Бабушки и сестры дома не было. Сняв сапоги, я спрятал их глубоко под скамейку на веранде. Пройдя прихожую и оставляя на коричневом полу мокрые следы, я двигался к печке. Утром бабушка что-то в ней готовила, и она была ещё тёплая. Подставив табурет, я забрался на самый верх и стал раздеваться. И хоть печь была огромной, места на лежаке было совсем не много. Пахло луком и сажей. Повсюду лежали какие-то тряпки, мешочки с семечками, фасолью и сушёными яблоками, а с потолка свисали заплетённые в толстые косы грозди золотистого лука. Разложив мокрую одежду на кирпичной поверхности печи, я укутался с головой в грубое покрывало. Стало немного теплее. Поджав коленки к груди и обхватив их руками, я прижался к тёплой стене в ожидании возвращения бабушки.

Получил я тогда по полной. Про канаву и Пушка я ей не рассказал. Пришлось придумать историю, что нечаянно поскользнулся в большой луже. В этот день на улицу я больше не выходил. К вечеру поднялась температура, и я заболел. Зато наша дружба с Пушком стала ещё крепче. Это была моя собака.

Пушок не отходил от меня ни на шаг. Он уже был взрослой лохматой собакой, а я учеником начальной школы, когда тихим летним вечером мы вместе отправились на рыбалку. Обычно я ловил карасиков в озере на окраине нашей деревушки, но сегодня решил порыбачить на канаве за переездом, возле железнодорожного моста. Поговаривали, что на навозного червя там ловился крупный окунь. Накопав полосатых червей и сложив их в жёлтую жестяную баночку из-под консервов, с удочкой через плечо и алюминиевым бидончиком в руках, я быстрым шагом вышел из дома.

Дорога до моста занимала минут пятнадцать. Солнышко уже садилось, и от его ярких лучей я немного щурился. Добравшись до места и постелив на траве старую дедушкину куртку, я удобно расположился на берегу и стал нанизывать упругого извивающегося червя на крючок. Пушок, поджав хвост, улёгся рядом.

Плавным движением дирижёра, чтобы не задеть прибрежный камыш, я аккуратно забросил свою нехитрую снасть в окошко между кувшинками. На водной глади ещё не успели разойтись круги от плюхнувшегося червя, как поплавок резко ушёл под воду. Кто-то жадно схватил наживку и потянул ко дну. Вцепившись обеими руками в бамбуковое удилище, я потянул его на себя. Рыба категорически не собиралась сдаваться без боя и металась из стороны в сторону, леска цеплялась за траву и листья кувшинок. Через мгновение леска ослабла, и мне показалось, что моя добыча сорвалась. И вдруг из воды вместе с брызгами появилась сначала огромная, как мне почудилось, голова, а затем и всё зелено-пятнистое тело щуки. Она взлетела из воды на добрых полметра, одновременно вертя в полёте хвостом и головой. От неожиданности я поскользнулся и чуть не выронил удилище из рук. Плюхнувшись о воду, рыба попыталась снова уйти ко дну. Пушок навострив уши уже стоял около меня, весело вертя хвостом. Он несколько раз гавкнул в сторону зелёного чудовища. Я с перепугу резким движением дёрнул снасть и вернул рыбину на поверхность воды, с трудом подтягивая хищника к берегу.

Через минуту пятнистая красавица, шевеля жабрами и тяжело дыша, смотрела на меня испуганным глазом, лёжа в траве на берегу. Я дышал ещё тяжелее, сидя над ней и прижимая обеими руками к земле её покрытое слизью тело. Сердце моё вот-вот должно было выскочить из груди. Пушок бегал вокруг меня и звонко лаял. Отдышавшись, я понял, что моя сегодняшняя рыбалка закончилась, так как щука полностью заглотила крючок и шансов достать его из брюха рыбы не было. Весь испачканный в липкую щучью слизь и траву, я сидел и думал, как донести здоровенную рыбину до дома. Не найдя решения лучше, чем закрутить её в дедову куртку, я, довольный собой, собрался уже двигаться домой. Но на этом мои приключения ещё не закончились.

