еще удар. Отступая, я уперся спиной в стену, и, почувствовав опору, слегка пришел в себя.

– Не за что! – Мой ответ кулаком пришелся ему в солнечное сплетение, кладовщик согнулся пополам. – Не стоит благодарности! – Апперкот в челюсть отбросил его к противоположной стене на какие-то коробки, уложенные штабелем, они посыпались. Верхняя налетела на перевернутую еще до меня кверху ножками табуретку и получила пробоину. Я машинально поднял ее, прочитал на этикетке: «Говядина тушеная. Армейская». Не смог припомнить, чтобы нам хоть раз готовили здесь что-нибудь с тушенкой.

Кладовщик сел под стеной и посмотрел на меня с такой улыбкой, будто дни мои сочтены. Недобитый солдатик так и полз на корячках к выходу, не в силах подняться. Я подобрал его пилотку, сунул себе за ремень, поставил паренька на ноги и, поддерживая, повел к медпункту.

–Что, сука, стучать будешь? – раздался мне в след голос Али-Бабы.

– А то, как же! – пообещал я ему. – Сухари суши, готовься в дисбат!

В том, что Али-Баба натравил бы на меня сорок разбойников, не будь Ромы, сомневаться не приходилось.

– Дойдешь? – спросил я у своего спасенного.

– Да-а.

– Как звать-то тебя?

– Рядовой Курносов.

– Что ты мне как сержанту докладываешь? Мы с тобой одного призыва. Я – Олег.

– Саня.

Только тут я узнал его. Али-Баба хорошо парню лицо разукрасил! Саня стоял на стреме у старшины той ночью.

– За что он тебя?

֫— Замполита проморгал. Накрыл Гарбузов гоп-компанию. – Саня нашел в себе силы усмехнуться. – Траву курили.

Климов уставился на нас большими глазами.

– Слышь, медицина! – с фамильярностью личного друга его шефа обратился я. – Прими травмированного. Капитан не вернулся еще?

– Нет. А с этим что?

– Ну, ты же не маленький. Придумай сам что-нибудь. Пацану то место, где воображение живет, кажется, отбили.

– Спасибо тебе, – слабым голосом простонал Курносов.

– Не за что, Саня, – заверил его я. – Наверное, больше для себя, чем для тебя старался. Жаль было бы потерять самоуважение, пройдя мимо.

Не уверен, что он меня понял.

На другой день в учебке появился следователь из военной прокуратуры, – так сказали. Я видел его издали, лица не разглядел. Сыщик в сопровождении замполита и кладовщика Али-Бабы (прапорщик был в отпуске) инспектировал склады. Рубликов краешком уха слышал, искали какую-то химию. Метанол – догадался я. Сыщик, видно, не исключал того, что Шляхов мог хватануть яду на месте, а сказку про шинок придумали для прикрытия. Я-то знал, что шинок не выдумка, только ждал Рому, помалкивал.