Пройдя метров двадцать от моста в сторону переезда, я увидел, как со стороны поля, совсем не пугаясь меня, бежала облезлая лиса. И тут я вспомнил утренний разговор бабушки с соседкой Галей, работавшей ветеринаром в колхозе, про бешеную облезлую лисицу, покусавшую на днях корову. Я замер, не понимая, что мне делать. Моя собака стояла рядом, внимательно во что-то вслушиваясь. Между мной и облезлой лисой уже было не больше десяти метров, когда Пушок, заметив животное, ощетинившись, сорвался с места и бросился ей навстречу. Через мгновение моя собака и лисица, поднимая клубы пыли, сцепились в схватке. Визг, лай – всё перемешалось в рыже-чёрном клубке беспощадно рвущих друг друга животных. Я бросил куртку со щукой на землю и суетливо стал искать какое-нибудь орудие, чтобы вмешаться в драку и помочь своей собаке. Не найдя ничего подходящего, кроме двух камней, я с криком швырнул их в сторону лисы. Мимо. Схватка продолжалась. И вдруг пронзительно затрезвонил и замигал красными огнями семафор на железнодорожном переезде, напугав и меня, и обезумевшую лисицу. На горизонте появился поезд. Лиса, взвизгнув, вырвалась из смертельного клубка и бросилась прочь.

Несколько метров мой пёс ещё пытался преследовать зверя, но вскоре развернулся и, сильно хромая, вернулся ко мне. Я присел на колени, стал обнимать и гладить дрожавшего друга. Пушок лежал, высунув набок окровавленный язык, и учащённо дышал. Проведя рукой по его взъерошенной шерсти, я ощутил что-то тёплое и липкое. Ухо собаки было порвано, из раны тонкой струйкой сочилась кровь. Вся шерсть была покрыта смешанными с песком и травой багровыми пятнами. Задняя лапа пса судорожно дёргалась и была в каком-то неестественном положении. Еле сдерживая слёзы, я обнял свою собаку. Мимо нас, оглушая грохотом железных колёс, промчался товарный поезд.

Я несколько раз пытался поднять Пушка с места, подзывал его, но он, пройдя несколько шагов, снова ложился и лишь тяжело дышал, высунув язык и виновато отводя глаза. Я понял, что сам он домой не дойдёт. Вытряхнув щуку из дедовой куртки в траву и прикрыв её наспех сорванными лопухами, я завернул в одежду своего пса и попытался взять его на руки. Пушок оказался гораздо тяжелее рыбы. Со слезами на глазах я нёс домой истекающую кровью собаку. Подходя к дому, я уже во всё горло звал на помощь бабушку и деда.

На дворе было уже темно, когда пришла соседка-ветеринар с большим ящиком, доверху наполненным какими-то лекарствами и шприцами. Она долго возилась с Пушком, обрабатывала ему раны, перебинтовывала и делала уколы. Дед ей помогал. Бабушка нагрела для меня на плите воды, и я отмывался в тазике на кухне. Из доносившегося со двора разговора соседки с дедом я расслышал обрывки фраз: «надо наблюдать…», «бешенство…», «усыпить…» Я знал, что означает слово «усыпить». Стараясь не привлечь к себе внимание, я тихо заплакал.

Утром следующего дня я проснулся очень рано, когда выгоняли коров на пастбище. На ходу одеваясь, я выбежал во двор. Пушок с перебинтованными головой и задней лапой спал в своей будке. Убедившись, что он живой, я не стал его тревожить. Бабушки и деда не было.

Я вернулся в дом и взял висевшую на кухне плетёную сетку. На дедовом велике погнал к переезду, к месту, где вчера оставил накрытую лопухами щуку. Через пять минут я был уже возле железной дороги. Бросив велик, взволнованный, подбежал к кучке лопухов. Листья лежали на прежнем месте. Рыбы под ними не было.

Пушок после той истории выжил. Когда моей собаки уже не стало, я не раз вспоминал произошедшее и понимал, что между мной и псом была невероятная невидимая связь. Тонкие узы – между ребёнком и собакой, которые, не задумываясь ни на минуту, без каких-либо условий, готовы были отдать друг за друга свои жизни.

Жаль, что взрослые так редко способны испытывать такую безусловную и искреннюю близость.

Папа сидел в тюрьме. От меня этого не скрывали. Более того, бабушка очень часто использовала этот факт как существенный аргумент в моём воспитании. Стоило мне сделать что-нибудь выходящее за рамки, характеризующие меня как «хорошего и послушного» ребёнка, сразу звучала фраза: